Однажды, прогуливая уроки, мы бродили по промзоне и набрели на маленькую фабрику зубной пасты. У нарядной оранжевой проходной стоял директор фабрики в галстуке и нахваливал прохожим продукцию: у нас самая лучшая паста, богатая фтором и кальцием! Купите нашу пасту и победите кариес! «Лживый капиталист… мы тебе не верим!» – прошипели мы и презрительно прошествовали мимо, но он догнал нас, попросил минуту внимания и рассказал такую историю:

– Сказывают люди, что жил в старое время на свете один человек, по профессии маркетолог. И что пошёл он, человек этот, как-то раз в парк во время обеденного перерыва. И будто бы взял он с собой ноутбук, чтобы, если скучно станет, в тетрисы поиграть. Сел он, значит, на скамейку под ракитою и знай себе играет, а тут, откуда ни возьмись, хмырь в кепке. И говорит хмырь ему: «Дай-ка ты мне, браток, ноутбук твой подержать, уж больно хорош!» Поколебался мгновение человек... но нет, не доверился хмырю. А ну как схватит и побежит? Нет уж! Отвернулся, закрыл ноутбук и прочь пошёл, от греха подальше. А хмырь ему вдогонку: «А почему это ты мне не доверяешь? другим небось доверяешь во всём, а мне даже в ноутбуке нет? Из-за кепки, что ли? Нелогично! Несправедливо!» И всё бы ничего, да только запали маркетологу в душу слова хмыря, и стал он стремительно и справедливо ко всем доверие утрачивать. Регулировщика на перекрёстке заподозрил в алчности, коллег на работе – в продажности, уборщицу – в склонности к мучительству. Друзья окликают, зовут на водочку – уж не споить ли хотят? Жена дома гречневой кашки предлагает – уж не толчёное ли стекло подсыпала? Мать родная звонит, с днём ангела поздравляет, в гости хочет зайти – уж не кинжал ли приготовила? И заперся тот человек в ванной, и наружу не выходит, и на факсы не отвечает – не доверяет никому потому что. День сидел, два сидел, а потом явился ему прямо в ванную ангел с белоснежными крыльями – и ну уговаривать, ну утешать! Но и ангелу не доверился человек – никакой ты не ангел, говорит, а бес коварный! И прогнал ангела. Крепко обиделся на него ангел – и пожаловался настоящим бесам. А бесам только того и нужно! Едва задремал недоверчивый человек, напали они на него и съели, вместе с требухой, а косточки на зубной порошок размололи. Проснулся он – а уж и нету его, только вода из крана капает. Вот так и погубило человека недоверие его. Вот так-то, детки.

– Получается, ему надо было в самом начале дать хмырю ноутбук подержать? – спросил Валик.

– Ай да смышлёный малыш! – похвалил его директор.

Он расчувствовался и подарил Валику тюбик зубной пасты, прямо из внутреннего кармана, а мы подумали, посовещались и купили на все деньги целую коробку, чтобы не быть недоверчивыми.

Однажды за обедом мама объявила, что видела на заборе через дорогу афишу про балет. Она мечтала, чтобы мы выросли приличными и воспитанными людьми, и старалась нас везде водить. «Представляете, звезда мировой величины! У нас в городе! Абсолютно гениальный хореограф! Он настолько опередил время, что его выставили из королевского балета! И теперь он у нас, каждый вечер в ДК Профсоюзов!» Папа сразу же сказал, что занемог, отрезал себе изрядный кусок торта и удалился в спальню, шаркая ногами от слабости. Пока мама пронзительно смотрела ему вслед, Толик спрятался под стол, а Колик выскочил на веранду. «Кто пойдёт со мной сегодня, – сказала тогда мама, – тот может не идти в школу завтра». Что ж, это было совсем другое дело!

Гардеробщик в ДК Профсоюзов, приняв у нас пальто, подробно объяснил идею постановок: танцевались семь шахматных партий между Ботвинником и Капабланкой, в день по партии. «Если бы вы пришли месяцем раньше, то увидели бы спектакли на большой сцене. А сейчас денег на аренду нет, зрителей нет, труппа разбежалась». Теперь представления проходили прямо здесь, в гардеробе. Время ещё не настало, но чтобы не заставлять нас ждать, гардеробщик сказал, что начнут незамедлительно. Он рассадил нас на скамьи и хлопнул ладонью по низенькой двери в какую-то каморку. В тот же миг оттуда, будто только и ждал сигнала, вышел маэстро с шахматной доской под мышкой. Лет пятидесяти, с заспанным лицом, в застиранном свитере и чёрных джинсах. Мы неуверенно похлопали, а он высыпал фигуры на гардеробную стойку, расставил их на доске и, спрятав за спиной две пешки, протянул гардеробщику кулаки, чтобы тот выбрал цвет. Гардеробщику выпал белый, и он стал играть за Капабланку.

Сначала мы не понимали, в чём же здесь балет, но постепенно втянулись и увидели: и отточенный, безукоризненный пластический стиль маэстро, со всей мощью классицизма в бэкграунде, и вдохновенную экспрессию гардеробщика, тонкую и бесстрашную, смело сбрасывающую ярмо традиций. Когда маэстро поднимал руку и передвигал фигуру, то это было невероятно реалистично, как будто и не танец вовсе, а сама жизнь, очищенная от ненужного, от шелухи слов и наслоений смыслов; когда же ходил гардеробщик, то это всякий раз был не просто ход, но символ хода, глубоко архетипичный, насыщенный кодами и знаками.

Партия длилась полтора часа, но мы не отвлеклись ни на секунду, а когда упал занавес, вскочили и устроили грандиозную овацию. Хулио бросал под ноги артистам пышные букеты сирени, Валик свистал, кричал и прыгал, а я скользнул меж рядов, взбежал на сцену, подскочил к гардеробщику (к маэстро не осмелился) и, поцеловав ему пахнущую кремом руку, просил принять себя на обучение. Тот снисходительно обещал подумать и даже взял визитку, но так и не перезвонил.

Когда мы были маленькими, дни рождения наступали ещё очень редко, и мы любили их особенно сильно. Бывало, в ожидании очередного дня рождения мы начинали изнывать и маяться за месяц до его наступления, и ни о чём больше не могли думать, и ничего не могли делать. В такие периоды мы бросали ходить в школу и проводили дни в кроватях или в саду под яблонями, волнуясь и предвкушая. Мама с папой, которым нравилось нас баловать и пестовать, заранее выведывали наши сокровенные желания, совершали длительные поездки по магазинам, а по вечерам запирались в спальне и без устали шуршали упаковочной бумагой. Впрочем, наши желания из года в год не менялись. Колик всегда хотел складной ножик, и когда получал его, сначала садился на корточки, растопыривал пальцы левой руки на полу и быстро-быстро бил остриём между ними, а потом выходил на улицу и метал его в стены и деревья. Валик предпочитал электрические фонарики, и за долгие годы у него скопилось их видимо-невидимо. Большую часть фонариков он прикреплял к кровати, и по ночам включал, отчего она становилась похожей на зловещий космический корабль, грозу мирных галактик. Хулио всякий раз просил у мамы с папой новую рубашку, чем наряднее, тем лучше, и сразу после вручения долго и обстоятельно примерял её перед зеркалом, а потом сидел с мечтательной улыбкой, глубоко вздыхал, и мы знали, что ночью он встанет, тихонько выберется через окно и пропадёт на несколько дней. Что касается Толика, то он признавал только съедобные подарки, желательно большие и сладкие. Папа заказывал на кондитерской фабрике необъятный шоколадный торт, а мама несколько дней напролёт готовила супы, блины, пироги, зразы и голубцы – она была убеждена, что со сладкого начинать вредно. Сложнее всего было со мной – я ставил маму и папу в тупик своим равнодушием к предметам, и им приходилось дарить мне всякую ненужную ерунду вроде удочек, шапочек или полочек. А для меня в днях рождения самым важным был момент, когда все собирались вместе, и я видел каждого – папу с розой и бокалом шампанского, маму в переднике и с черпаком, братиков в шортах и с могучими кусками торта, серпантин, конфетти, перламутр и алебастр – и тогда я весь сжимался, напрягался и изо всех сил запоминал, отпечатывал в памяти каждую деталь. И теперь эти отпечатки всегда со мной, как невидимый и невесомый альбом с огромными фотографиями.