— Это неважно, — сказала она, сделав один робкий шаг, затем второй.

— Почему ты пришла сюда одна? — спросил тонкий голосок.

Катерина развернулась и выхватила Страх-Мороз, дотянувшись до той немногой магии, которая в ней сохранилась, но остановила лёд, когда увидела, что перед ней только маленькая девочка с волосами цвета тлеющих угольков.

— Я могу спросить у тебя то же самое, — сказала царица, опустив мерцающий клинок и взглянув над плечом девочки на стену льда, перегородившую овраг. — Как ты оказалась здесь?

Девочка пожала плечами, словно такого ответа было достаточно.

— Ты пришла с госпожой Валенчик. Ты её дочь?

— Меня зовут Миска, — сказала девочка.

— Первая царица-ханша.

Миска улыбнулась. — Так говорила и моя мамочка, но ты не ответила на вопрос.

— Какой вопрос?

— Почему ты пришла сюда одна?

На это было непросто ответить.

— Меня успокаивает ночная тишина, — сказала Катерина, прекрасно понимая, как смешно это звучит. Ночь в Старом Свете была временем, которое боялись больше всего.

— Меня тоже, — сказала Миска, шагнув вперёд и взяв царицу за руку.

Слёзы закололи глаза Катерины от невинного сострадания ребёнка и осознания того, как близко она подошла к тому, чтобы бросить всё, что ей дорого.

— Словно все печали и горести мира исчезли, как если бы их никогда и не было, — продолжала Миска. — Но они есть, и когда встанет солнце будет ещё хуже, чем вчера.

— Я знаю, — ответила Катерина, и горячая волна вины росла в её груди. — И всё это — моя вина. Мне поручили защищать Кислев, но я не справилась.

— Я думаю, ты не справишься, только если перестанешь пытаться, — сказала Миска. — Неважно будем ли мы жить или умрём.

Царица опустилась на колени рядом с девочкой и погладила её растрёпанные волосы. У Миски было явно господарское происхождение, а глаза оказались такими же, как у неё. Она носила на шее серебряную цепочку с синим камнем в серебряной паутинке. Катерина увидела что-то от себя в несгибаемой решимости Миски.

— Красивый кулон, — сказала она, подняв камень и проведя большим пальцем по гладкой поверхности.

— Госпожа Валенчик хотела, чтобы он был у меня.

Царица почувствовала какую-то недосказанность в словах Миски.

— Тогда ты и в самом деле очень удачлива. Это — драгоценный эльфийский кинат. Хотела бы я знать, как он оказался у Софьи.

— Я не знаю, — улыбнулась Миска и теплота её улыбки стала лучом солнечного света после грозы, дыханием жизни, когда надежды не осталось.

Катерина глубоко вздохнула, позволив морозному холоду, который был самой сутью Кислева, наполнить лёгкие и распространиться по телу.

— Думаю, нам надо вернуться, — сказала она.

— Твои воины рассердятся, что ты пришла сюда одна? — спросила Миска, кивнув в сторону ледяной стены, которую неустанно рубили топорами коссары.

— Полагаю, что да, — ответила царица, — но они любят меня и простят.

Утро положило конец несезонным дождям, и высохшая на солнце земля идеально подходила для кислевитских лошадей. Хотя больше ничто не изменилось, один только этот факт поднял дух всадников царицы.

Софья очень устала. Сделав то немногое, что могла, для Ледяной Королевы, она вместе с Рюриком всю ночь обходила лагерь. Она ухаживала за ранеными воинами, пока её припасы не закончились, а он записывал слова тех, кто не доживёт до рассвета.

Когда они вернулись, Миска ещё спала возле тлеющих угольков костра, но зашевелилась, когда Курт забросил тяжёлое седло на спину мерина.

— Собирайте вещи, — сказал он, нагнувшись, чтобы подтянуть подпругу, прежде чем повесить ножны на луку. — Мы уезжаем.

— Куда? — спросил Рюрик.

— На запад. В Эренград.

И снова Софья и Миска ехали с Куртом на широкой спине Павла. Солнечный свет поднял дух людей, и она услышала слабые надежды, что Даж не оставил их.

Они ехали в круге уланов, окружавших царицу, которая издала указ — по известным только ей причинам — назначив Миску почётной воительницей очага. Маленькой девочке это очень понравилось и её гордая улыбка светила всем, кто на неё смотрел.

Блестящий инеем конь царицы пал в бою под стенами Кислева и теперь она путешествовала на чалой кобылке, которая медленно превращалась в серую в яблоках. Софья не сомневалась, что к тому времени как они доберутся до побережья, лошадь станет белоснежной.

Немногим больше тысячи мужчин, женщин и детей следовали за текущими на запад водами Линска. Низкие штормовые облака преследовали их все пять дней путешествия в сторону заката. С каждым рассветом принесённая солнечным светом надежда медленно уходила в тень, являя всё больше ужасов полного опустошения и разорения несчастной земли: сожжённые деревни, где кружили огромные невиданные ранее стаи отвратительных птиц-падальщиков, дороги, окружённые насаженными на зазубренные копья трупами.

Воющие степные волки таскали тела тех, кто пытался спастись бегством из разрушенных домов, они осмелели, хотя раньше боялись приближаться к жилищам людей.

Хуже всего оказались многочисленные, оставленные северянами отвратительные тотемы плоти, созданные из трупов идолы Тёмным Богам, оплетённые гибкими и тонкими ветвями чёрных деревьев, которые росли там, где ничто не могло расти. Безжизненные руки и ноги корчились и жалко дёргались, а обглоданные черепа бормотали тёмные проклятия всем, кто осмеливался приблизиться. Увешанные медными символами богов северян и истекавшие кровью деревья изгибались к земле, и сердца людей отчаивались при виде этих гротескных обелисков.

Рюрик всё путешествие записывал воспоминания солдат и деяния их предков. Богатство устной традиции, не известной никому за пределами Кислева, пополняло его книгу живой истории.

— Они понимают, что это единственная возможность, что кто-то узнает об их существовании, — сказала Миска однажды ночью, когда Рюрик удивлялся вновь открытой готовности воинов говорить с ним.

Шестой рассвет принёс океанский аромат моря Когтей и подарил Софье надежду, что они сумеют безопасно добраться до Эренграда. На закате очередного дня путешествия они разбили лагерь на поднимавшейся обочине прибрежной полосы Кислева, найдя приют под высоким ледниковым куполом гигантского водопада.

Ненавистные ветры зарождались в Северных Пустошах, но воины царицы не подпускали их к себе, расположившись вокруг большого костра, горящего неистовым и бурным светом.

Софья сидела рядом с Куртом, Миска дремала на её коленях. Возле неё Рюрик быстро записывал заслуживающие внимания обороты речи и деяния в свою книгу, книгу, которая стремительно заполнялась всевозможными красочными рассказами последних дней Кислева.

По ту сторону огня царица со снисходительной улыбкой слушала обмен лёгкими шутками, беззлобными оскорблениями и нелепо преувеличенными бахвальствами бояр.

— Я не стала бы слишком доверять этим рассказам, господин Царёв, — сказала она. — Пожалуй, там одно слово из десяти правда.

— И это больше, чем в большинстве исторических книг, — проревел Вроджик.

— Ты умеешь читать? — спросил Тей-мураз. — Дальше начнёшь рассказывать, что твой конь играет в тамбор.

— Я читаю также хорошо, как ты ездишь, — признался Вроджик.

— Выходит, ты учёный, достойный самого Афанасия.

— Кого? — спросил Вроджик, и круг рассмеялся, а вокруг костра начали передавать кумыс.

Смех стих, и Тей-Мураз спросил. — Норвард к полудню?

Головы вокруг костра закивали.

— Норвард? — спросил Курт, наклонившись к Софье. — Мне казалось, что мы направляемся в Эренград.

— Норвард — унгольское название Эренграда, прежде чем царица Сойка и её господари захватили и переименовали его.

— Утром, если земля останется сухой и будет хорошая трава на холмах, — сказала Урска Писанка, одна из воительниц очага, которых Софья встретила в шатре царицы.

Урска не родилась воином, но, когда пять лет назад налётчики-кьязаки напали на станицу Кальвискис, она сплотила вдов, матерей и дочерей, чтобы дать отпор. Вернувшиеся с наступлением зимы из полков мужчины обнаружили своих женщин с мечами, в доспехах и носящими ужасные трофеи. И когда племена двинулись на юг в следующем году, они обошли станицу Кальвискис.