«Человеческая жизнь похожа на жизнь сперматозоида. Каждый из нас изо всех сил стремится, но большинству даже не удаётся достигнуть матки жизни, не говоря уж об оплодотворении».

«Чем больше целей ты достигаешь, тем ты ближе к бесцельности».

«Глупость – это красиво. Глупая девушка выходит из общественного туалета за гастрономом с надменностью герцогини Германтской. В восхищении я замираю и пропускаю трамвай».

Когда мой брат Колик в очередной раз вернулся из тюрьмы, мама снова на него насела: иди работать! Украл – сел – украл – сел, тебе ещё не надоело? Уже борода скоро поседеет, а ты всё дурью маешься. И как-то подошло это ему под настроение, легло на душу, и Колик решился. Но работы у нас в городе было мало, а для уважающего себя человека – и вовсе ничего не найти. Одно неприличие: мести улицу, сверлить дырки, продавать розетки. И Колик придумал устроиться учителем. Объяснять деткам правильную жизнь – достойное занятие. Он одолжил у Толика выходной костюм и пришёл в школу. Учителей не хватало, и директор охотно взял его – вести уроки труда и физкультуры, для начала. А то всё сам да сам.

И дело пошло! На трудах детишки затачивали напильником арматуру, на физкультуре сидели на корточках, не отрывая пятки от земли – кто дольше. Директор заходил, одобрял. Через неделю Колик вызвался вести ещё и философию. Давай! Почему бы и нет? Педагог ты вроде хороший.

– Ну что? – спросил Колик, войдя в класс в понедельник утром. Толстые мальчики-очкарики, девочки с косичками. Смотрели на него. – Предмет наш называется «философия», а не «история философии», поэтому всякими там досократиками я вас мучить не стану. Знаете, детки, один знаменитый джазмен сказал: жизнь коротка, а музыка прекрасна; следовательно, разумнее всего тратить как можно больше времени на музыку. Да, некоторым удаётся делать верные выводы из дурацких предпосылок. Жизнь у него коротка, видите ли, вот осёл! Она очень длинна, детки. Но это вовсе не значит, что нужно много болтать. Итак, довольно болтовни, начинаем занятие!

И они весь урок слушали джаз на классном проигрывателе, Дженни Ли и Лису Экдаль.

Но детям такой подход не понравился. Толстые мальчики-очкарики рассчитывали услышать о Ницше, девочки с косичками ждали подробностей о трагичной любви Абеляра. Дети пошли и пожаловались директору. Директор позвал Колика к себе и сделал ему выговор. Колик сначала хотел зарезать директора, но потом подумал, что тот не так уж и виноват, и уволился. И тех пор уже никогда не работал.

Каждый год на первое сентября папа дарил нам с братиками большую коробку шоколадных пряников. В детстве мы просто млели от этих пряников, и целый долгий год старательно ждали их – чтобы в тот же вечер тщательно разделить их на равные кучки и наперегонки съесть, урча и вздрагивая от удовольствия. Но время бежало, вкусы взрослели, и мы постепенно стали охладевать к шоколадным пряникам. Теперь, когда папа, триумфально обведя нас взглядом, распахивал сумку и доставал коричневую коробку, мы вежливо благодарили его, но уже не дрались за право её открыть, а выжидательно постукивали пальцами и поднимали брови, смутно надеясь на что-то большее, то ли на коньяк, то ли на сигары, то ли на завещание, мы и сами не знали на что. А однажды, когда Валик позволил себе зевнуть в торжественный момент, папа посерьёзнел, сел с нами за стол и рассказал такую сказку:

– Жил-был на свете один мужской парикмахер. Завидно шли у него дела – посетители валили, деньги водились, здоровье не замечалось, жена и малые детушки и добры были, и веселы. Текла жизнь, текла и каждым днём радовала, много, много лет. И всё бы хорошо, да вот только стал он замечать с годами, что и небо уж не такое голубое, как раньше, и облака не такие пышные, и листочки по весне не такие клейкие. Не дурак был парикмахер, помнил он поговорку о старости и сладости воды, и понимал, что это не мир меняется, а у него самого вкус к жизни слабеет. И стал мечтать парикмахер о том, чтобы вернуть себе свежесть восприятия. Бывало, выйдет к озеру на обрыв, смотрит вдаль и печалится. А как-то раз стоял он на берегу – и видит вдруг падающую звезду. Не долго думая, загадал парикмахер желание: хочу себе свежесть восприятия юношескую! В тот же миг вспыхнула звезда и погасла, а парикмахера резко тряхнуло и отпустило. И почувствовал он, как встрепенулось внутри восприятие, сбросило коросту и стало как в юности – в сто раз сильнее. Зажмурился он от счастья, вдохнул полную грудь воздуха… и выдохнул поспешно – вонюч был воздух и тяжёл. Оглянулся кругом: трава серая, деревья кривые, небо бурое. От ошеломления пересохло горло у парикмахера, достал он из саквояжа минералку, полчаса назад в гастрономе купленную, хлебнул – а она горькая, слизистая и с песочком чёрным. Закричал парикмахер, побежал, да только чувствует, как слабы его ноги, как дрябло тело. Остановился он, ощупал себя и содрогнулся. Выхватил зеркальце, взглянул – и снова закричал. И понял тогда парикмахер, что не восприятие его с годами притупилось, а объективная реальность окошмарилась. Много лет она кошмарилась постепенно, а он постепенно привыкал. Вот так-то, детки. А парикмахер этого не вынес… раскрыл саквояж, разложил на прямо земле бритвенный набор, да и…

– Но, папочка, – перебили мы, не дожидаясь самого страшного, – получается, шоколадные пряники стали нравиться нам меньше потому, что они действительно испортились?

– Получается, что так, – ответил папа, но таким мрачным и угрожающим тоном, что с тех пор мы никогда не отказывались от шоколадных пряников, и ели их с прежней охотой.

Если наш папа обычно бывал весел и бодр и, без устали орудуя шилом, беззаботно напевал под нос песенки, про шаланды, про лав суприм или про прекрасную мельничиху, то мама порой откладывала рукоделие и сидела в большой грусти, непонятно из-за чего. В такие моменты, чтобы её развлечь, мы просили рассказать сказку, и она соглашалась. После весёлых сказок мы вместе веселились, ну а после печальных вместе и печалились – ведь это лучше, чем одной и неизвестно почему.

– Давным-давно, детки, далеко-далеко, была одна страна. Люди в той стране жили простые, мирные и рассудительные. И вот как-то раз, когда настало время выбирать им правителя, выбрали они молодого и простого парня, такого же рассудительного, как и сами. Радовались люди – наш человек, хорошая с ним будет жизнь! Но вот незадача – парень, как только на трон взошёл, сразу как будто отупел: стал такие глупости с трибуны высказывать, что и в цирке не услышишь. Удивились люди, посмеялись, а потом рассудили – ну и что, что глупости, мы и сами-то не шибко умные, нам ли его осуждать? Так и повелось. Стал он врать, а люди думали – ну и что, разве нам не приходится врать? Стал он тёмные дела мутить, но люди думали – ну и что, мы бы тоже мутили на его месте, разве мы такие уж прозрачные? Так и текло время. Дела в стране шли как в болоте, но правитель не желал уходить с трона, затыкал рты и подменял в свою пользу законы, а люди думали – ну и что, это здоровая воля к власти, разве нет её в каждом из нас? Он ругался с другими странами, а люди думали – ну и что, зато мы сами по себе. Он сажал в тюрьму и казнил неугодных, а люди думали – ну и что, может они и правда в чём виноваты. Правитель, конечно, не ахти, рассуждали люди, но лучше него всё равно никого не сыскать, ведь мы и сами-то далеко не ангелы. Так и шли годы. А однажды, когда правитель, уже состарившийся и страдающий от болезней, случился в особенно дурном расположении духа, он выступил по радио и сказал: как вы мне все надоели! чтоб вы сдохли, тупые уроды! сдохните! И подумали люди – и в самом деле, он прав, почему бы нам не сдохнуть, всё равно ведь рано или поздно в землю сойдём? Попрощались они друг с другом, вздохнули, да и померли в тот же день все до единого.