Несколько дней назад на общем собрании журналистов НТВ ты тоже голосовал за мое избрание главным редактором телекомпании – и я считал, что получил и от тебя вотум доверия, право самому в нынешней сложной ситуации принимать быстрые решения, не собирая каждые пять минут сотни наших сотрудников. Впрочем, тебе ведь не нравятся и общие собрания, не правда ли? Слишком громко, слишком часто приходится слышать мнения, не совпадающие с твоими…

Я бы принял твою позицию, если бы не знал, не видел своими глазами, как суетливо ты стал вести себя с того момента, как тебя пригласили в состав Совета директоров НТВ «по версии «Газпрома», как путано ты объяснял свое отношение к этому приглашению и как откровенно тебе не хотелось от него отказываться. Ты пытался уговорить журналистов НТВ рассматривать тебя в качестве их делегата, но безуспешно, коллеги сказали – нет.

И в этот момент, как мне показалось, тобой овладела обида. Обиженные интонации бывали у тебя и раньше. Но я лично, как и многие наши коллеги – я это знаю, – принимали тебя таким, какой ты есть, и за талант прощали все издержки высокомерного индивидуализма. Даже твою способность называть людей, пришедших на митинг, «интеллигентным стадом».

Я имею в виду не только митинг на Пушкинской площади в позапрошлую субботу. Ведь это у тебя давно. И в августе 91-го – это многие вспомнили только теперь – ты смотрел на происходящее так же иронично, презрительно и подловато.

Нарциссизмом страдают многие на телевидении, вот только у тебя, похоже, нарциссизм по форме течения болезни напоминает быстротечную чахотку. Чего стоит фраза, сказанная тобой в «Антропологии» в сцене публичной телевизионной отставки: «Моя подпись могла затеряться среди других»!

Очевидно, для тебя это непереносимо. Но ведь подпись под документом – не автограф, она и должна затеряться среди других. Ведь телевидение – коллективное дело, и неудачный монтаж, операторский брак или ошибка звукорежиссера за несколько минут до начала эфира могут свести на нет все усилия. Вот почему я лично дорожу мнением и солидарностью не только звезд, ведущих, корреспондентов, но и операторов, режиссеров, редакторов, осветителей – всех нас.

И – самое главное. Я не понимаю, кого ты называешь «пацанами»? Полковника в отставке Евгения Кириченко? А может, Ашота Насибова? Или Александра Хабарова? Как ты можешь оскорблять их, по возрасту, уму и популярности тебе не уступающих, обвинением в неспособности мыслить самостоятельно? Ведь эти журналисты научились вести прямые репортажи из самого пекла войны и говорить при этом взвешенно и достойно даже под пулями.

А это, извини за резкость, совершенно другой уровень профессионализма, чем записанный с тридцать восьмого дубля стендап в дворцовом интерьере.

А что касается твоего упрека, что в «Итоги» собираются самые интересные репортажи, самые лучшие кадры, что на эту программу работают самые лучшие журналисты, – согласись, странно было бы, если иначе. И ты сам, между прочим, не раз выступал в «Итогах». Более того, совсем недавно принял мое предложение вести постоянно рубрику «Особый взгляд».

Почему же ты не отказался?

В общем, жалко, что столько лет работы на одном канале, годы если не душевной дружбы, то человеческой приязни, закончились так – позерством и трусостью – два в одном. Прости за прямоту, но не могу иначе оценить это открытое письмо, сопровожденное эффектной фотографией на фоне Останкинской башни. Ты всегда боролся за стиль. Но то, что ты сделал – банальное предательство в трудную минуту, – это и есть преступление перед стилем.

Евгений Киселев».

Это письмо – один из самых сильных киселевских текстов, которые я знаю. Да, в нем явно прослеживается личностная составляющая, автор глубоко обижен на адресата. Да, периодически письмо Киселева начинает опасно приближаться к черте, за которой это открытое обращение могло бы превратиться в банальный донос. Не без этого… Но по сути все сказано верно, хотя и обидно для Парфенова – например, про стендап с тридцать восьмого дубля. И это, конечно, упрек не только Леониду Геннадьевичу. Недопустимость забивания гвоздей микроскопом – чрезвычайно распространенный принцип распределения должностных обязанностей на телевидении, особенно среди корреспондентов-информационщиков. Причем в «микроскопы» многие назначают себя сами, стоит только пару раз засветиться в главных – итоговых – информационно-аналитических программах.

В письме Евгения Киселева нет никаких общих моментов, никакого анализа сложившейся ситуации. Его письмо – личный ответ Парфенову. Если Кох и Шендерович направили движение потока «открытых писем» в сторону глобального противостояния НТВ и власти, то письмо Киселева вернулось к истокам, к выяснению взаимоотношений между двумя конкретными людьми… И тут произошло совершенно неожиданное событие! К числу авторов «открытых писем» присоединился председатель ВГТРК Олег Добродеев, публичные выступления которого можно пересчитать по пальцам! Добродеев обращался к Киселеву, но в его письме как раз и произошло то объединение личного, межчеловеческого, и общего, политического содержания, которого были лишены все предыдущие послания. Получилось так, что по своему смыслу письмо Добродеева подводило затянувшуюся дискуссию к финалу.

«Открытое письмо Олега Добродеева

Евгению Киселеву.

Женя! Жанр открытых писем тебе становится избитым приемом. Но что поделаешь, если ты избегаешь прямых контактов, публичной дискуссии о той катастрофе, на грани которой стоит созданная нами с тобой компания. Подчиненным ты и твой истеричный круг затыкают рот, а на встречу в программу Владимира Познера ты прийти не захотел, хотя ведущий был согласен сделать все, чтобы участие в программе не помешало работе «Итогов».

Между тем объяснение мое с тобой давно назрело, может быть, даже запоздало. Его ждали от меня еще два года назад, когда Гусинский, Малашенко и ты начали выдавливать меня из компании. Ребята, которых НТВ привело в большую журналистику, просто требовали объяснения от меня, когда в январе прошлого года я уходил. Ты прекрасно помнишь тот вечер в Останкине, переполненную корреспондентскую и мое неискреннее заявление, которым я хотел успокоить людей, – ведь Лиза Листова, Женя Ревенко, другие молодые и горячие ребята уже бегали по коридорам, говорили об акции протеста. Протеста против моего ухода и твоего назначения.

Я просто ушел, так как думал о репутации компании, о дальнейшей судьбе людей. Поэтому обратиться к тебе я решил только тогда, когда на карту ты поставил то, что принадлежит уже не только тебе и Гусинскому – судьбы людей, которых ты превратил в пламенных революционеров, на глазах теряющих профессию.

Главной линией защиты ты избрал «независимость» НТВ. Уж мы-то с тобой знаем, что с самого начала компания была не только «гусинской», но и кремлевской. Лицензию на вещание нам пробивали Бородин и Тарпищев. Я представлял компанию на всех узких посиделках в администрации, многие пиаровские ходы ельцинской команды во время и после выборов 1996 года рождались в Останкине. Да что ходы – многие достопамятные радиообращения Бориса Ельцина летом 1997 года сочинялись журналистами НТВ. Хорошо помню изумление Володи Кулистикова, которого мы осенью 1996 года взяли с тобой с Радио «Свобода»: «Ну вы даете, ребята, Спасские ворота ногой открываете». Моральный капитал канала, нажитый Леной Масюк, Володей Лускановым (их портреты, я слышал, после их перехода на РТР ты приказал убрать), Ильей Канавиным, Сашей Хабаровым и другими во время первой чеченской кампании, через участие в кремлевских акциях активно преобразовывался в капитал реальный, те же бесконечные кредиты государственного «Газпрома». Смотря «Итоги», провинциальные начальники безошибочно улавливали линию Кремля. Мы были при власти, но Гусинскому в какой-то момент показалось, что он – сама власть, и тут-то начались проблемы, которые всегда решались одним и тем же способом – при помощи информационной заточки. «Первая кровь» брызнула в августе 1997 года, когда Гусинский потребовал от нас информационно разобраться с теми, кто не дал ему вкусить казавшегося безумно сладким пирога «Связьинвеста». Тогда я впервые задумался, как же все-таки сохранить лицо компании в условиях нарастающей заинтересованности главного акционера в информационном оружии. Ты, похоже, задумался над другим – как использовать этот интерес в личных целях. Но самое тяжелое – и ты, и Гусинский часто говорили об этом как-то вскользь – это вторая чеченская война. А было так: сначала требование акционеров – резко ужесточить нейтральную, объективистскую позицию, а потом, как обычно, договориться с властью. Разменять эту позицию на пролонгацию кредитов. Это случалось. Но теперь за этим стояли не интересы олигархов, а жизни людей. Каждый из нас сделал свой выбор, в результате которого я ушел, а ты остался.