— Да нет, не может быть, — снова повторила Милова. И потом, как про себя отметил управляющий, с чисто женской логикой добавила: — Я же переодеться не успею.

Директор вздохнул — сегодня снова жарко. А эти столь модные сейчас стены из алюминия и стекла как будто созданы для того, чтобы поджаривать пожилых полных мужчин. Какого черта согласился он с архитекторами из Софийского проектного института? Эта ошибка, кажется, будет стоить ему очередного инфаркта.

Все еще мысленно кляня архитекторов, он сказал стандартную фразу, которую во всех странах мира, на всех языках говорят в таком случае:

— Вы и так будете хороши.

Но, сказав это машинально, он посмотрел на Милову и искренне добавил:

— Честное слово, он залюбуется. Вот какие у нас женщины!

Милова тоже улыбнулась, подумав, что интересно было бы уточнить, где это «у нас»: в Болгарии, Софии или, может быть, в объединении, которым директор руководит уже десять лет? А впрочем, зная хоть немного характер директора, можно было без ошибки определить, что он имел в виду именно объединение.

Ну, идите, милая, готовьтесь. — Директор вздохнул: вот бы ему быть таким худощавым, тогда и жара не страшна… А ведь совсем недавно… Эх, что вспоминать!

Было только десять часов пятнадцать минут, когда Милова вышла из треста. Она не спеша прошла улицу Вашингтона, многолюдную и оживленную, потом сквер, украшенный яркими коврами цветов, оккупированный молодыми мамашами с колясками, вышла на площадь Ленина. Здесь полукругом расположились здания: Центрального Комитета, правительства, Госплана. Ей нужно было идти влево — в Совет Министров.

Конечно, как это всегда в жизни бывает, когда не хочешь опоздать, приходишь раньше. Пришлось ждать в приемной.

Заместитель Председателя встал, чтобы поздороваться, но не вышел ей навстречу из-за стола. Он заглянул в листок бумаги, лежащий перед ним на столе.

— Здравствуйте, инженер Милова! Садитесь, пожалуйста.

— Здравствуйте, — Милова села в кресло. И так как хозяин кабинета молчал, добавила: — Конечно, мне приятно, когда моей особой интересуется Совет Министров, но никак не могу понять причину вызова. — Она сказала это резче, чем хотела, так как заместитель Председателя рассматривал ее, а Милова, во-первых, не любила, чтобы на нее пристально смотрели, а во-вторых, считала, наверное резонно, что уже пора бы объяснить причину вызова.

Заместитель Председателя улыбнулся:

— Молода очень.

Это замечание не раз слыхала Милова на работе. Она быстро ответила:

— Виновата. В ближайшие годы постараюсь исправиться.

Он снова улыбнулся:

— Вы работаете на строительстве восемь лет? Знаете отделочные работы?

— Да.

— Знаете русский язык?

Это уже становилось интересным — «русский язык»!

Милова ответила по-русски, что знает и любит русский язык.

Заместитель Председателя встал, подошел к окну.

— Скажите, товарищ Милова, как бы вы отнеслись к предложению поехать в Москву? — вдруг быстро произнес он. — И принять участие в строительстве дома СЭВ?

— В Москву? Это… это очень для меня неожиданно.

— Понимаю. Знаете что, подумайте, и мы подумаем. Ваше решение скажете директору объединения.

Так закончился разговор инженера Цолы Миловой в Совете Министров. Мне Милова рассказывала, что тогда она себя ругала: прежде всего за резкость в разговоре — ну разве так можно?! Что подумали о ней в Совете Министров, наверное, посчитали невоспитанной девицей, куда такую в Москву, на международную стройку? Потом ругала себя за то, что не дала сразу согласие. Скажите пожалуйста, «очень неожиданно»! Да ведь она всю жизнь мечтала поехать в Советский Союз. Специально язык изучила. Надо было сразу спросить: когда выезжать? Это бы произвело впечатление. Вот, мол, какая она деловая… И наконец, как она сразу не сообразила, что директор, этот хитрый толстяк, все знает… Нужно было выпытать у него причину вызова, подготовиться… Эх, ну конечно, сейчас ничего не выйдет!

К удивлению Миловой, на следующий день директор снова вызвал ее и как о чем-то решенном сказал:

— Садитесь, Цола! Давайте обсудим вашу поездку в Москву.

— Но вы ведь даже не спросили моего согласия?

Директор только усмехнулся («Хитрый, черт!» — подумала Милова).

— А потом в Совете Министров…

— Милова, мы даром теряем время. Как, по-вашему, разговаривал бы я сейчас о поездке, если б там были против?

Директор нажал на кнопку вентилятора.

— Значит, я там понравилась?

— Да, очень! — директор повернул к себе вентилятор, несколько секунд блаженствовал. — Мне сделали замечание, что я не очень хорошо воспитываю своих инженеров. Вечно я за вас отдуваюсь, Милова.

— Сами виноваты. Нужно было мне сразу все рассказать, а не скрытничать. Тогда бы я там представилась в виде ангелочка.

— Знаете что! — вдруг вспылил директор.

Но Милова уже взяла ручку и блокнот, с озабоченно деловым видом сказала:

— Слушаю вас… — Она наклонилась над блокнотом. — Все записываю, как вести себя в Москве.

Ну что с ней поделаешь?! Директор снова подвинул к себе вентилятор. Вообще бы нужно было послать кого-нибудь постарше, опытнее, но сейчас, говорят, век молодых.

— Вы едете в Москву с бригадиром столяров и архитектором. Главный вопрос, который вам нужно решать на месте, — степень нашего участия.

— Брать на себя побольше или поменьше? — все так же держа наготове карандаш, спросила Милова.

— Вы, может быть, спрячете карандаш? — вспылил директор. — Решите это на месте, в Москве.

Милова черкнула карандашом в блокноте.

— Что касается вашего предложения о подъеме перекрытий, там — ни слова. Слышите?.. Я спрашиваю: слышите?

— Слышу, товарищ директор.

— Ни слова! Тут еще много неясного, срамиться в Москве не хочу. Понятно?

— Понятно, товарищ директор.

Скажите, что может быть приятнее после рабочего дня, трудного и длинного, после целого путешествия (я не оговариваюсь, именно путешествия), когда добираешься домой на метро, в автобусе и потом еще две остановки на трамвае, после мытья сковородки, на которой уже застыл жир и остаток яичницы, взять газету и толстую книгу, сесть в кресло и, настроив телевизор, получитать-полусмотреть, твердо зная, что вот сейчас, с двадцати часов тридцати минут до утра, — время твое, личное.

Вы можете спросить: а зачем еще толстая книга? Кажется, достаточно читать газету и смотреть телевизор. Толстую книгу, конечно, я не успею почитать. Но вот она лежит на столике, рядом со мной, стоит только протянуть руку, и я могу ее взять. Москвич меня быстро поймет. Он тоже в любой момент может пойти в Большой, Малый, на Таганку, но почему-то ходит туда раз в год.

«Тик-тик, — говорит будильник (в отличие от обычных смертных, которые твердят «тик-так»). — Тик-тик — один!»

«Чепуха! Почему один?! Могу сейчас позвонить…»

«Тик-тик!»

«Ну, до некоторой степени ты прав. Соседка? (Будильник пошел быстрее.) Соседка, конечно, уж не та… Ну, виноват, перестал реагировать на полуоткрытые халатики, и вообще у нее теперь другой…»

«Тик-тик?»

«Ну… Прихожу как-то пораньше. Дверь ее квартиры открывается, выходит какой-то кривоногий человечек, за ним — она. Глаза у нее, понимаешь, словно выпитые…»

Резкий телефонный звонок прервал милую беседу с будильником.

Я еще не брал трубку… Вся моя жизнь пронизана телефонными звонками. Великое изобретение человечества, заключенное в маленький пластмассовый ящичек, мучило меня еще с прорабских времен. Первое время по неопытности я думал, что от него можно удрать, прятался в подвале, поднимался на шестнадцатый этаж, выходил со строительной площадки на улицу — но все напрасно. Табельщица Маша или кладовщица Тоня бегали по площадке с возгласами, что меня требуют к телефону. К розыску подключались все работающие, и, куда я ни приходил, меня со злорадным облегчением оповещали о телефонном звонке.

Я сдавался, покорно шел к телефону, оказывалось, что звонил какой-нибудь третьестепенный работник Егоркин по такому пустяковому поводу, что он и сам, пока меня искали, забывал, для чего я ему требовался. Если б Егоркин пришел на стройку, конечно, никто бы и не подумал искать меня, но таковы уж люди, преклоняются перед этим чертовым телефоном.