А ну как меня переживёт? Забеспокоился мальчик, засобирался. Взял он с собою булку, взял кочергу, да и поехал на товарном поезде… Да и доехал... Мда... Вот так-то, детки.

– И что же, и что же, папенька?

– Что сталось с ними потом?

– С мальчиком и девочкой?

– Они помирились?

– Они поженились?

Папа не хотел рассказывать дальше, но мы пристали к нему – прыгали вокруг, теребили за рукав, заглядывали в глаза и мешали есть капусту. Со вздохом он отложил ложку и раскрыл рот – и мы тут же побледнели, затихли и крепко-крепко обхватили его за ноги, предчувствуя ужасы.

– Как доехал мальчик, так спрашивает у людей: где здесь проживает Тереза Николаевна Ласункевич? Показывают ему люди – иди туда. Пошёл он и видит – стоит дом. Поднялся он на крыльцо, позвонил в звоночек – а звоночек протяжненький, тревожненький, а кнопка с трещинкой – и ждёт. Задвигалось что-то внутри, вздрогнуло, скрежетнуло отдалённо, и голос изнутри ему смиренно говорит: войдите. Открыл он дверь, а за ней ещё одна дверь, как в тамбуре, и голос изнутри его покорно просит сперва наружную закрыть, чтобы сквознячком старые косточки не протянуло. Тут бы ему сообразить, что ловушка это, но он от волнения не сообразил – живот втянул и дверью хлопнул. Щёлк! И закрылся замок. И тишина. Рванулся мальчик, ломанулся, подналёг плечом, наподдал ногой – но напрасно всё, крепки двери дубовые, сильны засовы калёные. Была у него кочерга с собой, да не поднять её, уж очень узко. Захрипел он тогда, закашлял: на помощь! на помощь! спасите, люди добрые! А сам слышит изнутри нехороший смех. Открывается во внутренней двери окошечко, и оттуда та девочка, уже старуха древняя, хохочет и пальцем тычет. «Обхитрила я тебя, червячок! Не пережить тебе меня, как ни тщись, как мудрствуй, ибо всесильны законы статистики – женщина живёт дольше. И знай: твой громкий звук я помню отчётливо! Будто в уши впечатался!» Как услышал это мальчик, так и скорчился весь в стыдливых судорогах, а старуха визжит и кулачками победно трясёт: помню! помню! так и сдохнешь опозоренным! Но он ещё несколько дней продержался, потому что взял с собой мисочку капусты. Знаете, такие металлические мисочки с прозрачной крышкой? А потом умер, от голода и унижения.

После этого рассказа мы с братиками долго плакали, но папа только плечами пожимал: сами, мол, напросились. Идите, идите.

Когда мы были маленькими, случались дни, в которые хотелось далёких путешествий и рискованных приключений, но шёл дождь. Многие бы спасовали и мучились от безделья, но только не мы! В таких случаях мы с братиками предпринимали табуретную вылазку на кухню. Мы запасались провиантом, пресной водой, порохом и крепкими верёвками, садились на табуреты и широкими ремнями прикручивали ноги к ножкам, чтобы ступни не касались пола. Нужно было, рванувшись всем телом вверх, сместить центр тяжести и прыгнуть на сантиметр-два вперёд, или хотя бы подвинуться наискосок на трёх ножках. Во главе шёл отважный Колик, следом храбрый я, за мной смелый Хулио, за ним бывалый Валик, а замыкал экспедицию неутомимый Толик. На путь по комнате до порога уходило полчаса. Вздыбленная твердыня порога была первым серьёзным испытанием – преодолеть его могли лишь сильные личности, и то после долгих изнурительных попыток. За порогом пролегал длинный неизведанный коридор, прямой, но полный опасностей – ковров, выбоин в паркете, тумбочек, сундуков и стыков линолеума. Мы двигались гуськом, светя фонариками и подбадривая друг друга воинственными возгласами. Путь был долог и непрост, но нам придавала сил мысль о папиной комнате в конце коридора. Заслышав нас, он выходил и махал издалека рукой, а когда мы приближались, радушно приветствовал и угощал вяленым овечьим сыром. Он читал нам пространное напутствие, гладил по головам и умилённо благословлял. Укрепившись духом, мы покидали его гостеприимное пристанище, одинокий форпост перед диким ущелием лестницы. Устрашимся ли отвесного спуска, леденящего кровь? – спрашивали мы себя, и твёрдо отвечали: нет! Колик уже стоял у обрыва и, бросив на нас мужественный взгляд, хватался за перила и прыгал навстречу скалистым расщелинам. Ценою невероятных усилий спустившись на одну ступеньку, он протягивал мне снизу крепкую руку, и я устремлялся вслед за ним. Что может быть надёжнее руки брата! Мы начинали нисхождение. Ножки табуретов скрипели, трещали, пропасть зияла, тектонические изломы разверзались, и все надежды мы возлагали на двух богинь: Судьбу и Фортуну. Сколько раз мы были на волоске от падения! Но бесстрашие, стальная выдержка и непреклонная воля вели нас от ступени к ступени, всё ниже и ниже. И вот мы уже внизу, на бескрайней, засушливой равнине прихожей. Утерев пот и допив остатки воды, мы бросались в последний рывок, ровный, но самый трудный. Усталость и голод тянули нас к полу, но нужно было допрыгать, допрыгать любою ценой. Хулио, дрожа, опирался на моё плечо, Толик тянул за собой Валика, а Колик, сдвинув брови, неукротимо скакал впереди. Но нашей верной наградой была кухня, уже проступающая на горизонте, она придавала нам сил. Уже различалась в проёме двери фигура мамы, она держала козырьком руку над глазами, всматриваясь в пыль и марево пустыни. Завидев нас, она срывала с головы платок и счастливо махала, а потом исчезала в кухне. И тут мы обретали второе дыхание – Хулио, хрипя, вырывался вперёд, его обгонял Валик с горящими глазами, Толик настигал, и все мы одновременно вваливались в кухню. Стол был уже накрыт: пироги, блины, булки, пирожки, кексы, крендели, пирожные, пряники, печенье и огромный торт – залитый кремом, шоколадом, украшенный свечами, бумажными цветами и крупной клубникой. Вкус победы!

А иногда, утомлённые дерзаниями и свершениями, мы с братиками чувствовали тягу к тихому и прилежному духовному совершенствованию. Тогда мы отправлялись к папе и просили его рассказать поучительную сказку.

– Папенька, а кто был самым мудрым человеком на земле? – например, вопрошали мы.

– Самых мудрых людей, детки, было сразу двое, – отвечал папа, не задумываясь. – И каждый из них, проведя десятки лет в аскезе и возвышенных размышлениях, создал своё учение. Оба учения были необыкновенно глубокими, достигающими самого дна бытия, но друг на друга они ничуть не походили. Первый мудрец учил, что бытие несказанно сложно, и должно молчать, ибо даже малейшая речь будет чрезмерным упрощением. Второй же мудрец, напротив, учил, что бытие несказанно просто, и должно молчать, ибо даже малейшая речь будет чрезвычайным усложнением. Оба мудреца ходили по городу – да-да, они оба жили в нашем городе – и несли людям свет Истины. Да-да, от них исходило волшебное сияние, и люди, приближающиеся к ним, избавлялись от недугов, как телесных, так и душевных. И вот однажды пересеклись пути двух светлых мудрецов, на пустыре за спичечной фабрикой. Увидели друг друга мудрецы и остановились. Люди же, следующие за ними, сотня или даже тысяча, тоже остановились в почтительном отдалении. Мудрецы в молчании опустились на траву и смотрели друг на друга с одобрением, а среди людей от такой концентрации мудрости прошла волна радости и умиления. Долго сидели мудрецы без движения, распространяя вокруг благо и добро. Наконец один из них поднял руку ладонью вверх – и люди, увидев сей знак, возликовали, а некоторые излечились от проказы. Другой же в ответ улыбнулся – и люди при виде сей улыбки заплакали от счастья, а некоторые исцелились от холеры. Когда же мудрецы поднялись с травы и сделали шаг друг к другу, все люди просветлились и хором запели хвалу Создателю, а когда мудрецы раскрыли рты, все до единого вознеслись на небо. Так никто и не узнал, что сказали друг другу самые мудрые люди на земле.