— Молодые время зря не теряют, — иронично заметила мамаша Туйа, прохаживающаяся тяжёлым шагом под колоннами глубокого портика, обрамляющего сад.

На ней пылало ярким пламенем роскошное платье, вышитое золотом. Она по-хозяйски оглядывалась вокруг, отдавая короткие энергичные приказы и замечания вьющимся вокруг многочисленным слугам. Вся челядь дворца быстро раскусила, кто теперь будет здесь всем заправлять, и с умильным видом раболепствовала перед своей новой повелительницей.

А за садом на скотном дворе обходил свои владения жрец Иуйа. Новый пышный парик, украшенный бирюзой, красовался на его голове. На груди сверкало всеми цветами радуги широкое ожерелье из драгоценных камней, узкие бёдра облегала пышная белая юбка из гофрированной льняной ткани, руки сжимали позолоченный посох. За своим господином шёл верный Джабу. В плоском чёрном носу сверкала золотая серьга. Джабу нёс роскошный веер из павлиньих перьев, резной стульчик из чёрного дерева, украшенный серебряной инкрустацией, и позолоченные сандалии, на которые почтительно любовался. Слуга с ужасом представлял минуту, когда его господин вдруг захочет надеть на ноги этот шедевр обувного и ювелирного искусства. Но Иуйа и в голову не приходило это делать: так приятно было ступать босыми ногами по влажной, хорошо утрамбованной ногами людей и копытами животных, глинистой почве двора, ещё не успевшей нагреться под лучами утреннего солнца.

   — Ах! Хороши коровки! — воскликнул Иуйа, качая головой. — Ты только посмотри, какие у них круглые бока. Сколько же молока они дают за раз?

   — Три вот таких кувшина, хозяин, — низко кланяясь, проговорил дояр, во все глаза разглядывая нового повелителя скотного двора и конюшен, отца любимой жены младшего сына фараона.

   — А ну-ка подведите ко мне вон того быка, — приказал Иуйа.

Двое смуглых работников в одних кожаных передниках, с трудом натягивая верёвки, привязанные за большое медное кольцо, вдетое в нос огромного чёрного быка с большим белым пятном на спине, приблизились к жрецу. Бык недовольно сопел и рыл копытом землю.

   — Хорош, эх, ну до чего же хорош! — покивал, довольно причмокивая губами, Иуйа.

Он дал знак стоящему сзади рядом с Джабу слуге с корзиной приблизиться. Достал лепёшку, посыпал её солью, а затем безбоязненно подошёл к быку.

   — Осторожно, хозяин! — вскричали скотники. — Этот чёрный зверюга злее, чем носорог.

   — Ничего, дети мои, уж кто-кто, а я знаю, как обращаться с подобной скотиной. Ну чего, мой маленький, ты так недовольно фыркаешь? Не дают тебе спокойно порезвиться, погулять на свободе по полюшку? — приговаривал спокойно Иуйа; рядом с огромным быком он выглядел совсем крошечным.

Бык с удивлением посмотрел на маленького человечка, стоявшего прямо перед ним и бесстрашно поглаживающего его по морде. Он поначалу засопел ещё громче от такой наглости, но тут его заинтересовала лепёшка в руках человечка. Бык попробовал угощение, ему понравилось. Он прекратил копытом рыть землю и потянулся за следующей лепёшкой. Вскоре чёрный исполин миролюбиво жевал и тряс от удовольствия своей большой рогатой головой, а жрец чесал ему за ухом.

   — Да вы просто колдун, хозяин, — сказал один из работников, открыв рот от удивления. — Этот чёрный забияка никого не подпускал к себе, дрался со всеми как бешеный.

   — Это потому, что вы плохо с ним обращаетесь. А скотина любит ласку. С ней по-хорошему, и она ответит тем же. Ну, пойдём, малыш, в хлев, там уже много всякой вкуснятины для тебя приготовлено. — Иуйа потянул за большое чёрное ухо, и бык послушно пошёл за жрецом. Рядом шагали опешившие работники, концы верёвки висели свободно у них в руках.

Вскоре Иуйа прослыл в Фивах искусником, который может укротить любое, самое дикое животное.

   — Что касается коров, быков и лошадей, то они просто как собачонки за ним бегают, — рассказывали всем, тараща глаза, столичные скотники и конюхи.

Так провинциальная семья жреца Иуйа вписалась в столичную жизнь, с каждым днём завоёвывая всё больший авторитет. Правда, не у аристократов, бывших хозяев Верхней страны, которые вынуждены были в наступившие новые времена делиться властью и богатствами с выскочками из простонародья или из иноземных племён. Последнее было просто невыносимо для гордой фиванской знати.

Этим утром в роскошном доме главного архитектора столицы собрались первые люди фиванской аристократии. К Небуненесу приехали визирь Верхнего Египта Ментухотеп и главный столичный жрец Амона Дуафу. Они расположились в беседке из виноградных лоз у большого пруда в саду{49}. Перед гостями на круглых столиках стояло вино в стеклянных графинах{50}, в широких серебряных вазах желтели персики и отливали бархатистым фиолетовым цветом гроздья винограда. Неподалёку три одетые только в тоненькие пояски на стройных бёдрах музыкантши играли на лютне, арфе и флейте{51} тихие мелодии. Но хозяину и его гостям было не до музыки или женских прелестей.

   — Представляете, проект и строительство главного заупокойного храма фараона отданы неотёсанному выскочке из глухой провинциальной дыры под названием Ипу?! — говорил скороговоркой, глотая окончания слов и брызгая от крайнего возмущения слюной, полнотелый Небуненес. — Нашему повелителю, видите ли, понравился храм, который возводит этот Аменхотеп, сын простолюдина Хапу!

Главный архитектор судорожно вытирал белоснежным платком из тонкого льна струйки пота, ручьём льющиеся с его лба по жирным отвисшим щекам. Сняв с головы пышный парик, он отбросил его в сторону. Бритая круглая и жёлтая, как созревшая тыква, голова вся была в прозрачных капельках.

   — Не такой уж он неотёсанный, — заметил высокий и худой главный жрец Амона. Он сидел в кресле ровно и прямо, словно вместо позвоночника у него было длинное копьё. — Я смотрел проект его храма и говорил с ним. Этот сын простолюдина на удивление хорошо образован, и голова у него светлая.

   — Как, Дуафу, ты поддерживаешь этого голодранца? Ты согласен с тем, что твой троюродный брат в немилости у властителя обеих земель{52}? — От возмущения карие глаза толстяка с красными белками почти вылезли из орбит.

   — Да не говори ты чепуху! — махнул на него рукой главный жрец. Он держал перед собой гроздь винограда и машинально проглатывал одну ягоду за другой, размалывая своими белыми, ещё молодыми зубами мелкие косточки. — То, что я признаю, что этот Аменхотеп, сын Хапу, умнее, талантливее и образованнее тебя, Небуненес, всем очевидно. — Дуафу сделал многозначительную паузу, иронично улыбнулся сухими тонкими губами и поднял свой длинный костлявый палец. — Однако в прошлые времена архитектор-простолюдин мог бы рассчитывать только на место твоего помощника. Он пашет на своего господина и начальника, как три буйвола вместе взятых, а все почести достаются по праву рождения и высокой должности тебе, толстобрюхий ты увалень.

   — Так почему сейчас фараон отошёл от древних традиций? — взвизгнул Небуненес.

   — Да потому, что времена изменились, — снова поднял палец главный жрец Амона и вновь ехидно улыбнулся, глядя острыми живыми глазками на огромный живот своего родственника. — Теперь почти все командирские должности в армии занимают простолюдины. Ведь наши изнеженные аристократы не хотят глотать пыль в дальних походах, драть глотку, командуя, мокнуть под холодными дождями страны Ретену или жариться на солнце в Нубии. Да и учиться они тоже как следует не желают. Ведь если бы ты, Небуненес, в юные годы меньше бы ел своё любимое баранье рагу с чесночным соусом, запивая его финикийским вином и любуясь танцами голых танцовщиц, а больше бы налегал на школьные премудрости, в том числе на старинные трактаты по архитектуре, то сейчас легко и свободно справлялся бы с любым поручением фараона.