— Какой приговор, дурак?! Рубите быстрее! — кричал визирь. На его жирной шее вздулись жилы, а по лицу пошли красные пятна.

Двое «стервятников» схватили под руки отважного купца и повалили его на плаху, а третий взмахнул топором. Через мгновение голова жертвы покатилась по пыльной земле, а за ней устремился фонтан тёмно-красной крови, бьющий из перерубленной шеи и широко разливающийся вокруг. Толпа несколько секунд как зачарованная смотрела на голову, а потом над площадью раздался такой возмущённый, оглушающий рёв, что все птицы в городе с испугу одновременно взлетели. В Туту, его свиту, в воинов оцепления и охраны дворца полетели камни, палки, комья земли. Толпа неистовствовала. Она легко прорвала оцепление и кинулась спасать приговорённых на казнь. Те из «стервятников», кто не успел убежать, были мгновенно разорваны в клочья. Туту вместе со своей свитой примчался во дворец, и только массивные ворота из кедра, обитые бронзовыми полосами, спасли его от народной расправы.

Несколько камней залетели на балкон, где находился фараон. Охрана обступила его, прикрывая щитами.

   — Что происходит? Почему не начинается казнь?! — воскликнул недоумённо Эхнатон, который толком не понял, что творится на площади.

   — Происходит то, к чему и ты, Хевхх, и твой прихвостень Туту все эти годы толкали народ! — прокричала Нефертити в лицо мужу.

   — Это бунт?

   — Да, это бунт, и моли своего Атона, чтобы к нему не присоединились силы посерьёзней простого люда.

   — Я приказываю перевешать всех бунтовщиков, как собак! — закричал фараон, вскакивая с кресла. — Чтобы на каждом перекрёстке моей столицы стояло по десять виселиц и на них болтались посмевшие восстать против сына Атона!

   — Ты просто дурак, — не выдержала Нефертити, — ты хочешь взбаламутить весь город? — И уже обращаясь к начальнику полиции и командиру столичного корпуса, она приказала: — Отогнать толпу от дворца, но применять только палки. Никого не убивать и не преследовать. Как только это сделаете, то вместе со слугами нашего дворца разнесите по городу сосуды с пивом и вином, хлеб, пироги и сладости. Одновременно объявите во всех концах города, что фараон внял мольбам своих подданных и снял со всех должностей преступника Туту за те несправедливости, которые он причинил народу.

   — Как ты смеешь распоряжаться вместо меня? — возмутился Эхнатон. — Я что, уже не фараон? Я никогда не дам в обиду моего верного Туту.

   — Тогда висеть на виселицах завтра утром будет вся наша семья с тобой во главе! Ты что, не слышишь этот вой? — Царица показала на окно. — Там требуют уже твоей крови. Или мы собьём этот вал народного гнева и направим всю злобу толпы против ненавистного ей Туту и его «стервятников», или отвечать за всё, что ты творил за прошедшие семнадцать лет, нам придётся прямо сейчас. Если бунт в столице сегодня не утихнет, то он распространится по всей стране. А фиванская аристократия только и ждёт, чтобы поднять всех недовольных на берегах Большого Хапи. Ведь ты посягнул на богов, которым поклонялись люди с начала времён.

   — Нет никаких богов, кроме Атона! — истерично заверещал Эхнатон. — Тупые ублюдки никак не могут принять истинную веру. Что мне делать? Что делать?

Фараон заметался по балкону, натыкаясь на кресла и слуг.

   — Ладно, Нефи, на этот раз ты победила. Делай, как считаешь нужным, но казнить Туту я не дам. Тупые ублюдки! — прокричал он и побежал с балкона, сопровождаемый слугами, которые не давали полуслепому фараону ударяться о косяки дверей или о стены.

   — Делайте то, что я сказала, — приказала вельможам царица, — и докладывайте мне каждый час о состоянии дел в городе.

Нефертити уверенным шагом удалилась во внутренние покои. Лицо её ничего не выражало, кроме спокойной решимости, но внутренне она ликовала: наконец-то ей удалось одолеть Туту. Но царица хорошо понимала, что до окончательной победы ещё далеко.

На площади между тем страсти накалились до предела. Князь Дамаска, прижатый к стене дворца разъярённой толпой, испуганно выглядывал из-за спин воинов. Они с копьями наперевес не давали толпе наброситься на гостей и вплотную приблизиться к стенам дворцового комплекса фараона и его семьи.

   — О, Иштар, помоги, спаси меня, родная богиня! — причитал Нури, целуя образок, висящий у него на шее. — Сегодня какой-то сумасшедший день. Вначале царица меня на кол собралась посадить, а теперь эти головорезы или глотку перережут, или на части разорвут, как помощника Туту. А ведь я его и не знал совсем, да и знать не желаю. За что же мне погибать-то?

Причитания князька прервал Амисеб. Он схватил за руку азиата, за безопасность которого отвечал головой, и потащил ко входу во дворец.

   — Да, не повезло тебе, иностранное высочество, — приговаривал египетский чиновник, быстро пробираясь за спинами воинов в нужном направлении и не забывая уворачиваться от камней и палок, которые кидали возбуждённые горожане, — из огня да в полымя ты попадаешь. Но ничего, переждём беспорядки во дворце, там у меня родственник, брат жены, писцом у царицы служит. Он нас в обиду не даст. Только бы сейчас это взбесившееся простонародье голову нам не проломило.

   — Да если так дело пойдёт дальше, они и дворец спалить могут, — вздохнул князь.

   — Нет, до этого не дойдёт, — успокаивающе проговорил Амисеб и проворно присел, когда над его головой пролетел здоровенный камень, врезавшись в глинобитную стену, покрытую розовой штукатуркой, — у нас народ вспыльчивый, но отходчивый. Поорут, побузят, устанут, а потом по домам разойдутся, и всё по-старому пойдёт. Этого Туту уже раз десять горожане в порошок пытались стереть, и ничего, живёхонький ходит по сей день. Правда, он ловкий малый, вон как сегодня кинулся в ворота, никто в него даже камнем попасть не успел.

Увесистая палка, перелетев цепочку воинов, врезалась прямо в затылок Амисеба. Он ойкнул, присел, поглаживая ушибленное место, потом снял парик, утёрся и засунул за пояс.

   — Да, сегодня они что-то слишком разошлись. Это, ваше иностранное высочество, уже не простые уличные беспорядки, а скорее на бунт смахивает! Пойдёмте-ка отсюда, а то я смотрю, тут и булыжником по голове получить можно так, что никакие родные боги не спасут.

И Амисеб с Нури, подобрав руками длинные пурпурные одеяния, кинулись бегом к воротам. Добежав до них, они столкнулись с грузным высоким воином, лицо, руки и грудь которого были в старых шрамах. Это был командир корпуса Рехмир. Он, выйдя из ворот дворца, смело направился прямо к бушевавшей толпе.

   — Эй, люд честной! — закричал Рехмир громовым голосом, перекрывавшим шум на сотни метров. — Расходись подобру-поздорову. А если не хочешь домой, то отойди в сторонку и подожди чуток. Скоро пиво и пироги принесут из дворца от царицы...

   — Нас не купишь! — раздался выкрик из толпы.

   — Никто вас и не покупает, бесценные. Вас просто угощают. У нас же сегодня праздник. Царица велела мне объявить, что фараон снял со всех постов мерзавца Туту! Так что, ребята, эту новость надо обмыть пивком и закусить пирожками. Да и я с вами с удовольствием кружочку осушу, Туту у всех у нас как кость поперёк горла стоял.

   — А не врёшь? — раздался из толпы тот же голос.

   — Да ты сам посмотри. Вон уже слуги царицы жбаны с пивом вытаскивают и подносы несут с пирогами.

   — Ура, мы победили! Туту свергнут! — закричали в толпе сотни глоток.

   — Конечно, победили, — добродушно ответил старый воин, — давай, ребята, налетай. Пиво хорошее, густое, а пироги просто во рту тают. — Своим людям Рехмир вполголоса приказал: — Смотрите только во все глаза, чтобы никто во дворец не пробрался. Если зачинщики беспорядка опять начнут народ подзуживать, то их отсекайте от толпы и тихонько по голове дубинкой. Но без крови, кишки никому не выпускать! И сами, смотрите у меня, пироги лопайте, но вина и пива — по чуть-чуть!