Мы шли. Гулкими цилиндрами тоннелей, извилистыми мостами-многоножками, сложными переплетениями скоростных шоссе. Всё присыпано серой пылью. «Не прислоняйся, Хули, испачкаешься». Пересекли чахлый парк. Оградки сломаны, скамеечки сожжены, ноги гудят. Хулио тяжело дышит, он устал. Небо белёсое, тусклое. Идём медленно, упорно. «Нет, отдохнём, присядем! Расскажи сказку, Ролли, твоя очередь». Ладно.

«Жил-был на свете мальчик. И лицом пригож, и щеками румян, и волосом золотист – да только не был он жизнью доволен. Хотелось ему не мальчиком быть, а ангелом бестелесным. Особливо досадовал мальчик на мужское своё естество – и часто по комнате в мрачности бродил, думы раздумывал. Что ж такое творится, – хмурил брови, – что ж за униженье такое? Зачем весь мир сквозь призму полового инстинкта вижу? Зачем всех деяний движитель – жажда размноженья? Зачем этот жаркий стержень во мне? Темнея челом, спускал шорты и колготы, разглядывал себя в зеркале холодным взором. И снова по комнате ходил-бродил, на табурете кручинился, о свободе горевал… И постепенно от грустей и печалей таких неизбывных стал мальчик в размерах уменьшаться. И чем мельче становился, тем меньше тоски да несчастия в нём помещалось. За зиму совсем в крошечку превратился, ростом с солдатика игрушечного. А когда весна наступила, перестал себя вовсе в зеркале видеть. Точкою мальчик стал, и не осталось в нём ни стержня, ни жажды, ни веса земного. Воспарил он над полом, сделал круг над табуретом, да и вылетел в форточку, в небо весеннее, вечернее. А там! Тёплой землёю пахнет, молодою травой, дымком дальним. Летит себе мальчик над берёзами да радуется – как славно ангелом быть!»

Когда стемнело, мы сошли с дороги и расположились на склоне сухого холма, под сенью старинного дуба. Жёлуди. Хулио развёл огонь, а я разделил поровну финики и роллтон. «Это называется разбить бивак», – опытно сказал Хулио. Мы утолили жажду плоти, улеглись поудобнее и смотрели, как искры ломаными траекториями улетают в тёмный воздух – и гаснут. Хулио прикурил Житан от веточки, откашлялся и принялся за вечернюю сказку.

«Думаешь, Ролли, ангелам так уж хорошо живётся? С одной стороны конечно да, но с другой! Они такие маленькие, Ролли, что не могут сидеть – проваливаются сквозь молекулярную структуру табуретов и вообще предметов. И поэтому им приходится всё время держаться на лету. Само собой, постепенно у них за крылышками отрастают мощные мускулы, но новичкам ох как несладко поначалу. Большинство конечно выдерживают... Ну так вот, Ролли, был у них там один молоденький ангел, слабенький, который умирал просто – так тяжело ему было. Пока остальные гимнопением занимались в эфирах лучезарных и славословия Создателю возносили, этот молоденький всё вниз смотрел. Завидовал он земным тварям со страшной силой! Устойчивость, почва под ногами, уверенность. Понятное дело, человеком стать ему и в голову не приходило – уж очень подлое и гнусное создание, ну и животные ненамного лучше – кровь, кости, кишки, брррр. Но вот например камнем быть – скучновато казалось. Больше всего ему цветы нравились! Ты какие цветы любишь, Ролли? Герберы? Ну-ну. А вот ему абсолютно всё равно было, какие цветы – лишь бы только крылышками не махать больше никогда, никогда. Думал он думал, и вот что придумал: надо ему грязью облепиться, чтобы на семечко цветочное стать похожим, в землю упасть, да и вырасти! Выждал он момент, когда Создатель отвернулся, сложил крылышки – и на свалку спикировал, в самую помойку. Плюх в лужу! Но не липнет грязь к эманации чистого духа. Стиснул тогда зубы молоденький, забрался к бомжу за пазуху и пропитывался там с неделю испарениями зловонными. Потяжелел немного, округлился. Потом на недельку в мешок с тухлым луком. Потом в гнилую рыбью требуху, потом... Короче говоря, Ролли, порастерял ангелок понемногу свой лоск небесный, оброс-таки тленом и грязью. Долетел из последних сил до луга и в мать сыру-землю упал. Но вот огорчение: осень уже настала. Пришлось ему ещё под снегом целую зиму дрожать».

Зевая, Хулио отвернулся и накрыл голову свитером. Я тронул его и спросил, чтобы сделать приятно: «Эй… так чем же сказка кончилась?» «Ну... вырос он цветочком по весне». «А каким цветочком?» «Ну… ромашкой. Давай уже спать».

Лесами Месопотамии, степями Уссурии – за следующий день мы так устали, что махнули руками на возможность дождя и остановились на ночлег у края ромашкового поля. «Ромашковый чай повышает тонус и потенциальную энергию. Заварим чаю, Ролли?» – он уже забыл свою вчерашнюю сказку. «Стой! Не тронь их! Ромашки – это опасные, смертельные цветы». Хулио присел от страха. Ромашки недобро колыхались, багровые в свете костра. «Да-да, Хули! Вот послушай, что я тебе расскажу, раз уж моя очередь: жила-была ромашка. Выросла она на лужайке возле свалки, на солнышке, красивая, высокая. Ей бы жизни радоваться, да только не могла она – скверные запахи мешали. То тухлой тыквой повеет, то гнилыми яблоками, то скисшей капустой. А уйти нельзя никуда. И возроптала ромашка – за что ей, прекрасной, наказание такое обидное? Стала зверушкам завидовать, которые на лапах бегать могут и спать, где вздумается. Особенно ей котёнок нравился, который у местного бомжа жил – чёрненький, с белыми усами и голубыми глазами. Играл с травинками, выслеживал жуков, вылизывал лапки. И взмолилась однажды ромашка изо всех сил: хочу, хочу котёнком быть! А растения – они двойственную природу имеют: цветы в небо смотрят, а корни подземным огнём питаются. Полетела молитва и вверх, и вниз. Создатель услышал и только плечами пожал – дура. Зато Разрушитель коварный – тут как тут! Говорит ромашке: хочешь с котёнком поменяться? Хочу, хочу! Сверкнул глазом, щёлкнул пальцем – хоп! Наслаждайся! И исчез. Поменял. Да только обманул немножко – стала ромашка не котёнком, а сразу взрослой потасканной кошкой. И хлебнула она, Хули, ох хлебнула… И сапогами была бита, и с голоду помирала, и деток её два раза в год бомж топил, и хвост дети подожгли, и... не буду продолжать», – я замолчал, сглатывая слезу. «Скверная история, Ролли. Ну а что ромашковый чай? Почему его пить нельзя?» «А потому что в одной из ромашек – тот котёночек, Хули, насильно заколдованный и обездвиженный. Он уже давно там в тигру лютую превратился. Тронешь – и сразу руку отхватит».

Поднявшись на последний перевал, мы оказались почти у цели, в нескольких часах пути. Гастроном виднелся впереди, чёрной громадой в вечернем воздухе. Мы решили заночевать здесь, в гроте, под защитой широкой скалы. Шершавая, с коричневыми прожилками. Ветер свистит сверху, но нам тепло под шерстяными пледами. Горячие термосы. «Рассказывай, Хули». «Ну, слушай…

Жил-был у одной принцессы котик. Любила его принцесса, души не чаяла! Печенью гусиной прямо из рук кормила, лапки в розовой воде омывала, в постель с собою брала, золотым гребнем расчёсывала. Да только не было счастья в душе у котика – много обид ему приходилось терпеть. Когда король тайком от принцессы ногой под рёбра пнёт – так это ещё ничего, король есть король. Но когда кухарка мокрым полотенцем вдоль спины вытянет, или конюх сапогом вонючим на лапу наступит, или прыщавый паж за хвост оттаскает, или шут перчёную сосиску подложит – никакой не было мочи у котика такие унижения терпеть! И возмечтал котик в человека превратиться, а лучше всего в девочку, чтоб все баловали, в ленты наряжали и никто никогда не обижал. Вышел он однажды ночью на балкон, уши-усы к Луне обратил и просит: помоги мне, сестра-Луна, хочу девочкой стать! Повернулась к нему Луна: здравствуй, котик, милый братик! Как раз полнолуние, моя власть – помогу тебе. Есть ли девочка, которая любит тебя? Поди, загляни ей в глаза до самого дна – и поменяешься с нею телами. Испугался котик: есть такая девочка, принцесса она, любит меня. Но не подлец же я! А луна смеётся в ответ: какой ты глупый, котик. Поди, поди. Медленно пошёл котик с балкона, тяжело. Сел у изголовья спящей принцессы в тоске. То поднимет голову, то опустит. Дрожит, дышит неровно, хвостом подёргивает. Но к утру, пока Луна ещё на небе виднелась, решился, мяукнул громко. Проснулась принцесса, улыбается – а он смотрит ей в глаза, до самого дна. Раздался тут в воздухе звон, как будто тонкая струна порвалась – и стал котик принцессой! В то же утро кухарку – в публичный дом, конюха – на рудники, пажа – на войну, шута – в волчью яму, принцессу... Принцессу в добрые руки, с глаз долой. И потянулась у котика новая жизнь – счастливая да безоблачная… Ролли, ты где? Ролли!»