Но всё же…

— Мы обязаны известить о случившемся! — сказал Исхак как можно храбрее. Голос дрожал и срывался. — Нельзя этого скрывать! Квинт задушил раба! Только Безымянный Король может лишать жизни…

— Успокойся, мальчик, — перебила Петрония. — Разумеется, я поняла, кто убил Палатина. Но, видишь ли, министр не совершил преступление по той причине, что завтра раб всё равно должен был умереть.

Повисла тишина. Двое рабов подняли Доминика и понесли в сторону комнат старейшин.

— По… почему? — непонимающе спросил Исхак.

«Она обманывает меня! Как и Квинт! Они заодно!»

Старуха тяжело вздохнула. В её глазах появились печаль и смирение, смешанные настолько, что, как в комке глины, не различишь, где что начинается.

— Семь анимамов назад Палатин убил маленького раба, — сказал Квинт, даже не смотря на мальчика. — А Доминик стал свидетелем убийства. Думаешь, слуга набросился на него только из-за того, что вы ушли? Ошибаешься, малец. Он лишь нашел повод для атаки. Поверь, если бы я не оказался рядом, он втянул бы и тебя.

— Откуда ты знал? — спросил Исхак. — Мы только вчера прибыли!

Квинт загадочно улыбнулся.

— От меня, — заявила Петрония. — Я обо всём рассказала ему, когда министр попросил найти тебе хорошие покои.

«Это невероятно!»

Накатила волна жара, ударила в лицо, затем сердце сжалось от боли, трепыхнулось и замерло.

— Я следил за вами все утро, малец. Неужели бы позволил тебе умереть, а? И где мое спасибо?

Исхак не знал, что ответить. Лишь обнял согнутые ноги и уткнулся лицом в колени, плача. Треклятая дрожь не прекращалась, он ощущал себя ничтожным и беспомощным. Вся его жизнь с самых ранних хакима была наполнена болью! Он, дурак, рассчитывал, что как только выберется на поверхность, то и страдания прекратятся. Трижды ха-ха! Всего лишь второй анимам тут, а уже вляпался в неприятности.

Даже самые-самые первые воспоминания связаны с горем! Исхак никогда не забудет, как оказался с Кахси в какой-то огромной комнате, полной таких же хнычущих малышей. В руках он держит вырезанную из кости фигурку то ли бога, то ли воина… Единственное, что осталось от родителей. Затем в комнату входят двое мастеров и четверо женщин, принимаются раздевать детей, а взамен давать астульские робы… Конечно же, у него отобрали игрушку!

Казалось бы — глупость. Но как же ярко это впечаталось в память!

Последующие хакима стали настоящей проверкой для него! Испытания тьмой, испытания видениями, испытания состраданием… И конечно же, момент, когда всех служек разделили на демортиуусов и будущих мастеров!

«Мне не хватает тебя, Кахси».

— Труп я уберу, министр, — донесся до Исхака голос Петронии. — И уже попросила свою подругу сходить за лекарем, хотя сейчас все они в покоях Владыки. С Домиником всё будет хорошо. Я уж прослежу.

— Я пока отведу мальчика, — сказал Квинт.

«Убирайтесь всё прочь! Не смейте прикасаться ко мне!»

Почувствовав, как на плечо легла тяжелая ладонь, Исхак дернулся, но его тут же схватили и поставили на ноги. Тогда он сильно зажмурился.

— Ты уже не ребенок, малец. Пойдем в покои. Тебе надо отдохнуть.

— Я никуда не пойду!

Крепкие пальцы Квинта схватились за подбородок, подняли голову. Слезы текли по щекам, оставляя неприятный влажный след.

— Открой глаза.

— Нет!

— Малец, сейчас сестра Доминика нуждается в тебе, — министр произнес это таким голосом, что страх и дрожь разом вышли из Исхака, словно их никогда и не было. Дыхание перехватило. — Вот так лучше. Впредь старайся не реветь, малец. Пойдем.

«Я не могу, не могу!»

Открыв глаза, Исхак бросил взор на тело Палатина. Казалось, веки трупа набухли; из левого уголка рта до уха засохла неровная линия крови, в странном сиянии коридора казавшаяся черной. Кожа приобрела синий оттенок. Покойник выглядел, как кусок сырого мяса.

Хотелось убежать подальше от людей — туда, где никто не поймает. Где можно забиться в самый тёмный угол, свернуться там в позе зародыша и ни о чем не думать. А еще лучше заснуть.

— Здесь не на чего больше смотреть, — заявил Квинт и, положив руку на плечо Исхака, повел его в сторону покоев королевского замка.

— Мы сейчас уберем труп, — сказала Петрония с таким видом, будто ничего и не произошло.

Министр лишь кивнул.

«Лучше бы я сдох тогда в Юменте! Надо было броситься на выручку мастеру Преномену, а не глазеть, как его убивают! Слабак! Ничтожество!»

Они шли дальше, дальше, в самую глубину коридора. Выбивающийся из камней голубоватый свет сменился белым дрожащим пламенем жар-камней, вставленных в металлические треножники. Господствовала гнетущая тишина.

— Послушай, мы должны поговорить, малец. Мне кажется, ты так с астульской школы до конца и не осознал одну простую вещь.

— Какую же? — прошептал Исхак. Язык не слушался, а в горло словно насыпали песка.

— Что не существует белого и черного. Понимаешь, в мире не бывает абсолютного добра или зла. Всё относительно. И чем быстрее ты это поймешь, тем проще станет жить, — сказал Квинт, даже не смотря на мальчика. — Стал ли я плохим после того, как задушил слугу? Нет. Стал ли я мучеником после того, как мне проткнули мечом грудь? Или после того, как я провел в подземных казематах некоторое время? Нет. И остаешься ли ты добрым, Исхак, если в жизни никого не убьешь? Вдумайся.

«Не поддавайся на его провокации».

Хотелось остановиться и посмотреть в глаза Квинту, но что-то заставляло идти вперед и пялиться на белые мраморные плиты.

— А если девушку прижал в темном углу убийца… разве это не проявление зла? — спросил Исхак. — Или когда из недр земли вылезают монстры Универса?

— Возможно, дети убийцы голодают. И он пошел на преступление ради того, чтобы их прокормить. Тем более нельзя объяснить действия бога. Он руководствуется не желаниями, а исключительно логикой.

— Откуда ты знаешь?

– У Луция Агенобарда про это написано. В «Истории от сотворения мира».

— Не помню такой строчки, — сказал Исхак.

Мысли то и дело возвращались к драке между Палатином и Домиником.

— Хочешь, я расскажу, каким вижу тебя? — спросил Квинт. Он шел спокойно, словно этот разговор его ничуть не беспокоил. — Думаю, тебе будет интересно.

Воздух в коридоре был чист и свеж. Голова Исхака немного прояснилась, хотя боль в висках давала о себе знать при каждом шаге.

— Помимо того, что ты делишь мир на белое и черное, ты умен, — начал министр. — И как любой умный человек предпочитаешь одиночество. Ты можешь начать сейчас спорить, но мы-то с тобой прекрасно понимаем друг друга. Я сам такой же. Лучше посидеть одному в тишине, почитать книжку, погрузиться в мысли, чем мучиться в шумной толпе.

Исхак лишь пожал плечами, буркнул:

— Возможно.

— Из-за твоего ума у тебя частенько проблемы. Уверен, что другие служки били тебя, а ты никогда не давал сдачи.

В груди мальчика разлился страх. «Как он догадался?»

— А если и так, это ничего не меняет, — сказал Исхак как можно спокойнее.

— Ты не можешь ударить другого, — продолжил Квинт, словно не услышал его слова. — А потому в тебе разрастается неуверенность в себе, малец. Ты не можешь определиться с выбором. Но это еще не всё. Ты постоянно отводишь взор, когда я на тебя смотрю. Нельзя показывать свой страх.

— Мне наплевать.

— Обманываешь себя, малец. Обманываешь…

Исхак остановился, сжал кулаки. Министр встал напротив него, растянув губы в едва заметной улыбке.

— Ты ведь не человек, да?

— Я куда человечнее многих, малец.

— Это не ответ!

Вскинув руки, Квинт рассмеялся — в его глазах появился блеск, бледное лицо просияло.

— Я создан из плоти и костей, если ты об этом, — сказал он. — В отличие от тебя я умею скрывать свою неуверенность. Могу научить, если хочешь.

— Зачем отправил Доминика в покои старейшин? Скажи мне!

— Я не хочу, чтобы его маленький брат увидел его в таком состоянии. К тому же, когда Гименея явится к нему, он уже будет выглядеть более-менее прилично. Лекарь подлатает его. Я же объяснял, малец: до здания священнослужителей доберешься быстрее, чем до королевского замка.