— А разве вы, будучи заместителем главного инженера… не должны были быть в курсе?.. Ну хорошо, а вы чего молчите? — обратился он ко мне. — Когда что-нибудь нужно получить от главка, то вы достаточно красноречивы.

— Все плановые объекты будут сданы в срок.

— Все?

— Да, все.

— Это хорошо. А неплановые? — Левшин снова опустил карандаш на стол. — А неплановые?

— Не понимаю.

— Ах, вы, мой дорогой, не понимаете? Какой непонятливый! У вас есть четыре пятисекционных двенадцатиэтажных дома, — Левшин посмотрел на табличку, лежащую перед ним. — Они по плану сдаются через четыре месяца. Когда вы собираетесь их сдавать?

— Через четыре месяца.

Левшин мрачно уставился на меня:

— Посмотри, Владислав Ипполитович, какие сейчас шустрые эти молодые люди!.. Мы с тобой в его возрасте отвечали так в главке?

— Мы в его летах, Владимир Александрович, были еще прорабами, — сказал немного приободрившийся Костромин. — Знали своего начальника участка, а перед начальником конторы вытягивались в струнку. В главк боялись даже зайти.

— Вы слышите? — снова обратился ко мне Левшин. — Вот как было. Боялись! — Мне показалось, что в его голосе звучит ирония, но лицо его было по обыкновению мрачно.

Я промолчал.

— Так вот, эти четыре дома нужно сдать за месяц… За один месяц, — сказал Левшин.

— Это совершенно невозможно со всех точек зрения.

— С каких, позвольте узнать?

— Это невозможно технологически… Но если даже нарушить все правила, нагнать людей — все равно у нас дома не примут из-за плохого качества — результата спешки.

Потом… — Я остановился, вспомнив, что тот довод, который хотел привести, никогда не принимается главком во внимание.

— Договаривайте! — приказал Левшин.

— Мы сорвем весь третий квартал. Придется прекращать монтаж… все полетит вверх тормашками.

— А если есть такое задание?

— Значит, задание будет выполнено через четыре месяца.

На длинном плоском носу Левшина появились легкие морщинки, — Левшин смеялся.

— Остер стал язычок у вас, Виктор Константинович, очень остер. — Он задумался, изредка постукивая карандашом по столу. — Вообще, если говорить правду, то вы, наверное, правы, но что делать — нужно!

Левшин подождал минуту, потом добавил:

— Хорошо, а если это не приказ, а просьба главка к тресту, к вам? Если хотите, моя просьба? — Левшин смотрел на меня. — Просьба, — повторил он.

Я смотрел в окно. Я не мог отказать ему в просьбе, никак не мог. Эта его мрачность, ирония — все напускное. Он чудесный человек и очень хорошо относится ко мне, много раз это доказал. Я должен согласиться, иначе нарушатся наши хорошие отношения. «Так, так, вот с этого все и начинается, — мысленно возразил я себе, — с боязни поссориться. Экономия труда! Стоило ли огород городить, чтобы сейчас бездумно устраивать штурм на этих домах?!»

Левшин ждал ответа.

— Вы извините, Владимир Александрович, ваша просьба для меня много значит. Но я просто не имею права согласиться.

Он помрачнел и сухо сказал:

— Если просьба для вас ничего не значит, тогда…

— Мы выполним это, Владимир Александрович, — вдруг просто сказал Костромин. — Именно потому, что вы просите, а не приказываете. Мы выполним, чего бы это ни стоило.

— Спасибо, Владислав Ипполитович.

Я сорвался. Откуда у меня взялся этот грубый, хриплый голос? Все то, что накопилось у меня против Костромина, против всех бездумных решений, вылилось в бессвязном крике. Я кричал почему-то о ЗИЛе — заводе Лихачева… Никогда директор ЗИЛа, кричал я, по просьбе своего главка не ускорит движение главного конвейера завода без подготовки, без расчета, и никогда главк не попросит об этом директора. Ни в одной отрасли техники нет того, что в строительстве…

Они сидели передо мной, два старых, умудренных опытом человека, они знали, что еще никто не доказал своей правоты таким образом, и молчали, не позволяя себе тоже перейти на резкости.

— Он еще кричит, — брезгливо сказал Левшин, когда я умолк, и холодно приказал: — Вы можете идти. Я буду вам очень обязан.

«А, пошли они к черту с этой проклятой работой вместе! — говорил я себе, быстро шагая по улицам. — Да-да, к черту, подам заявление. Немедленно!»

Но чем дальше я шел, тем неблаговиднее представлялось мне мое поведение.

Блестели витрины от солнечных лучей, мелькали лица прохожих на улице Горького, столь милой сердцу за уютность, за осторожную зелень деревьев, высаженных вдоль тротуаров. Но сейчас я почти ничего не замечал. Лицо Левшина стояло перед моими глазами.

Это все Костромин! Он должен быть наказан, наказан примерно. Прав Николай Николаевич, хватит с ним цацкаться, пора мне кончать со своим донкихотством. Пусть сам сдает за месяц четыре двенадцатиэтажных дома, на которых смонтировано только по девять этажей!.. Он, я знаю, не считаясь ни с чем, поставит на каждый дом по управлению, сорвет рабочим зарплату, сорвет весь квартал. Все равно — пусть… Что пусть? Ведь он не сдаст за месяц дома… Хорошо! Когда-то нужно поставить вопрос о нем: он мешает, вредит работе треста. Вот он сам и подпишет себе приговор.

Так я шел по улице и рассуждал сам с собой. «Но слышишь, — вдруг сказал я себе, — ты обязан наконец научиться умело отстаивать свое мнение. Пора кончать с мальчишескими замашками. Ты должен уметь улыбаться, когда хочется кричать. Слышишь? — мило улыбаться!.. Костромин должен быть наказан».

«Но это же заговор», — подумал я… «Ну и что ж?!»… «А не кажется ли тебе, что это все чем-то скверным попахивает?»… «Пусть!»… «Что это, возможно, заговор не только против Костромина?»… «А против кого еще?»… «Против себя самого»… «Все равно, Костромин должен быть наказан!»

Я шел долго, тщательно обдумывая свою новую линию поведения в тресте.

На следующее утро ко мне зашел Костромин.

— Здравствуйте, Виктор Константинович, — настороженно сказал он.

— Здравствуйте-здравствуйте, Владислав Ипполитович, — приветливо ответил я. — Как ваше здоровье?

Он недоверчиво посмотрел на меня, но, увидев, что я улыбаюсь, приободрился.

— Я распорядился вчера: всем начальникам СУ и отделов треста точно выполнять ваши указания. Это по организации Управления обеспечения.

«Поздненько вы надумали, дорогой», — подумал я, но вслух произнес:

— Это вы хорошо сделали, Владислав Ипполитович.

— Вот видите, — он улыбнулся, — мы, оказывается, можем работать и в согласии.

— Вижу, Владислав Ипполитович.

Костромин прошелся по комнате и остановился у окна.

— Теперь давайте придем к соглашению о работе на этих четырех домах… Эта самая просьба Левшина.

— Давайте, Владислав Ипполитович.

— Я вот думаю, — Костромин совсем успокоился, вытащил красный гребень, — что лучше, если домами займетесь вы, ведь производство в руках главного инженера.

Я приветливо улыбнулся:

— Нет, Владислав Ипполитович, с моей стороны будет нечестно отбирать у вас лавры. Ведь Левшину дали согласие вы… Кроме того, говоря по правде, я не знаю, как это за месяц закончить дома. Только вы, с вашим опытом и эрудицией, сможете выполнить задание.

Костромин помрачнел.

— А остальное: почта, финансы, снабжение?

— Правильно, Владислав Ипполитович, вас от всего этого нужно разгрузить. Так как мы сейчас работаем в согласии, это я все возьму на себя.

— Но…

— Не беспокойтесь, Владислав Ипполитович, сию минуту. — Я нажал кнопку звонка и, когда вошла Нина, попросил ее вызвать всех начальников отделов и самой присутствовать на коротком совещании.

— Что вы собираетесь делать? — обеспокоенно спросил Костромин.

— Ничего-ничего, Владислав Ипполитович, все будет в порядке.

Один за другим в комнату входили начальники отделов, последней вошла Нина.

Я поднялся:

— Владислав Ипполитович и я побеспокоили вас буквально на несколько минут. Вчера Владислав Ипполитович дел согласие Левшину за месяц сдать в эксплуатацию четыре дома…