Вот Корольков и преподал мне сегодня первый урок.

Он брался убрать корпус. Ему нужно только десять рабочих. Усмехаясь, мой бригадир напомнил мне, что сейчас век химии.

— Как у нас чистят фаянс, плитку? — сказал он. — Нагонят людей, вот вам скребки, лопаты… Шуруйте. А ведь если с головой дело делать — есть растворители. Короче, берусь своими десятью.

— Ну, что? — спросил Анатолий.

Я молчал.

Я знаю, что есть тысячи более эффективных и красивых предложений, знаю, что многие, прочтя эти строки, усмехнутся: «Тоже нашел о чем писать, об уборке», но только в этот момент мне показалось, что предложение Королькова — моя личная большая удача. Теплое чувство признательности поднималось во мне.

— Спасибо, — я протянул ему руку, — я этого не забуду, Сергей Алексеевич.

— Ну, чего там! Чего благодарить! Подбросите на литровку, и будем в расчете. — Но он кривил душой. Он ждал этой благодарности, и она была ему приятна.

Мы спустились в вестибюль. На стенке уже висел плакатик, написанный чертежным шрифтом на ватмане:

— Смешно все это, — строго сказал я Анатолию. — Проверьте охрану, через два дня госкомиссия.

— Хорошо.

Председатель госкомиссии Федотов, расплывшийся пожилой человек, кряхтя, усаживался в мягкое кресло. Я знал, что это кресло притащил с другого конца Москвы практикант Владик.

— Мой первый корпус должен быть сдан на «отлично», — заявил Владик вчера.

— А при чем здесь кресло? — поинтересовался я.

— Виктор Константинович, сейчас психологию учитывают даже в футболе. — Владик сказал это покровительственно, но вместе с тем очень мягко. Практика кончалась, Владику предстояло получить отзыв, — и он распространял свои психологические опыты на меня тоже.

Федотов слегка приподнялся и снова опустился в кресло. Оно жалобно застонало. Федотов вздохнул, удобно положил большие руки на подлокотники, улыбнулся:

— Вот, шельмы, знают, что я люблю… Ну-с, корпусик посмотрели; документики, папочку?

— Документики, папочку, — с готовностью повторил практикант Владик. Он схватил папку и, грациозно изогнувшись, передал ее председателю.

— Большой шельмец растет, — приняв документы, вздохнул председатель.

Он перелистал папку, в которой по меньшей мере тридцать организаций клятвенно заверяли, что корпус построен на века, что он оборудован всеми мыслимыми инженерными устройствами и, наконец, что больной, попав в корпус…

— Ну, а анализ воды? — спросил председатель.

Ему никто не ответил.

— Анализ воды… анализ воды, — засуетился Владик, хватая какие-то бумажки. — Ах, да, нам только что звонили из лаборатории, что анализ воды отличный.

— Анатолий Александрович!

— Анализ воды мы не успели сдать, Федор Семенович, — ответил Анатолий.

Председатель посмотрел на Владика и покачал головой.

…Когда-нибудь я напишу новеллу о государственной комиссии, о доброжелательном здоровячке — капитане пожарной охраны, который, бодро улыбаясь, всегда заключает, что корпус к приемке… не готов, о худощавой (почему-то всегда худощавой) санитарной врачихе, навсегда обиженной чем-то и жаждущей излить свою обиду непременно на госкомиссии, о колеблющемся заказчике, который полюбил строителей и готов принять корпус немедленно, вот только опасается, как бы строители его все-таки не обжулили. Но все это будет потом. В этот раз государственная комиссия приняла корпус на «отлично».

Председатель комиссии благодарил строителей. Он нехотя встал с удобного кресла и протянул руку к плащу. Но практикант Владик оказался проворнее, — схватив плащ, он помог председателю.

Федотов, кряхтя, просунул руки в рукава, взял шляпу и начал прощаться. Последним он протянул руку Владику. Тот стоял перед ним навытяжку.

— Будут от тебя стройконтролеры плакать. — Федотов вздохнул, взял свой толстый, очень потрепанный портфель, всегда внушавший нам тревогу. У дверей остановился, медленно повернулся и тихо произнес:

— Это мой последний корпус… принимаю. Спасибо уважили… Спасибо. — Он нерешительно потоптался: — Если в чем-то был виноват не взыщите. Ну, всего вам, голубчики.

Мы помолчали.

За столом остались сидеть строитель и благожелательно улыбавшийся пожарник.

— Э, ладно! — прохрипел мастер Агафон Иванович. — Чего горевать — у всех так будет, Владик, собирай!.. По трешке, что ли?

Был уже вечер, мы сдали корпус, да еще, что сейчас редко бывает, на «отлично». У всех свои традиции: на верфях разбивают бутылку вина о корпус судна, спускаемого на воду. У строителей свой обычай, — может быть даже более рациональный.

Странно выглядит законченное, но еще не заселенное здание. Вот только что здесь работало много людей: маляры-девушки в модных синих брючках и в разноцветных кофточках, чистых, без единого пятнышка, быстро покрывали «за последний раз» стены (им, малярам, всегда не хватает одного дня), монтеры соединяли торчащие пучки проводов в электрошкафах. Света в корпусе еще не было, но в комнате госкомиссии уже солидно горели лампочки; из крана каким-то чудом текла вода, хотя еще не была закончена врезка водопровода на улице; рабочие бригады Королькова на всех этажах стучали ведрами, отмывая законченные помещения; по лестнице носился взбудораженный заказчик, про себя проклиная строителей. Он, заказчик, понадеялся, что прораб Анатолий не закончит корпус, и не успел завезти инвентарь…

Только что… И вот ушли люди, построившие это здание. Холодновато блестит пол в пустынном коридоре, глядят открытыми дверьми палаты. Кажется, в воздухе еще носится эхо голосов, но корпус нем. Это сегодня, сейчас. Утром сюда придут другие люди.

По мраморной лестнице мы спустились в прорабскую. Анатолий сел за свой стол, откинулся на спинку кресла и устало закрыл глаза. Всегда бодрый, Агафон Иванович на этот раз недовольно что-то бурчал под нос, роясь в ящиках своего стола.

Владик сел около мастера и, улыбаясь, спросил:

— Мало?

— Владик, — не открывая глаз, сказал Анатолий, — помолчите!.. Нам сейчас что-то интересное расскажут.

—  Кто? — радостно спросил Владик.

Вошел Корольков.

— Ну, мне куда завтра, Анатолий Александрович?

— Садись, Сергей!

В комнате стало тихо. Я все еще не решил, в каком тоне поведу этот, разговор.

— Кто же будет рассказывать? — нетерпеливо спросил Владик.

— Я буду рассказывать, — наконец начал я. — Понимаете, друзья, высокое главковское начальство, совершенно непонятно, почему, вдруг, предложило мне пойти работать в трест… главным инженером.

— Ну, и?.. — спросил Анатолий, по-прежнему не открывая глаз.

— Я, конечно, отказался.

— Почему?

— А какой мне смысл, Анатолий? — Я впервые назвал его по имени. — Сидеть целый день за столом и по телефону спорить с Беленьким, Моргуновым, Визером… Ведь в распоряжении главного инженера треста, кроме телефона, ничего нет.

— А зарплата? — спросил Владик.

Я ожидал, что все рассмеются, но почему-то разговор не складывался шутливо, как мне хотелось.

— Зарплата?.. Оклад больше на пятьдесят рублей, но в тресте редко платят прогрессивку… Так что зарплата там даже меньше.

— Ну, если зарплата меньше, то не стоит туда идти, — медленно произнес Анатолий.

Корольков сел на стул, с интересом слушая разговор.

— Дело, конечно, не в зарплате, — досадливо ответил я.

— А в чем?

— Работа для меня непривычная… И неинтересная к тому же.

— Сергей, — сказал Анатолий, — чего ты молчишь? Ты же у нас сейчас за секретаря. Коммунист неправильно рассуждает, а ты молчишь. — Анатолий открыл глаза. — Ведь когда вас, Виктор Константинович, назначили главным инженером стройуправления, работа тоже для вас была непривычная… Правда, зарплата была больше.