И всё же я думал, что он всегда будет со мной… Я знал, Альфред любит меня, и думал, что он никогда меня не покинет…

Однажды я вошёл в его спальню… Альфред лежал на ковре… Он прострелил себе висок из пистолета, который я вручил ему вместе с формой офицера…

Я не рассказывал ему, сколько отдал ради того, чтобы он жил… Тогда я пожалел об этом. Расскажи я, это бы привязало его к жизни… Но я хотел быть благородным — и вот чем отплатил мне Альфред!.. Он перечеркнул все годы, что мы прожили с ним… Перечеркнул мою жизнь с Анной… Он стрелял себе в висок — но попал в меня… Его смерть уничтожила смысл моей жизни…

Вот тогда ко мне пришёл Реддл и напомнил о плате… Я должен был выполнить долг, который уже не имел никакого смысла… Но я дал слово — и обязан был сдержать его… Если бы я нарушил клятву — наказание за клятвопреступление легло бы на душу Альфреда…

Реддл давно вынашивал эту идею — и вот наконец решился её осуществить… Не найдя способа обрести подлинное бессмертие, он хотел воспользоваться суррогатом — разделить свою душу — и тем обрести неуязвимость. Но на сколько частей делить себя — вот был вопрос!.. Чем больше частей — тем больше шанс, что тебя не смогут уничтожить. Но если взять слишком много — каждая отдельная часть потеряет жизненную силу — и попытка получить бессмертие обернётся самоубийством… Реддл думал о магических числах: три, семь, девять… Три было чрезмерно мало… Оставались семь или девять… Небольшая разница — но она могла оказаться критической… Ему нужно было провести эксперимент… Вот когда он потребовал мою душу!..

Сначала Реддл хотел все части себя поместить в живых существ — чтобы они служили будто бы его продолжением… Так появились восемь воронов, кружащих надо мной… И легенда об оборотне… Но Реддл просчитался: живые существа забирали слишком много сил, мне самому осталось так мало души… Я слабел с каждым днём… Да и вороны, хотя и беспрекословно выполняли мою волю, будучи частью меня самого, всё же были смертны… Поняв свою ошибку, Реддл, думаю, остановился на семи частях… Поэтому я не верил, когда другие говорили, что младенец Поттеров уничтожил Реддла… И я ждал, продолжая следить за тобой… Потом я умер, и глазами восьми воронов наблюдал свою смерть… Шли годы — и вороны гибли один за другим, пока не остался последний, тот, которого ты называл Рабэ… Вот моя история, мальчик!.. Ну, что, ты можешь понять меня?»

В словах полковника фон Дитриха было презрение, и оно звучало тем громче, чем сильнее полковник пытался спрятать за ним страх. Он так и не решился задать вопрос, который произнёс перед смертью немецкий солдат Франц Фишер.

Карл не отвечал… не мог ответить… Губы обжигала горечь, горечь туманила взгляд… Он пытался вытравить из памяти только что услышанные слова, но они только глубже проникали в него…

Ворон рассмеялся — хрипло и простужено… Потом тяжело спрыгнул с дивана и побрёл к двери, волоча за собой мёртвое крыло…

Он не принёс домашнее задание и невнимательно слушал объяснения преподавателей. На трансфигурации даже не поднял палочки, чтобы произнести заклинание… Выданные ингредиенты для зелья так и остались лежать на столе… Все заклинания Невилла Лонгботтона сегодня попадали точно в цель, он даже не делал попытки уклониться… Он всё пытался понять мир, который открылся ему в словах Вильгельма фон Дитриха, — и не понимал!.. Он знал только, что этот мир реален. Возможно, реальнее, чем он сам… Светящийся Патронус, музыка Софи, рыбка-камешек Тапани Корхонена теперь казались наивным вымыслом, грустной, несбыточной сказкой…

Погружённый в такие мысли, Карл пришёл на предсказания. Монотонный голос Сивиллы Трелони, полумрак и приторный запах благовоний туманили разум и навевали тяжёлые, дымные сны… Так хотелось сдаться им, чтобы хотя бы на несколько мгновений избавиться от памяти…

Дым развеялся, и в просвете Карл увидел Софи, тянущую к нему руку, чтобы его магия стала её зрением. Он подошёл к ней и осторожно коснулся ладони… Софи улыбнулась… Но вдруг улыбка погасла, лицо исказилось… Она судорожно сжимала его пальцы, словно пытаясь и не смея отпустить его руку, а из слепых глаз текли кровавые слёзы…

Алое море высохло, и Карл оказался на пороге холодного, тёмного кабинета… Человек сидел за столом, положив перед собой руку… Карл тихо подошёл и накрыл своей ладонью чёрную змею на бледном запястье… Змея вздрогнула — и вдруг стала расплетать блестящие кольца, становясь всё больше и больше, покрывая предплечье, плечо, пока не добралась до сердца…

И тихий, глубокий голос произнёс: «Ты не исцелишь их раны своей скорбью…»

Карл проснулся, дрожа и задыхаясь… Не спросив разрешения, он покинул класс, спустился с Башни и вдохнул морозный воздух…

Нет, нельзя!.. Ему так нельзя… Что бы ни случилось, что бы ни случилось, он должен верить в свою реальность… Пусть тот, другой мир реален, но он реален тоже!.. Реально это небо, это солнце, этот снег и этот ветер… Он должен принять другую реальность, но остаться собой… Его боль и горе никого не спасут, значит, ему нельзя быть болью и горем…

Яркое зимнее солнце поднялось над Запретным лесом и зажгло снег у него под ногами… И в утренней тишине ему вдруг почудился тихий, глубокий голос солнца. Оно будто говорило: «Знаешь, как я устало, Король Звезды? Каждый день видеть, что вы делаете с жизнью, которую я вам даю… Знаешь, как хочется мне порой взорваться, опалив вас своим огнём?.. Как хочется иногда сжаться, превратиться в чёрную дыру и забрать вас с собой!.. Но я продолжаю светить… Просто продолжаю светить… Никого не спасут ни взрывы, ни чёрные дыры…»

Облака заслонили солнце — и снова стало тихо…

Снег падал, падал, и наступившая зима казалось вечной. Долгими холодными вечерами мальчик вёл молчаливый разговор с вороном. Им обоим уже достаточно было только мыслей. Мальчик беззвучно задавал вопрос, и ворон также беззвучно отвечал. Вопросы были разными: о Дурмстранге, о Германии, о его прошлом и иногда — будущем.

Мальчик тоже рассказывал. Возвращаясь после встречи с Тёмным Лордом, он пускался в длинные рассуждения о том, что могло произойти, но полковника фон Дитриха мало интересовала грядущая война. «Я своё отвоевал», — холодно отвечал он.

Франц говорил, Вильгельм фон Дитрих любил войну. Даже сейчас крошечные бусинки глаз порой загорались хищным огнём — но огонь тут же гас. Он любил войну, но война забрала у него сына. Наверное, именно этого он и не смог простить Геллерту Гриндевальду. После пленения Геллерта он некоторое время разрабатывал план его спасения, но узника слишком тщательно охраняли… Потом начались проблемы с Альфредом, а потом… После смерти сына, уже будучи в образе ворона, он пару раз прилетал к окнам высокой тюрьмы. И, странное дело, ему показалось, Геллерт даже рад находится тут!.. Хотя, возможно, это было не так уж и странно. Здесь он был великим волшебником, пусть и потерпевшим поражение, там он стал бы никем…

Карл много размышлял об этом человеке, о волшебных Дарах Смерти, которые он искал, и той настоящей смерти, которую подарил людям… Альбус Дамблдор тоже когда-то мечтал владеть ими, и его мечты осуществились — во всяком случае, главный Дар у него был — Бузинная палочка…

«Не думаю, что Дамблдору удастся распорядиться ею лучше, чем Геллерту», — с усмешкой произнёс полковник фон Дитрих, когда Карл поделился с ним своими мыслями.

«Тёмный Лорд тоже начал интересоваться Дарами Смерти. Он спрашивал госпожу Белатриссу…»

«Ну, ему ведь тоже никто волшебных сказок в детстве не читал», — в голосе полковника не было жалости. Чьим бы наследником ни был Том Реддл, барон фон Дитрих всегда презирал в нём полукровку, стремящегося забраться выше своих чистокровных слуг.

«Он мечтает найти Бузинную Палочку…»

«Пусть мечтает, сколько угодно! Пока её хозяин — Дамблдор».

«А что значит «хозяин»? Я слышал, что волшебные палочки сами выбирают себе… хозяина. Разве они могут их менять?»