— А что? Она права, — раздался голос Иуйа, уже пришедшего в себя окончательно. — Парень он неплохой. И раз уж это произошло, то лучше нам самим поженить их, а не ждать, когда весь город будет перетряхивать наше грязное бельё.

   — Да ты просто осёл! — заорала на мужа Туйа. — Тебе голову морочат, а ты и уши развесил. Ведь парень не родной сын этому архитектору, а приёмный. Ну а кто даст приёмышу хорошее наследство? Сможешь ли ты, руководитель строительства, — обратилась она к юноше, — построить свой собственный дом для молодой жены и будущих детей? Или мы выложим в твои руки свои последние дебены золота и серебра{32}, которые с таким трудом скопили? А ведь у нас ещё сын есть кроме дочурки, его ведь тоже на ноги поставить нужно! Вот о чём думать надо, — повернулась Туйа к мужу.

   — Да, смогу! — повысил внезапно голос Эйе. — Я не только построю хороший, просторный дом, но и буду достойно содержать свою будущую семью. И вам, мои дорогие родители, буду надёжной опорой на старости лет. А когда вы покинете этот мир, я похороню вас со всеми полагающимися почестями и буду до конца моих дней приносить жертвы богам, чтобы обеспечить вам достойную загробную жизнь и будущее воскрешение. Это же будут делать мои дети и внуки. И в этом я клянусь, призывая в свидетели нашего бога Мина и всемогущего Амона-Ра, и, если я не выполню своего обещания, пусть я умру, как собака под забором, и никогда не воскресну к будущей жизни!

Родители Тии ошарашенно уставились на молодого человека, произнёсшего так громогласно столь страшную клятву. На его вдохновенном лице читались такая уверенность в своих словах, сила воли и непреклонная решимость, что даже Туйа притихла.

   — А чтобы моя клятва не осталась просто словами, я завтра же утром приду к вам с моим отцом Аменхотепом и мы составим брачный контракт. А теперь я попрощаюсь с вами. — И юноша удалился с гордо поднятой головой.

   — А ты, мама, заявляла, что он простолюдин, — сказала улыбаясь Тии. — Да ты только посмотри, какая у него благородная осанка. Даже сын правителя Абидоса, которого мы видели в прошлом году, когда ездили туда на ярмарку, не держит себя с таким достоинством.

   — Ну что ж, завтра посмотрим, кто из нас прав, — огрызнулась мамаша не очень уверенно: слова Эйе и его поведение произвели на неё большое впечатление. — Пойдём же спать, Иуйа, — обратилась она к мужу. — Ну и крепкая же у тебя голова, оказывается. После удара таким тазом ты ещё что-то соображаешь!

Туйа рассмеялась и, пнув ногой медный таз, вышла из комнаты. За ней поплёлся глава семьи, совсем обессилевший после всех волнений, обрушившихся на него этой ночью.

После ухода родителей Тии улеглась на своё льняное ложе и, подставив лицо и грудь прохладному ночному ветерку, начала засыпать. Она тоже умаялась этой ночью. Проваливаясь в волны сна, Тии вновь увидела царственного юношу. «О боги, какие же у него чудесные духи и как прекрасно сверкают и переливаются драгоценные камни на его ожерелье», — думала она, засыпая.

Никто из семьи жреца Иуйа даже во сне не мог предположить, что их такая обычная и уютно налаженная жизнь вскоре резко изменится, впрочем, как и жизнь всего Египетского царства. И каким-то чудом в центре судьбоносных для страны и правящей династии фараонов изменений окажется их скромная и дружная семья, о которой пока знали только соседи, размеренно и тихо проживавшие отведённые им богами годы в маленьком сонном городишке под названием Ипу. Но жизнь пока шла своим обычным чередом.

Красный диск солнца медленно поднимался над жёлто-серой кромкой гор на востоке, больше похожих на гряду плосковерхих холмов. Над водой плавали обрывки ночного тумана. Вверх по реке шли многочисленные суда{33}. Оранжевые прямоугольные паруса раздувал попутный ветер. Слышался скрип уключин. Мерно и глухо били барабаны, задавая ритм гребцам. Изредка раздавался грубый хриплый окрик надсмотрщика и свист бича из воловьей кожи, опускавшийся на плечи нерадивого морехода, плохо управляющегося с длинным веслом. На передней, ограждённой высоким деревянным фальшбортом площадке одного из многочисленных военных кораблей стоял рослый мужчина с широкими мощными дочерна загорелыми плечами. На узких бёдрах была повязана простая белая льняная повязка. Голый, тщательно выбритый, куполообразный череп, сухое треугольное лицо с резко выдающимся вперёд, крючковатым, орлиным носом и мощный подбородок окрашивала в ало-синеватые тона утренняя заря, придавая живому человеку сходство со скульптурным изображением. Таких памятников, только, конечно, в роскошных париках, увенчанных золотыми уреями, немало высилось по всей стране. Ведь фараон Тутмос Четвёртый правил уже пятый год и его верные подданные по всей долине огромной реки успели установить на пьедесталы за этот короткий срок множество каменных изображений, демонстрируя свою горячую любовь к божественному правителю, который, правда, за эти годы редко бывал в родных краях.

Новому фараону приходилось могучим кулаком египетского оружия подтверждать своё право на безграничную власть над многочисленными беспокойными народами в различных уголках огромной империи, протянувшейся от предгорий Малой Азии до четвёртого порога Нила, или Большого Хапи, как называли эту длиннейшую реку Старого Света древние египтяне. Но вот наконец-то последний азиатский бунтовщик был посажен на кол. Можно было с чувством хорошо выполненного долга возвращаться домой. Теперь предстояло навести порядок в родных стенах, ибо хорошо известно, как размякают и погрязают в лени работники без пристального ока и бича своего господина. Фараона же поставили боги править этой прекрасной страной с её многочисленным и трудолюбивым народом не для того, чтобы он позволил внутренним смутам вновь, как это было много веков назад, разрушить самую мощную империю, когда-либо существовавшую на земле. Но, судя по многочисленным донесениям тайных осведомителей, которые регулярно получал Тутмос во время своего похода в Азию, дело шло именно к тому. Местные амбиции опять поднимали голову в огромной стране. Аристократические семейства столицы и провинции не желали служить в поте лица своего на благо империи, а предпочитали благодушно-бездеятельное существование. Благо у них и земли, и рабов, и золота было предостаточно. Однако ожиревшая знать страшно заволновалась и зашипела, как клубок змей из норы, в которую сунули палку, когда ведущие должности в государственных органах начали занимать выходцы из простонародья, всего добивающиеся своим умом, предприимчивостью и энергией, бьющей из них без устали Мощным ключом. Они-то в основном и окружали фараона, нуждающегося в энергичных и беспощадных исполнителях своей воли. Но эти дети простого народа, вырвавшиеся наконец из нищеты и безвестности, тоже были опасны для империи своим безграничным и беспринципным эгоизмом. В этом они смыкались со старой аристократией. Та хотя бы была верна традициям, издревле заведённым порядкам. Вынырнувшие же из ниоткуда по воле случая и фараона простолюдины были способны ради своих корыстных целей на всё, традиции и нравственные нормы их не сдерживали. Если им будет выгодно, они выбросят на свалку даже своих родных египетских богов и будут поклоняться новым, завезённым из той же Азии. Этому свидетель был сам фараон, когда в Финикии{34}, где базировались его флот и основная часть сухопутных сил, многие офицеры его армии вдруг стали молиться местным богам. Среди высшего командования быстро вошло в моду придерживаться местных обычаев, одеваться по финикийской моде, иметь жён из местного населения. Даже детей нарекали финикийскими именами. Тутмос хорошо знал, как негативно ко всему этому относился столичная фиванская знать, презирающая и ненавидящая всё чужое, и самая костная её часть, жрецы главного бога страны — Амона{35}.