Арбогаст кивнул. Теперь он неотрывно смотрел на Клейна, похоже, адвокату удалось вывести его из спячки.
— Вы хотите сказать, что отметины на теле Марии могли появиться уже после смерти?
— Вы сами сейчас расшифровали термин “пост мортем”. Госпожа доктор Лаванс, — продолжил Клейн свой рассказ, — провела эксперименты, доказывающие, что при насильственном обращении с мертвым телом подкожные кровоизлияния могут произойти и через несколько часов после фактической смерти.
Арбогаст кивнул.
— Мертвую перевозили и перемещали так часто, что, как доказывает доктор Лаванс, этим можно объяснить появление всех следов и пятен на теле. Что, разумеется, целиком и полностью снимает с вас обвинение, господин Арбогаст.
— Понятно, — пробормотал тот.
— Кроме того, у нас есть экспертное заключение профессора Антона Казера из Технического университета в Цюрихе. Из Кантонального Технического университета, если уж титуловать его полностью. А это, господин Арбогаст, самое знаменитое высшее учебное заведение во всей Швейцарии.
— И что же этот швейцарский профессор?
— Казер находит экспертное заключение Маула просто невероятным, потому что, по его словам, фотографии мертвого тела не позволяют хотя бы предположить, будто Мария Гурт была удавлена кожаным ремешком или чем-то в этом роде. Кроме того, доктор Казер разработал устройство для автоматической проверки и оценки достоверности фотографии, и все тогдашние снимки будут на этом автомате проверены.
Арбогаст поощрительно кивнул, но Ансгару Клейну по-прежнему казалось, будто его подзащитный рассматривает обстоятельства своего дела как нечто, происходящее на другой планете. И адвокату стало чуть ли не противно распинаться перед столь равнодушным слушателем. Тем не менее, он продолжил, несколько даже зачастив:
— У нас есть еще одно экспертное заключение — Макса Биоса, руководителя научно-исследовательского отдела цюрихской городской полиции, который и вовсе исключает, причем с уверенностью, граничащей со стопроцентною, возможность того, что женщина была удавлена при помощи изделия из волокнистого вещества или из металла. И, наконец, экспертное заключение доктора Отто Мальке, Висбаден, придерживающегося той же точки зрения. Кстати говоря, доктора Мальке вы должны помнить по первому процессу — он принимал участие и в нем тоже.
Арбогаст задумался, затем медленно покачал головой. И хотя внешне он вроде бы оставался безучастным ко всему, что говорил адвокат, глядел он теперь на собеседника внимательно и сосредоточенно. Какое-то время Ансгар Клейн помолчал, подбирая нужные слова, чтобы подбодрить подзащитного.
— Все получится! — выпалил он наконец и сконфуженно улыбнулся.
Через столько-то лет — и вдруг получится? Арбогаст сидел молча. Да и на расспросы о том, как ему сейчас живется, отвечал крайне немногословно. Как жилось, так и живется, дни в тюрьме похожи друг на друга. Но, вернувшись в камеру, он долго не мог успокоиться. Бродил, как тигр в клетке, проводя рукой по облупившимся стенам, словно разыскивая на ходу какое-то совершенно особое место, для чего-то совершенно особого и предназначенное. Что-то бубнил себе под нос, расхаживал по камере, закрыв глаза. Наконец уперся лбом в холодную стену и принялся отколупывать штукатурку ногтем. Квадратную щербину глубиной в сантиметр, рядом другую, такую же, и еще одну — до тех пор, пока время не потеряло для него значения в той же мере, как жалкая мелодия, которую он напевал, вечно одна и та же. Лишь когда открыли “окошечко” и пришла пора подставлять пустую миску, он пришел в себя. Поел, испытывая неловкость, словно его застали за каким-нибудь непристойным занятием.
После чего извлек папку, принесенную адвокатом, и принялся изучать экспертное заключение женщины-патологоанатома из Восточного Берлина. Большой палец, которым он колупал штукатурку, кровоточил и побаливал, и в процессе чтения он посасывал его, слизывая заодно мелкую кисловатую пыль. “Многие эксперты, принявшие участие в процессе или подключившиеся к делу позднее, справедливо обратили внимание на возможность естественной смерти от остановки сердца. Соития заканчиваются смертельным исходом куда чаще, чем полагают непосвященные”. Ему казалось, будто эта Катя Лаванс знает его прошлое куда лучше его самого. Лишь о том моменте тишины не было сказано ни слова в экспертном заключении — о том моменте тишины, который пламенел в его душе все эти годы, превращая бессчетные ночи в камере в одну-единственную. Как будто патологоанатому именно это мгновение не удалось ни почувствовать, ни вообразить. Ему захотелось узнать, как эта женщина выглядит и в каких условиях живет. Разумеется, он и представить себе не мог, что Стена рассекла Берлин на две части. А есть ли у нее его собственная фотография?
Быстро настало лето. Прогулку перенесли на время после работы — с пятнадцати часов до шестнадцати тридцати. Построение и перекличка. Вахмистр, шагая вдоль рядов, пересчитывает арестантов по головам.
— С сотой по сто пятнадцатую — выйти из строя!
Вверх по лестнице, переходами — в башню, затем сквозь узкую дверь — во двор, где проводится еще одна перекличка. Двор представляет собой правильный каменный треугольник, образованный крылом № 3, крылом № 4 и внешней стеной. На стене — автоматчики. Во дворе — пятеро чиновников. Прогулка — рядами по двое, по кругу. Уже несколько лет Арбогаст ходит в паре с маленьким усачом, вечно рассказывающим ему о родительской ферме; рядом они оказались давным-давно, как-то вдруг, и Арбогаст уже забыл, почему. Да и почему этот человек, которого зовут Генрихом, очутился в тюрьме, он забыл тоже. Арбогаст видел, как люди на прогулке торгуют друг с другом сигаретами. Сам он курить давно бросил. Старик из соседней камеры, севший в тюрьму пять лет назад за нанесение тяжких телесных повреждений со смертельным исходом, столкнувшись с Арбогастом у двери, с улыбкой пропустил его на выход первым. После чего им устроили еще одну перекличку. В девятнадцать часов — заперли в камерах.
С тех пор, как Арбогаст записался на заочные курсы экономики малого предприятия, его порой навещал в камере преподаватель. Приносил ему литературу, давал письменные задания и какое-то время беседовал. Арбогаст закрыл глаза. Глубоко ночью у него возникло ощущение, будто его желудок переваривает разломанные пополам лезвия для безопасной бритвы. Это чувство продержалось несколько дней, на протяжении которых он ничего не ел, и наконец, когда в начале сентября ему стало плохо прямо на работе, мастер отправил Арбогаста к врачу.
Старший советник медицины доктор Эндрес велел ему лечь на диван, после чего тщательно прощупал живот. Жесткие черты лица, на которые Арбогаст обратил внимание еще много лет назад, когда доктор осматривал его по прибытии в тюрьму, стали за все это время еще жестче.
Как будто доктор Эндрес чем-то взбешен, подумал Арбогаст, крайне взбешен — и при этом сдерживается. Заключенные перешептывались обо всех чиновниках администрации и рассказывали о них друг другу всякие смешные байки, а вот о докторе не говорили никогда. «Похоже на воспаление тонких стенок кишечника», — сказал доктор Эндрес, и его ассистент внес первичный диагноз в историю болезни. Вахмистр санитарной службы препроводил Арбогаста обратно в камеру, собрал его постельное белье в мешок и повел арестанта в тюремный лазарет, находящийся в главной башне. Медпункт имелся и на первом этаже, но там лишь проводили предварительный осмотр, давали успокаивающие таблетки, проводили полоскания и лечили зубы, тогда как наверху были самые настоящие больничные палаты — две большие на восемь коек каждая и две маленькие, соответственно, на четыре, — здесь же имелось особое помещение для охраны, кухня и душевая. Десять дней провел Арбогаст в лазарете, после чего ему до самой зимы назначили диетическое питание.
Доктор Эндрес выдавал ему желудочные капли по первому требованию, однако боли у него теперь бывали редко. В начале декабря Арбогаст прочитал, что некая женщина отвесила федеральному канцлеру Кизингеру пощечину, обозвав его при этом нацистом. Арбогаст собрал письменные материалы по своему заочному курсу в аккуратною стопку и убрал ее на настенную полку. Подтянул табуретку к окну, встал на нее ногами и долго вглядывался в кусочки дороги, тюремной стены и неба. Но радость, посетившая его, оказалась мимолетной и тут же куда-то исчезла. Исчезла, как исчезает время, подумал Арбогаст. В марте Ансгар Клейн подал повторную надзорную жалобу, но вот миновал еще год, а ничего не изменилось, ничего не произошло, ровным счетом ничего. Когда страх притупляется, он становится выносимее. Однажды, когда Арбогаст, стоя на табуретке, жадно вглядывался в единственный оставленный ему кусочек внешнего мира, дверь открылась и в камеру вошел преподобный Каргес.
