Алешка хитро улыбнулся:

— Ну скажи, пожалуйста, товарищ мастер, дотошный человек Петр Иванович? Старается он?

— Да.

— Так почему же он приказал брать старый раствор?.. Молчишь? Это раз. А второе — ну кто, когда спрашивал с меня эти дела? Давай монтаж, и все. А на каком растворе, это никого не интересует. Вот полтора часа простояли — это спросят. И с тебя, товарищ мастер, в первую очередь… А третье — не верю я в это: «развалятся», «текут»… Понятно? Извини, я побежал.

В самом деле, ведь Алешка прав — упрекнуть Петра Ивановича в недобросовестном отношении к делу никак нельзя. Почему же именно он дал указание применять старый раствор? И вдруг ей вспомнились другие его указания, нарушающие технические условия. Что он за человек? Вот уже вместе они работают три месяца, а она еще до сих пор не знает, о чем он думает, чем живет. Как это в нем совмещается исключительная добросовестность, требовательность к себе, к людям и вот это — негодный раствор?

Рассвело. Из-за горизонта очень осторожно выглянул медно-красный диск солнца: «Ну-с, товарищ мастер, как ты тут ночью вкалывала за все человечество, или, вернее, за людей восточного полушария?.. Придумала закон?» Солнце спешило, словно боялось опоздать к табельной доске, хотя времени было еще достаточно. Оно вышло из-за горизонта и быстро двигалось вверх, к Аксиоме.

Как хорошо, что на смену ночи сомнений всегда приходит всепрощающее утро. Аксиома оглянулась: монтажники принимали панель, а сварщик, надвинув шлем, сваривал закладные детали. Все были заняты. Она вытянула руки вперед, постояла немного, закрыв глаза, потом начала спускаться. И пока она шла по лестнице, думала об отпуске. Двадцать четыре дня она будет свободна. Не придется рано вставать. Когда хочешь! И вообще все — когда хочешь. Странновато даже будет, правда? Куда она поедет?.. Одну минуту, а почему она должна обязательно уезжать из Москвы? Вчера Анета (Анюта) авторитетно заявила:

— Ну как же! Так принято. Все едут к морю.

Хотя Аксиома тоже думала о поездке к морю, но, чтобы позлить подругу, она сказала:

— На юге сейчас жарко, Анета.

— Жарко? Какая ты странная! Загоришь там. Знаешь, как это будет красиво… Все москвичи глазеть будут.

— Ну, не все! — это Аксиома сказала серьезно. — Петр Иванович глазеть не будет.

— Послушай-ка, — Анета сделала круглые глаза (кто-то ей сказал, что круглые глаза сейчас в моде и очень идут ей), — что ты все время: Петр Иванович да Петр Иванович. А скажи, ты, часом, не…

Аксиома долго смеялась. Это было действительно смешно: влюбиться в этого сухаря, мумию, камень…

В прорабской она села за стол Петра Ивановича. Непроизвольно потянула дверцу, она была не заперта. Конечно, это нехорошо. Осматривать ящики чужого стола все равно что читать чужие письма. Но острое желание хоть немного понять Петра Ивановича пересилило. В верхнем ящике лежала чистая бумага, в коробочке — карандаши и ручки. Ниже, во втором ящике, несколько папок и распечатанный конверт. Адрес был написан женским почерком, буквы узкие, большие, с легким наклоном. Обратный адрес: Воронеж, ул. Зеленая, 35, кв. 17. Гусаковой Г.В.

Письмо лежало рядом с конвертом. Аксиома его даже в руки не взяла — чужое письмо! Она посмотрит только почерк… Да, почерк тот же, что и на конверте. Писала Г. В. Гусакова… Г.В. — это как? Наверное, Галина Владимировна… Кем же вы приходитесь, Галина Владимировна, нашему Петру Ивановичу? Неужели есть женщина, которую он любил? А когда она опаздывала на свидание, он что же…

И Аксиома вдруг с непонятной для себя злобой представила, как все получилось. Вот эта Галина Владимировна бежит на четвертый этаж, звонит. Петр Иванович открывает дверь и смотрит на часы.

— Опоздание на пятнадцать минут, — строго говорит он.

— Петр! (Конечно, Г.В. зовет его по имени.)

Петр Иванович вынимает записную книжечку:

— Это уже третье опоздание за месяц. (Интересно, как часто они встречались?)

— Петр!

Он говорит ей, как Алешке:

— Я предупреждал: третье опоздание — не пущу.

И не пустил. Вот живет сейчас Г.В. в Воронеже, пишет письма, просит, наверное, о встрече, а Петр Иванович — ни в какую.

А все же интересно, что в письме? Прочесть? Нет. Но он же не узнает. Нет!

Аксиома резко закрыла ящик.

Семь часов. На площадке всё — ствол башенного крана, выкрашенный в желтый цвет, сероватые плиты, сложенные высокими штабелями, панели, прислоненные к специальным подставкам — пирамидам, плакаты, назойливо призывающие соблюдать технику безопасности, рельсы путей, — все мягко освещается ранним утренним солнцем…

Это позже прибудут тяжелые машины. Они окутают стройку ядовитыми газами (странно, теперь каждую заводскую трубу берут под жесткий контроль, а грузовики — пожалуйста!), поднимут тучи пыли — особой, строительной, с тончайшей примесью цемента, ее чисти не чисти — с костюма не удалишь; позже начнут звонить телефоны, чудовищное изобретение человечества, съедающее нервы строителей; позже прибудут сюда заказчики, отоспавшиеся, полные энергии, которую им, вообще говоря, некуда девать; авторы проектов, сбежавшие из надоевших мастерских, плотно заставленных столами; появятся административные инспекторы, непонятые труженики, которых так не любят на стройках; трестовские работники — опасный народ, который разговаривает ласково, но все берет на карандаш и докладывает начальству; лаборанты по проверке качества материалов, с опозданием на месяц сигнализирующие о неблагополучии; работники Гостехнадзора, проверяющие башенные краны и чалочные приспособления… Но все это будет позже, а сейчас на стройке — тихо и хорошо. Кажется, на всю жизнь запомнится это утро, кран, беззвучно и легко подымающий пятитонные панели, монтажное звено — всего пять рабочих, собирающих за смену несколько квартир, отблески сварки, длинные тени…

Семь утра. Аксиома проверяет, как обеспечена конструкциями следующая смена. Наружных панелей хватит. Внутренних? Она смотрит таблицу: требуется шестнадцать, не хватает двух штук. Нужно записать в журнал. С такелажником, который работает внизу, — его звать Михаил Стронин, совсем еще молодой паренек! — она осматривает монтажную зону. Вроде все в порядке.

Подошел Алешка.

— Разрешите доложить, товарищ мастер? — Он щелкает каблуками. Боже, как он надоел ей, этот бравый сердцеед, который кажется себе неотразимым.

— Докладывайте.

— Смонтировано тридцать пять деталей. За оставшийся час смонтируем еще пять. Будет норма — сорок!

— Старый раствор? — как бы нехотя спрашивает Аксиома.

Алешка не чувствует подвоха:

— Старый раствор по вашему распоряжению, товарищ мастер, не употребляли. Лежит в ящике и скучает. — Алешка обворожительно улыбается.

— Так вот, чтобы он не скучал, пустите его в подготовку под полы.

Как он брыкался, Алешка! Он не может подставить мастера под удар, ведь если он уложит раствор в подготовку, он не выполнит нормы и придется рассказать о простое. Старый раствор, черт бы его побрал, оставила вторая смена, и ему нет дела до того, что раствор совсем затвердеет. Аксиома была непреклонна. Такелажник Миша Стронин зацепил ящик и подал его к окну первого этажа.

— Ну ладно! — чертыхался Алешка, укладывая раствор в полы. — Это ей так не пройдет.

Миша Стронин помогает Алешке. Хороший он парень. Учится на втором курсе института. А из Алешки никакого толку не будет. Правда, дядя Василий с ней не согласен. У дяди какая-то странная теория: все шалопаи, лентяи — способные люди, и если их направить, то из них обычно получаются академики.

— Да, да, Аксиома, — дяде Василию очень понравилось прозвище. — Приведи как-нибудь Алешку к нам. Посмотрим.

— Вот еще! — возмутилась она.

— Имей в виду, Аксиома, не приведешь — считай, что в нашей стране одним академиком будет меньше.

— Дядя Василий! — лукаво улыбалась Аксиома. — Давайте сделаем академиком Мишку Стронина, а?

Но дядя Василий отрицательно качал головой. Аксиома сделала большую ошибку: когда-то хорошо отозвалась о Мише Стронине. Теперь не быть ему академиком!