Подождав, пока все выйдут из класса, Карл осторожно посадил Рабэ на исписанные неровным почерком листы и подошёл к столу профессора.

— Извините… я… я хотел вернуть…

Профессор молча взял перо и чернильницу, потом сказал тихим, строгим голосом:

— Постарайтесь сделать так, чтобы мне не пришлось снимать баллы с собственного факультета.

Карл опустил глаза, вернулся к своей парте, забрал бумагу и Рабэ и пошёл в коридор. Не глядя по сторонам, он брёл то вниз, то вверх по лестницам, пока кто-то не схватил его за капюшон мантии и не толкнул в комнату. Там было темно. Он слышал только злое дыхание и чувствовал кулаки на своём лице и груди, потом кулаки сменились подошвами ботинок. Карл пытался заслонить Рабэ, но в темноте было трудно понять, где он сам, где воронёнок, а где другие. Когда во рту не осталось ничего, кроме вкуса крови, кто-то наклонился к нему и вежливый, тягучий, как карамель, голос произнёс:

— Если ещё раз опозоришь наш факультет, живым отсюда не выйдешь, понял?

Карл хотел ответить, но чья-то рука так сильно схватила его за волосы, что из глаз брызнули слёзы. Рука резко отпустила его, он упал на пол.

Они ушли, оставив за собой неплотно закрытую дверь. В щель пробивался холодный зелёный свет ламп… На свету всё выглядит иначе. Всё словно надевает маску, чтобы казаться добрее, красивее, умнее, счастливее. В темноте всё становится таким, как есть…

В госпитале его поили горькой жидкостью, от которой тело начинало болеть ещё сильнее. Несколько раз приходили преподаватели, спрашивали, что случилось. Карл отвечал всем одинаково: «Упал с лестницы». Эти слова их устраивали. Взрослых часто устраивает ложь.

Несмотря на горечь, а может, именно благодаря ней, лекарство оказалось действенным. На следующий день Карл уже мог ходить, а вечером медсестра сообщила, что он здоров. У мальчика имелись некоторые сомнения на этот счёт — всё-таки кости за один день не срастаются — но ей, конечно, было виднее.

Рабэ тоже починили: теперь он не вздрагивал, когда прикасались к его неестественно вывернутому левому крылу. Воронёнок даже мог летать, невысоко и недолго — от стола до плеча Карла. В полёте он напоминал неправильно собранного воздушного змея, неровными толчками стремящегося в небо, но в конце неизменно падающего вниз. «Радуйся, что тебя удалось вылечить!» — сказала Карлу медсестра, когда он спросил, сможет ли Рабэ когда-нибудь летать по-настоящему.

Вечером в комнате, куда их поселили, Карл смотрел на воронёнка, пытаясь отгадать его мысли. Жалел ли Рабэ, что пошёл с ним?.. Но Рабэ не отвечал, он спал…

Комната Карла оказалась не кладовкой. Кроме него, здесь жили три мальчика, одна кровать оставалась пустой. Все трое не разговаривали с ним и вообще старались делать вид, что ни Карла, ни его уродливой вороны рядом нет.

Шло время, а новый дом продолжал оставаться для него чужим. Каждое утро он видел сотни счастливых, радостных лиц. Каждое лицо будто спрашивало: «А ты почему несчастен? Чего тебе ещё хочется?» Если бы он стал перечислять всё, чего ему хотелось в течение этих одиннадцати лет, список получился бы таким длинным, что им не хватило бы жизни прочитать его. Да, скорее всего, они бы и не стали читать…

Иногда у Карла появлялось ощущение, словно его бросили в озеро, а как плавать, не объяснили. Все другие умели это, а он нет. Но преподаватели продолжали рассказывать, как превращать иголки в спички, как ухаживать за грибами, как Урик Странный смог победить Эмерика Злого, как движутся планеты в далёком холодном небе… И Карл, словно попугай, повторял и повторял непонятные слова. В приюте, когда начиналась бессонница, он принимался считать звёзды, теперь произносил странные фразы — просто чтобы заснуть. Но, к удивлению мальчика, когда уже почти все с лёгкостью превращали спички в игольчатых дикобразов, на кончике его спички тоже появилось что-то серебристое. Наверное, бедной спичке надоело слушать эту дребедень, вот она с тоски и начала превращаться в иголку.

Преподаватели ставили ему минимально достаточное количество баллов и говорили, что нужно больше заниматься самому. Других школьников часто оставляли после уроков, его не оставили ни разу. Зачем?.. Всё равно ничего не выйдет… Он знал, знал с самого начала…

Неспособный освоить школьные дисциплины, Карл постепенно учился искусству не замечать. Не замечать взгляды, предметы, время, других, даже себя… У него это неплохо получалось. И только взгляд профессора Снейпа забыть было трудно. Взгляд, полный какого-то болезненного отвращения. Карл, понимал, почему профессор смотрел на него так. Когда другие преподаватели, вздыхая, ставили ему, студенту Слизерина, «минимально достаточное» количество баллов, они считали, что делают доброе дело. Когда профессор Снейп ставил такую оценку своему студенту, он совершал подлость.

Только одни занятия доставляли Карлу удовольствие — полёты на метле.

Когда профессор Хуч приказала им встать около своих мётел и сказать «вверх», он почувствовал себя полным идиотом. Сделай он такое при воспитательницах — из приюта его бы отправили прямиком в сумасшедший дом. Прошептав «вверх» так тихо, чтобы слышала только метла, Карл грустно улыбнулся. Конечно, ничего не произошло! Нужно быть очень могущественным волшебником, чтобы поднять этот трухлявый веник. Даже если там и есть мотор, он должен был заглохнуть несколько веков назад.

Видно, у других ребят моторы ещё не заглохли, потому что мётлы начали медленно подниматься. Карл снова посмотрел на свой несчастный веник и сказал: «Вверх». Ничего не изменилось.

Рабэ внимательно наблюдал за действиями мальчика. Карл посмотрел на воронёнка и пожал плечами — извини.

Тут толстый мальчик, приготовивший взрывающийся суп в кабинете профессора Снейпа, с жалобным криком взмыл высоко в небо, поболтался там и упал. Преподавательница повела его в госпиталь, Гарри Поттер с Драко Малфоем начали спорить…

Карл взял метлу, Рабэ и пошёл на холм. Там он опустился на траву под деревом и, взяв в руки воронёнка, высоко поднял его над головой.

— Смотри, Рабэ, как красиво… Это называется осень… А скоро всё станет белым. Ты, наверное, никогда не видел снега…

Воронёнок повернул голову, словно спрашивая, красив ли снег так же, как осень.

— Да, снег красивый… Тебе понравится… Жаль, что эта метла не работает. Я бы посадил тебя на метлу, и ты бы смог полететь…

Он посмотрел на метлу и сказал грустно:

— Вверх…

Метла поднялась и зависла на уровне его глаз.

— Рабэ, смотри! Она работает! — обрадовался мальчик. — Ты сможешь летать!..

Они летали. Как только заканчивались занятия, они бежали на холм и летали над замком, полями, Запретным лесом, озером… И на этой высоте лес терял все свои запреты, а озеро больше не казалось страшной бездной, заполненной нефтью… На этой высоте мальчик и воронёнок чувствовали себя свободными от своего уродства, своих страхов, от самих себя…

Они могли летать, пока солнце не садилось за горизонтом, и даже после солнца… Их находили, ругали, снимали баллы, угрожали отнять метлу, но всё-таки оставляли… Пожалуй, это оказалось единственным, за что Карл был им благодарен…

Осень догорала. Деревья медленно теряли свои последние листья. Приближался Хэллоуин.

Карл не любил праздники: в приюте они не сильно отличались от будней. Но Хэллоуин ему нравился — из-за тыкв.

Однажды, возвращаясь вместе с остальными детьми с благотворительного вечера, он потерялся. Вокруг было темно и страшно, дул холодный ветер. Потом пошёл дождь. Карл брёл вперёд, не разбирая дороги. Под ногами хлюпала то вода, то грязь. Он чуть не свалился в канаву — и вдруг заметил впереди слабый свет. Всё вокруг потушили дождь и ветер, фонари не горели, а может, здесь и не было фонарей, только этот свет слабо мерцал впереди. Когда Карл подошёл ближе, он увидел большую тыкву с вырезанной на ней страшной рожицей. Внутри тыквы горела свеча.