— В чем же дело? Почему вы осуждаете меня? — Мне так хотелось, чтобы Вяткин сейчас заявил, что я ошибаюсь, никто меня не осуждает. Но он промолчал.

Мы шли вниз по лестнице. На площадке он остановился.

— Послушай, Виктор! Я правду сказал, что поступил бы точно как ты… Может быть, и резче. Но это я, понимаешь, — я. От тебя ждут другого. — Он положил руку мне на плечо. — Люди знают о тебе все: и твое сиротское детство, а как ты выбился в люди, как относишься к делу… Всё! Если хочешь знать, многие равняются по тебе. Именно поэтому тебе не пристало так поступать. Ты должен выручить Быкова… Постой, не перебивай меня. Выручить не для самого Быкова, а для себя, меня, для всех. Люди должны верить в своих вожаков, понимаешь — верить. Иначе жить тяжело.

— Так вы хотите… — начал я.

— Я ничего не хочу. — Вяткин снял руку с моего плеча. — Я ничего не хочу. — Снова его глазки иронически заблестели. — Что касается трех кружков, которые вы провели мелом на стене, штукатурка будет исправлена. Обязательно! Ай-яй-яй, целых пять миллиметров!.. — Он быстро пошел вниз по лестнице. — Мы, наверное, ошиблись. Бывает же такое! — донеслось снизу.

Я подошел к бригаде фирмы «Gummi», которая заканчивала цементную стяжку полов.

— Товарищ Виктор! — торжественно произнес Карл Альбертович. — Мы есть готовы сдавать работу. — Он вручил мне рейку, на которой был укреплен уровень. — Мы проверяли, исправили. Но есть порядок. Bitte! — Карл Альбертович церемонно кланяется.

Я беру рейку. Все же о какой ошибке говорил Вяткин? Ошибке в штукатурке или, может быть, ошибался во мне?.. Кладу рейку на пол в одном направлении, в другом…

— Правильно, Карл Альбертович. У вас всегда правильно. Даже скучно проверять.

— Нет-нет, Виктор! Так говорить плохо… Как читал я вчера словарь — «негоже». Мне весьма нравятся, Виктор, эти слова. Я их верно говорю?

— Верно.

— Вот, Виктор, негоже говорить «все правильно». Нужно найти самую маленькую мелочь. Пойдемте вместе, будем искать… Вот в этом месте не заглажено.

— Сверху будет мастика, Карл Альбертович. Все выровняется, даже лучше, когда стяжка шероховатая!

— Вот, Виктор, у стены…

— Там плинтус, Карл Альбертович, закроет щель.

Но Вернер не успокаивается. Он ходит по всему этажу, смотрит чуть ли не через лупу и укоризненно качает головой. Я иду вслед за ним. Наверное, со стороны такое впечатление, что Карл Альбертович принимает работы, а я ее сдаю.

Времени у меня в обрез; чтобы Карл Альбертович скорее отпустил меня, я соглашаюсь — у оси «А» можно переделать небольшой участок стяжки.

Карл Альбертович сияет. Пусть не думает Виктор, что Вернер Sonderling, что есть чудак. Нет-нет! В каждой работе свои, ошибки, если начальник стройки находит их, значит, интересуется работой фирмы. Да-да, Виктор, фирма «Gummi» весьма уважаемая фирма, она просит проверять ее…

— Мы исправим, Виктор, — радостно говорит Карл Альбертович. — Мне весьма приятно, что вы улыбаетесь.

Карл Альбертович провожает меня к 21-му этажу.

Конечно, хорошо было бы сказать, что в тот день приемка шла без сучка без задоринки, что все выполнили свое задание и в пять часов вечера, когда собрался Совет бригады, обсуждать было нечего: я просто дал «добро» перейти на следующие этажи.

Однако было не так.

— Звено Найдена Вылчева, — сказал я на Совете, — не закончило монтаж перегородок двадцатого этажа. Переход на следующие этажи запрещаю.

В большой комнате, где за длинным столом сидели звеньевые, а вдоль стен «гости» — прорабы, представители фирм, стало тихо. Нарушение ритма — на стройке ЧП.

Поднялся коренастый, крепкий Вылчев.

— Сделал, другари, всичко що могли. Только утром днеска прышел автомобиль из Софии. — Он показал в окно на длинную крытую машину с надписью «Bulgaria» и развел руками, виновато повторил: — Сделали всичко що могли.

Совет вел Генрих (фирма «Сталь»). Повернувшись ко мне, он спросил:

— Товарищ Вылчев prawidlowo, правильно говорит?

— Да.

— Выходит, рабочие товарища Вылчева сделали что могли?

— Да.

— Но переход вы не разрешаете?

Тут уже Роликов не мог выдержать. Он встал. Его звено, все тут знают, шестьдесят четыре хлопца, хорошо поработали. Правда, начальник строительства товарищ Виктор Константинович нашел, что четыре стыка не годятся, но хлопцы все исправили. Наверное, Виктор Константинович может подтвердить?.. Подтверждает. Это хорошо. Его, Роликова, хлопцы еще ни разу не подвели… А, ну да, один раз грех был… Два раза? Может, и два, он забыл, давно было. Вспомнил, верно — два раза… Но сейчас он и его хлопцы не понимают. Опоздала машина из Софии, при чем тут Найден Вылчев? Он, Роликов, должен заявить, что звено Вылчева… Сколько в нем хлопцев?.. Да, пятьдесят восемь, тоже хорошие товарищи. Он спрашивает начальника строительства: в потоке установка перегородок какая операция?.. Верно, последняя. Так, выходит, она никого не задерживает. Он просит начальника строительства разрешить завтра его хлопцам и всем звеньям перейти на следующий этаж.

Я молчал. Все, что говорил Роликов, было правильно. Машина с перегородками опоздала, а самое главное — установка перегородок последняя операция. Она никого не задерживает. Я понимал, что тут, на Совете, трудно объяснить мои действия. В этот момент, наверное, кажусь всем заядлым бюрократом. Но я сознательно шел на это. Сегодня технологическая цепочка разорвалась в конце, из-за машины, которая несколько дней была в пути. Завтра — из-за машины, путь которой всего один километр, цепочка порвется посередине, послезавтра — в начале. Нарушится система, которую мы с таким скрежетом внедряли целый год…

— Виктор Константинович, — прервал мои мысли Генрих, — odpowidz, ответ?

— Пока не закончат перегородки, переход запрещаю.

Все молчали. Я вышел из комнаты. Завтра посыплются жалобы, попреки. Подключится трест, вежливо, но твердо выскажутся фирмы. Ничего, переживу.

…В кабинете звонил телефон. Но когда я снял трубку, послышались короткие гудки. Через открытое окно было видно, как медленно догорал строительный день. Уходили машины, автокраны, погрузчики — вся армия, которая обеспечивает доставку деталей и конструкций — частиц здания. Как там ни превозноси технологию и ритм, но не менее важен сбор этих частиц, изготовленных на разных заводах, в разных городах разных стран. Вот вовремя не пришла только одна машина, и стройка остановилась. Чуть не сказал, как обычно сейчас говорят и пишут. «Стал строительный конвейер». Кой черт — конвейер! Ничего даже отдаленно похожего нет.

Шесть часов вечера. В соседней комнате бьют часы, из избушки над циферблатом сейчас выскочит кукушка… Быков всегда являлся на совещание, когда она выскакивала.

«Так!» — я сажусь в мягкое кресло у маленького столика. Приятно, можно вытянуть ноги. Можно считать, что день закончен и не прошел даром… Даром? Конечно, «даром» не прошел. Ведь я запретил переходить на следующий этаж. Попросту угробил завтрашний день… «Это — система», — лениво говорю я себе. Лениво, потому что об этом уже думал. В этот момент у меня появляется мысль, что большинство философских наук в общем изучают общение между людьми, а вот самое сложное — общение человека с самим собой — изучено мало. Во всяком случае, таких научных трудов я не встречал… Или ошибаюсь? Такие труды есть?

Хорошо! День уже закончен. Пегий пес — последнее время, словно чувствуя мое одиночество, частенько заходит ко мне — тоже лениво позевывает в углу, поглядывая одним глазом на телефонный аппарат… Столько неясных вопросов, а тут еще один — как возникло пристрастие пегого пса к телефонам? Во всяком случае, когда раздается звонок, он вскакивает и подходит к столу, словно желая принять участие в разговоре, и, заметьте, только когда звонит городской телефон.

Но сейчас мы оба знаем, что никто не позвонит и что — самое приятное — мне никуда не нужно звонить. Я жду — вслед за машинами уйдет со стройки и первая смена. Почему они там в корпусе застряли? Почему? Разве не понятно? Сейчас многоуважаемый товарищ Роликов на Совете держит речь, как будто длинной речью можно смонтировать перегородки…