— Ты что, строителем хочешь быть? — Он выпустил мою руку. — Напрасно, проклятая, парень, работа! Не советую.

Вообще я до сих пор не думал быть строителем, но почему-то сказал:

— Хочу. А почему она проклятая?

— Проклятая! — убежденно повторил он. — Все кричат: строители, высокое звание!.. И все ругают строителей… Ну, иди, иди отсюда, выбирай себе работу полегче. Да и щуплый ты какой-то; строитель знаешь какой должен быть! — Один его глаз сердито смотрел на меня, другой наблюдал за кладкой. От него попахивало спиртным.

Я ушел.

Через неделю, проходя мимо стройки, я увидел в воротах Ивана Петровича… Я все же решил подойти, — может, он изменил свое мнение о строительстве. Кроме того, всю неделю я исправно питался, мне казалось, что я поздоровел. Сейчас он не должен называть меня щуплым.

— Ты чего, мальчик?.. А… это ты, Виктор! Ну, заходи. А где ты пропадал?

Я начал было рассказывать, но он перебил меня:

— Так ты окончательно решил стать строителем?

— Да, решил.

— Ну, смотри, — угрожающе сказал Иван Петрович. — Наберешься в жизни лиха. Чудак! Учился бы на физика… Лаборатория, белый халатик. Ни тебе административного инспектора, ни главного инженера, черт бы их побрал!

Но, видно, мое решение ему понравилось, он подобрел.

— Ладно, приходи к нам.

— Можно? — обрадовался я.

— Что поделаешь, коллеги мы с тобой.

Это мне очень польстило. Теперь почти каждый день я заходил на стройку. До конца первой смены я старался не попадаться на глаза Ивану Петровичу. От жары, приездов разного начальства, громких выкриков каменщиков — все время не хватало раствора — Иван Петрович был очень возбужден и на всех, кто попадался ему под руку, гремел. Только после работы он понемногу приходил в себя.

Стройка была у самой реки. Мы садились на скамейку, и я узнавал интересные вещи: фундаменты нельзя закладывать в мороженый грунт, особенно в глину. Иван Петрович сам видел, как земля при оттаивании выталкивала фундаменты вверх… В Москве земля промерзает на глубину один метр шестьдесят сантиметров, поэтому фундаменты обязательно закладываются на «один восемьдесят».

— А бывает меньше?

— Бывает.

— Что же тогда?

— Трещат стены, вот что тогда! — мрачно говорил Иван Петрович.

— Во всякой земле?

Он подозрительно посмотрел на меня:

— Ты что, читал про это?

Читал я, конечно, совсем другие книги — про войну, поэтому загадочно молчал.

— Ну, раз уж ты такой шустрый, строительные книги читаешь, то извини, парень, я должен уточнить правила. В песках глубина фундамента может быть меньше… — Он усмехнулся. — Только все равно закладывают на метр восемьдесят.

— Почему?

— Возни много. Проектировщики это делают на всякий случай, так спокойнее, а мы, строители… канитель большая, парень. Нужно вызывать из проектной конторы…

— Так это же неправильно!

Иван Петрович гневно поворачивает ко мне лицо. Один глаз его мрачно впивается в меня, а другой угрожает реке.

— Это ты скажи нашему главному инженеру. От него все неправильности идут.

— Хорошо, Иван Петрович, — успокаиваю я его. — Увижу главного инженера… Вы меня познакомите, я ему скажу.

…А на косогоре, оказывается, фундаменты идут ступеньками, все время сохраняя эту самую «глубину промерзания».

— В Москве, — рассказывал Иван Петрович, — очень часто попадаются старые срубы питьевых колодцев, и как раз там, где нужно закладывать фундаменты. Что делать тогда? — строго спрашивал он.

Я не мог ответить на этот вопрос.

— Видишь, — удовлетворенно смеялся он, осторожно хлопая меня по плечу, — не знаешь!

— Нужно их засыпать, — быстро отвечаю я.

— Вот, пенки начинаешь снимать, — говорил он, точь-в-точь как наш учитель географии. — Это тебе домашняя задача, Виктор.

Много есть разных фундаментов: у реки чаще всего забивают сваи, а на болоте делают железобетонную плиту. Я, как губка, впитываю в себя эти рассказы.

…Я живу у толстой, но очень подвижной и хлопотливой женщины — Марии Васильевны. Ее муж Андрей, тоже Васильевич, уже год на пенсии. Он высокий, крепкий, у него красивые каштановые волосы. Целый день сидит перед телевизором, а вечером уходит гулять.

Меня он не замечает. Зато Мария Васильевна проявляет крикливую заботливость и, кажется, честно отрабатывает те деньги, которые ей высылает бабушка.

Но мне всегда с ней скучно, кажется, будто вся ее заботливость придуманная, а внутри у нее нет души, пусто-пусто.

…Я открываю глаза. Уже светает, около меня сидит на стуле Григорий Матвеевич.

— Григорий Матвеевич, чего это вы? — удивляюсь я.

— Вы все время бредили.

— Бредил? Но мне хорошо. Отдыхайте, пожалуйста.

— Скоро уже на работу, лучше вот дочитаю.

Стройка затягивает все сильнее. Я начинаю понимать, что кроме фундаментов, стен и плит, кроме кранов и бульдозеров существуют неизмеримо более сложные вещи — отношения между людьми.

…Идут годы, мчатся годы. Мир сотрясают события, запущен в космос первый спутник, в газетах нарисован земной шар, вокруг него кривые линии движения усатого кусочка металла. (Куда он упадет? Вот бы найти!) Но все так же тихо и размеренно течет жизнь в моей квартире. Сидит перед телевизором Андрей Васильевич, и хлопочет на кухне Мария Васильевна.

Один раз Мария Васильевна, думая, что я сплю, затеяла с мужем разговор обо мне. Она хвастливо высчитывала все выгоды моего пребывания у них на квартире.

Андрей Васильевич, как всегда, молча сидел у телевизора.

— Не люблю, когда чужие люди в доме, — вдруг сказал он… — Но уж раз взяла, то смотри за ним. И потеплее с ним. Или за теплоту не платят?

— Да что ты, Андрюша, уж я-то о нем не забочусь? Даже бабушка его к празднику мне отрез на платье прислала!

Щелкнул переключатель телевизора.

— Наверное, все же не платят, — снова сказал хозяин.

— …Ты не знаешь, Витя, — как-то спрашивает Мария Васильевна, — почему бабушка уже второй месяц не присылает деньги?

— Не знаю.

Мария Васильевна подозрительно смотрит на меня:

— Нам, Витенька, трудно, в долг чтобы ты у нас жил. — Она пробует ласково улыбнуться. — Ну ничего, еще недельку можешь у нас пожить… ты не волнуйся.

Вечером через стенку мне слышен разговор:

— Засыпалась ты со своими заработками… Сейчас мальчика будешь держать бесплатно и кормить. — Андрей Васильевич смеется. — Засыпалась.

— А я его, вот увидишь, не придет перевод, отвезу к бабушке.

— Отвезешь?

— Отвезу.

— Вот и хорошо, не люблю я, когда в доме чужие люди…

…Потом приходит известие — бабушки больше нет. Никого нет… Я долго болею, а когда поправлюсь — иду на стройку.

— Где ты так долго пропадал? Похудел, — говорит Иван Петрович.

— Мне нужно на работу.

— А школа?

— Мне бы, Иван Петрович, только месяц, полтора… Долг у меня.

Он смотрит одним глазом:

— Что-нибудь случилось?

— Мне нужно на работу…

Но Миша, бригадир, так участливо расспрашивает меня, что я ему все рассказываю.

— Много ты должен? — спрашивает он.

— Восемьсот, за два месяца.

— Много, — задумчиво говорит Миша. Его всегда улыбающееся лицо становится серьезным.

— Мне бы только расплатиться… потом пойду в общежитие.

Я работаю два дня. Вечером приезжает кассирша.

— Ты погуляй на площадке, в конторку не ходи, — говорит Миша.

— Почему?

— Погуляй, Витя! — повторяет он.

Я долго хожу по площадке. Наконец меня зовут в конторку.

— Тут ребята собрались, — смущенно начинает Миша, — словом, вот тебе восемьсот сорок, рассчитайся… И завтра в школу. Ребята сказали, что на стройке тебе не разрешат работать.

Я молча стою перед ним.

— Ты не бойся, Виктор, — убеждает меня Мишкин напарник Валера, — мы будем платить хозяевам ежемесячно. А это бери…

— Знаешь что, — говорит Мишка, — они еще не поверят, пойдем, я им поручусь.