Обучая меня азам управления медийной компанией, в том числе искусству «разводки» при общении с акционерами, он всегда повторял: «Нельзя врать! Нужно всегда говорить правду! Хотя и не всю…» Сейчас он иногда утверждает, что сам услышал этот совет от кого-то. Возможно, но я впервые познакомился с этим правилом именно благодаря Венедиктову. Нечто похожее, правда, говорил Оззи Осборн[31]. Мол, «чтобы врать, нужно иметь хорошую память, а то забудешь, кому и что соврал. А я столько выпил в жизни, что вообще ничего не помню, поэтому никогда не вру!».

Вернемся для примера к приведенному выше фрагменту интервью про секс со старшеклассницами. Романы молодого учителя с ученицами быть могли? Могли. И вполне вероятно, что молодой преподаватель истории сам влюблялся в своих подопечных. Переходил ли он при этом запретную грань? «Докажите», – скажет Венедиктов. А это невозможно доказать – и обвинения разбиваются в пух и прах за отсутствием доказательств. Вы спросите: «Как же репутация?» Но дело в том, что ваше понимание этого термина и понимание его Алексеем Венедиктовым могут быть совершенно противоположными. Во-первых, подобное обвинение можно повернуть в свою сторону, представив как пример травли. Во-вторых, как я понимаю, репутация для Венедиктова – вещь десятая по своей значимости. Ему абсолютно не важно, что про него говорят. Для него важно то, как относятся к тому, что он говорит и что он делает. И какие дивиденды это может ему принести. Если образ эдакого «супермачо» в определенных ситуациях для него необходим, он будет всячески поддерживать этот образ. И все бесконечные истории так называемых «фавориток Венедиктова» – из той же серии, потому что (как бы!) фаворитизм на «Эхе» существует годами. И фамилии Маши Майерс, Наргиз Асадовой, Тони Самсоновой и даже Тины Канделаки появлялись рядом с фамилией Венедиктова задолго до прихода на радиостанцию Леси Рябцевой, ставшей символическим воплощением апокрифа «Веник как сексуальный маньяк». Просто ему это было выгодно. Но не более. В этот ряд можно, например, внести и широко распространенное представление, что Веник пьет виски вместо чая. Зайдите в Сеть, и вы найдете немало рассуждений на эту тему… Бред, разумеется…

Я не защищаю Алексея Венедиктова. Я пытаюсь описать человека, с которым работал долгое время. Человека неординарного, крайне противоречивого, безумно интересного и, снова повторю, так и не понятого мною до конца. Никто толком не знает, каким образом радиостанция «Эхо Москвы» в середине 1990-х на целых два года осталась без главного редактора. Почему один из создателей радио – Сергей Корзун – ушел с этой должности, а второй его создатель – Сергей Бунтман – ее не занял? Почему в 1998-м, когда «Группа «Мост» преобразовывалась в холдинг «Медиа-Мост», должность главреда «Эха» получил именно Венедиктов? Программа «Без посредников», 3 марта 2011 года: «Два года мы были без главного редактора, и мы с Сергеем Бунтманом ждали возвращения Сережи Корзуна, с 1996-го по 1998-й год. Мы поделили как бы сферы влияния, я отвечал за службу информации, а Сережа Бунтман – за программы. В результате рейтинг упал до 1,6 [процента]. Ну понятно, каждый тянул на себя: я все время защищал информационников, Серега все время защищал программы, не входящие в информационную службу. Не то что мы передрались, но просто радио концептуально начало разваливаться, неформат, что называется. И в один прекрасный день Сережа Бунтман пришел ко мне и сказал: «Ну все, я тебя выдвигаю, я набрал пять человек, давай проводить собрание». Я говорю: «Ну, давай и ты, что ли». Он говорит: «Ну что я, клоун тебе? Я считаю, что ты».

Нужно говорить правду, хотя и не всю… Какой именно кусочек правды вывалился из приведенной цитаты? Почему нет объяснения мотивов ухода Корзуна? Потому что Корзун всегда уходит и всегда возвращается? Почему Бунтман говорит о главреде как о клоуне? Что происходило в «Медиа-Мосте» в тот период? Чего требовал Гусинский от руководителей принадлежащих ему СМИ? Как видите, вопросов тут хватит на целое интервью, которое, однако, Венедиктов никому не дал до сих пор.

Он очень редко рассказывает об эпизоде с имитацией своего расстрела в Чечне. Это было еще во времена Дудаева[32]. Во время Первой чеченской войны Венедиктов еще не был руководителем «Эха Москвы», совмещая работу на радио с преподаванием в школе. В составе делегации депутатов Думы и журналистов он приехал в Грозный, чтобы попытаться забрать домой российских офицеров, попавших в плен после неудачной попытки штурма города. Во время разговора с начальником охраны Дудаева выяснилось, что восемнадцать российских военных якобы не хотят возвращаться. Венедиктов вызвался поговорить с ними и попросил пленных записать на диктофон свои заявления о нежелании лететь в Россию. Сразу после этих слов охрана Дудаева вывела Венедиктова в какой-то двор, поставила лицом к стене и сымитировала расстрел. Как выяснилось позже, это была шутка, но, по словам Венедиктова, после того как он пришел в себя, он осознал, что теперь больше ничего не боится…

Почему главред «Эха» не рассказывает об этом случае из своей жизни? Вернее, делает это очень редко? Боится показаться нескромным? Но скромность – далеко не превалирующая характеристика Алексея Алексеевича. Не потому ли, что время для срабатывания этой информации пока не пришло? Венедиктов – выдающийся манипулятор общественным мнением, и я вполне допускаю, что именно аргумент «несвоевременности информации» его в данном случае и сдерживает. Зато он с удовольствием и многочисленными подробными разъяснениями вспоминает давний разговор с Владимиром Путиным, когда президент описал ему различия между понятиями «предатель» и «враг», определив Венедиктова во «враги». Он часто рассказывает, как ответил отказом на просьбу Путина стать его доверенным лицом на выборах и что тем не менее президент как минимум трижды лично запрещал закрывать радиостанцию. А вот про случай, связанный с реакцией в тот момент премьер-министра Путина на работу «Эха Москвы» в период российско-грузинской войны, говорить не любит.

Когда я работал с Венедиктовым, от него часто можно было услышать: «мой друг Волошин», «мой друг Нарышкин». Сейчас фамилии уже другие: «мой друг Песков», «мой друг Володин». Где здесь констатация факта, а где сарказм, понять невозможно. Умение владеть собственными эмоциями, голосом, мимикой, жестами – все это превратилось для Алексея Алексеевича в давно пройденный материал. Он действительно ничего не боится, с этим не поспоришь. Венедиктов сам себя называет консерватором, в каких-то вопросах – мракобесом. Он заявляет, что его любимые политики – Рейган и Тэтчер. Он всегда демонстративно ходит в клетчатых рубашках, почти никогда не надевая пиджак. Для визитов в Кремль он ограничивается красным свитером. Он руководит, как принято считать, главным рупором либеральной оппозиции, но при этом гордится своими совершенно тоталитарными рейтингами, позволяющими ему бесконечно переизбираться в должности главного редактора «Эха Москвы».

Впрочем, боюсь, тут мы вынуждены будем уйти в более подробный анализ феномена под названием «Эхо Москвы», а мне не хотелось бы делать это сейчас. Потому что Венедиктов, конечно, важнейшая фигура для радиостанции, но «Эхо» – это не только Венедиктов. Это множество совершенно отличных друг от друга людей, многие из которых и так будут появляться в моем рассказе. Пока же я ограничусь еще одним парадоксом, иллюстрирующим загадку Веника. 18 января 2012 года Владимир Путин, встречаясь с главными редакторами российских СМИ, устроил Алексею Венедиктову такую публичную головомойку, какую не устраивал ни до, ни после.

Отвечая на вопрос руководителя «Эха Москвы», Путин постепенно перешел к собственным впечатлениям от работы журналистов радиостанции. Приведя несколько цитат из услышанного в эфире, премьер прямо заявил, что то, чем занимается «Эхо», – это не журналистика, а, цитирую, «обслуживание внешнеполитических интересов одного государства в отношении другого, в отношении России». «Есть абсолютно элементарные вещи, их невозможно не знать! Я не верю, что они этого не знают! – сказал Путин о подчиненных Венедиктова. – И они делают это за счет российского налогоплательщика!» Финалом того разговора стала знаменитая фраза: «Вы, Алексей Алексеевич, я вижу, обиделись на меня, а зря. Я вот не обижаюсь на вас, когда вы меня поливаете поносом там с утра до вечера…»