Мимо нас прошли экскурсанты. Экскурсовод, худая женщина с помятым и скучающим лицом, бодро рассказывала историю замка. Оказывается, строил его купец…

— Вот тебе и раз! — рассмеялась Мария. — А вы говорили — князь!

Мы подождали, пока экскурсия прошла.

— Дальше… Или это все? — спросила Мария.

— Полгода я думал над тем, каким образом привлекать к строительству иностранные фирмы. И принял решение, как показалось мне тогда, правильное, только шефмонтаж, то есть — консультация. Почему?.. Трусость, производственная трусость… Есть и такая. Могут быть несчастные случаи на стройке — тогда ответственность двойная. Потом сложное будет очень управление иностранными фирмами. А оказалось, что каждая фирма имеет интересные предложения, которые облегчили бы строительство, в том числе и мою работу.

Экскурсанты возвращались назад.

— …бросилась с башни, — выщелкивала экскурсовод.

— Все-таки кто-то бросился вниз, Мария, не так уж я был неправ…

— Дальше!

— На этом моя исповедь кончается. — Мне почему-то было неудобно, хотелось подкрепить себя шуткой, но Мария не приняла ее.

— Ну и что же? Пожалуйста — конец. Что-то из вас все нужно вытягивать, — капризно произнесла она.

Мы спустились к реке, пошли по узкой дорожке вдоль берега. Мария шла впереди, короткое ситцевое платье, жгут золотистых волос, небрежно свернутых на затылке, делали ее по-домашнему простой, близкой.

— Ну что ж вы?! — Она обернулась и, поймав мой взгляд, досадливо и вместе с тем мягко повторила: — Это ни к чему… Ни к чему… Договаривайте!

— Все! Или почти все. Я пробовал исправить свои ошибки, но прораб, его зовут Ким, отказался от своей идеи. Отказалась от своего предложения и бригада. И все: этот Ким, и начальник СУ Быков, и его трест — против расширения участия иностранных фирм. Сейчас меня вызывают в главк. Они пожаловались.

Дорожка расширилась, и мы пошли рядом.

— Самое главное, что меня никто не зажимал, никто не был против, наоборот — помогали. Я сам от этой помощи отказался. Теперь спохватился, а уже поздно. Вот так, милая Мария… А скажите, чего это вы вдруг пригласили меня сегодня на прогулку? — Я подозрительно посмотрел на нее. — Сейчас утешать будете, снова — «тот не ошибается — кто не работает», да? Или: «обойдется как-нибудь»; может быть: «перемелется — мука будет»?

Но я ошибся. Она не утешала, только мягко спросила:

— Ты знаешь, что сказал Горький о производстве, о труде?

— Нет.

— Он сказал, что труд нужно возвести в степень искусства. Он сказал, что нужно выучиться понимать его как творчество… Подумай над этими словами, Витя. Может быть, все будет выглядеть иначе.

…Удлинились тени, впереди все небо вдруг залилось пламенем, будто горит Вселенная. На холме показались белые всадники. Они несутся на замок, а один, передний, далеко оторвался в этом беге и уже спустился с холма… Мы были совсем одни. Над нами, там, на миллиардном расстоянии, в миллионной галактике, гибли и возникали миры. Я вижу огромные, удивленные глаза Марии.

— Витя, ведь ты меня не любишь… Пойдем, поздно.

И вдруг застыли в своем беге рыцари, не стало галактик и миров. Мы стоим над маленькой пустяковой речушкой, у развалин, высокопарно именуемых замком, а застывшие белые рыцари — это обычные дома, панельные.

— Ты права… пойдем.

У нее погасли глаза, но она еще стоит.

— В чем «права», Витя, что не любишь или что поздно?

— Пойдем, Мария… И не называй меня Витей.

Она послушно пошла вперед. Я знал, что больше ее не увижу.

Разговор в главке был короткий.

— Он все правильно рассказал? — спросил начальник главка, показывая на Сарапина.

— Да.

— В чем дело?

Через открытое окно была видна оживленная площадь» в центре ее Долгорукий верхом на коне показывал рукой место, где должна строиться Москва.

— Я ошибся.

Быков, который сидел рядом с Сарапиным, перестал водить карандашом по бумаге, быстро посмотрел на меня.

— Хорошо, когда так сразу признают ошибки. — Лицо начальника главка чуть смягчилось. — Но этого мало, надо их исправлять. Значит, насколько я понимаю, вы решили удовлетворить требования Сарапина и Быкова?

— Нет.

— Ничего не понимаю, — недовольно сказал начальник главка.

По улице Горького сплошным потоком шли люди… «Тут будем строить», — все показывал Долгорукий.

— Я ошибся, когда отказался от предложений прораба и бригадира. Второй ошибки делать не буду.

Быков снова задвигал карандашом, а Сарапин чуть приподнялся и сел.

— Вы будете делать то, что вам прикажут, что необходимо, — холодно сказал начальник главка. Он повернулся к Померанцеву: — Ну а вы как считаете?

Померанцев быстро-быстро начал протирать пенсне.

— Я, собственно говоря… — начал он.

— Что вы «собственно говоря»? — повторил начальник главка.

— Я беседовал с Померанцевым, — Сарапин почтительно наклонил голову. — Он считает, что Быков прав.

— Так?

— Собственно говоря… — Померанцев явно был в затруднительном положении. Он водрузил пенсне на нос, отчего, видно, почувствовал себя увереннее. — Я не сказал так прямо, по, в общем, доводы Григория Владимировича Сарапина весьма убедительны.

Начальник главка посмотрел в окно. Лицо у него было очень усталое.

— Ну а с фирмами что вы собираетесь делать?.. И сядьте, пожалуйста, сюда. Что вы там в окне все рассматриваете?

Я подошел к столу.

— Этого я не знаю.

— Почему? Ведь вот Сарапин говорит, что вы решили привлечь их максимально.

— Да, решил.

— Так в чем же дело, раз решили?

— Я работаю в главке.

(Позже Померанцев, покровительственно похлопывал меня по плечу, сказал: «А ты дипломат, Виктор. Этот твои ответ очень понравился Сергею Платоновичу, хотя он и виду не показал».)

Не знаю, так ли это, но лицо начальника главка осталось невозмутимым.

— Мы вот что решим… — Позвонил аппарат «вертушки». Начальник главка снял трубку, послушал, коротко ответил: — Хорошо, буду… Мы вот что решим, — повторил он, — тут многих нет: института, прораба, Роликова, нет фирм. Через неделю устроим совещание, пригласим всех. На совещании решим. Будут еще вопросы? — Последнее он спросил так, для формы, потому что встал и уже прощался.

На улице меня догнал Сарапин. Он, очевидно, был доволен принятым решением.

— Умен наш начальник главка, — благодушно сказал Сарапин.

Я промолчал.

— Душно как в главке, — он вытирал лицо платком. — Правда?

— Не заметил.

— Мне бы твои лета, Виктор Константинович, я бы тоже не замечал. Ты, наверное, на меня обижаешься. Да? Вот этот старик Сарапин склоку затеял, в главк вытащил… Подожди, ты слишком быстро идешь… Сердце, понимаешь… — Он явно хотел вызвать жалость к себе. — Обижаешься, да?

Я посмотрел на него. Он в самом деле выглядел плохо: морщины, проклятые следы времени, под разными углами изрезали его лицо, он согнулся, прежним остался только упрямый большой нос.

Мы проходили мимо сквера.

— Знаешь что, посидим тут немного. — Сарапин тяжело опустился на скамейку. — С работы уже давно нужно было бы ухолить — шестьдесят восемь!.. Правда? Да вот не могу. Утром, как пропищит радио семь часов, — спохватываюсь, нужно на работу… «Куда, зачем? — спрашиваю себя. — Куда ты спешишь, Григорий Владимирович?! Тебя ведь ждут одни неприятности, попреки, споры. Куда ты?!» А вот — не могу… Садись, Виктор Константинович, ничего, послушай меня. Ты хоть молод, а время летит быстро. Ох как оно летит! Не оглянешься, и тоже обо всем этом нужно будет думать.

Я сел.

— Ну вот, хорошо… А мы не сможем тут с тобой договориться? Тут, на этой скамейке. А? — Он искоса посмотрел на меня. — Без главка, без совещания… В конце концов, интересы у нас с тобой одни. Как, Виктор? — Он положил руку мне на плечо, почти просил: — Давай еще раз все провентилируем.

Мне стало очень жалко его, но выхода не было. Единственное, что я мог, сказать помягче: