В доме к западу от нас, с пышным яблоневым садом, довольно долго проживал тихий и порядочный сосед лет под тридцать, управленец в писчебумажной компании. Он жил с осанистой матерью и двумя кошками, любил ужинать за столиком во дворе, лежать по выходным с книжкой в гамаке, и всегда приветливо здоровался с нами. Поначалу мы присматривали за ним с особой подозрительностью, но ничего преступного не насмотрели, кроме пустячка – авторы всех книжек были на букву Б: Брох, Брехт, Барнс, Бирс и ещё всякие. Скоро нам стало скучно, и мы перестали за ним приглядывать. Мы бы так ничего о нём и не узнали, если бы не видели его почти ежедневно проходящим мимо школы – наверное, его офис располагался неподалёку, и в полдень он выбирался пообедать. Сначала мы не обращали на него внимания, но в какой-то момент он стал появляться с веником под мышкой, каждый день. Это выглядело неожиданно – костюм, шляпа, перчатки и вдруг разудалый веник, с цветными верёвочками, красными и синими, как у цыгана. Неделю или полторы мы выжидали, а потом подошли и спросили прямо:

– Почему?

Он был готов к этому вопросу, и даже не стал уточнять, что именно почему:

– Я борюсь с собственной слабостью.

– Как это?

– Видите ли, однажды матушка отправила меня на рынок за веником. Я выбрал самый большой и красивый веник, и понёс его в руке, потому что в пакет он не помещался. И, может быть, вы сочтёте меня эксцентриком, но по пути я испытывал сильное смущение. Навстречу мне шли другие мужчины – кто с элегантной женщиной, кто с бампером для внедорожника, кто с элитным доберманом, кто с ящиком коллекционного портвейна, кто на худой конец с высокотехнологичным моющим пылесосом – и все, казалось мне, смотрели на меня с презрением.

Мы с братиками открыли рты, но он сделал нам рукой и продолжил:

– Разумеется, на самом деле никто из них не испытывал ко мне презрения. Но меня задело моё собственное восприятие, поймите. С тех пор, чтобы побороть слабость и воспитать себя, я стал ходить за вениками каждую субботу. Но куда мне столько веников, и к тому же, зачем идти непременно на рынок, подумал я недавно. С того дня я просто всегда ношу с собой веник, везде.

Он подмигнул нам, угостил арахисом и распрощался, а мы стали гадать, долго ли продлится его борьба, и сошлись на том, что недолго. Однако мы ошибались: со временем борьба только ожесточилась, и вскоре наш сосед уже не просто носил веник под мышкой, а нёс его высоко над головой, как несут дети игрушечный самолётик, воображая себя пилотами. Иногда он останавливался и провозглашал нараспев: «Люди! Видите ли мой веник? Смотрите же!» А потом он вдруг перестал появляться, и возле нашей школы, и в яблоневом саду – по слухам, мать увезла его отдыхать на воды.

Частенько мы с братиками просили на ночь именно страшную сказку, но на папу порой находило упрямство, и он, сев у нас в ногах и потерев седую челюсть, рассказывал нам что-то вроде:

– Жили-были юноша и девушка. И вот однажды познакомились они и полюбили друг друга, и детки у них родились. И жили они долго и счастливо до самой смерти.

И замолкал. Мы немного ждали – а вдруг будет продолжение? – и начинали возмущаться:

– И всё? Но папенька, разве это страшная сказка? В страшной сказке должны быть зомби!

– Куда там зомби, сыночки. Разве ж зомби страшные? Нет… Смерть! Как таковая. Вот что страшно, сыночки, особенно вам, молоденьким. Живёшь и знаешь, что непременно помрёшь – у меня в юности, бывало, от такой мысли волосы шевелились. Шевелились-шевелились, да и повыпали постепенно… Видите? – он склонял голову.

– Но папенька! – досадовали мы. – Разве это сказка вообще? В сказке должно быть волшебное!

– Так разве не волшебно вам: жили-были? Жизнь, сыночки – великое волшебство и чудо, вы сами рассудите. Никакой жизни и в помине быть не должно, если вдуматься, а она почему-то есть… И любовь – чудо, хоть и меньшее. Видите, сколько чудес? И двуполость – чудо, и деток рождение. И само рассказывание – чудо, слова – чудо. А самое главнейшее чудо – бытие. Видите, сколько чудес?

Мы молча сердились. Папа зевал, желал нам спокойной ночи, гасил свет и шаркал вниз, а мы, посердившись ещё пару минут, начинали сами рассказывать сказки. Уж они-то были и волшебны, и страшны! И хищные зомби, и мутанты-мучители, и зловещие стоны из склепа – всего было в изобилии.

А иногда нам с братиками попадались персонажи даже почище героев наших сказок. Например однажды, совершая один из ежегодных походов вокруг нашего огромного озера, мы набрели на земляного человека. Колик, собирая в подлеске хворост для костра, первым увидел его и тревожно свистнул в два пальца. Мы побежали на свист и оказались на буро-чёрной выжженной поляне, посреди которой лежал в куче золы необыкновенно тучный человек. Он, видимо, спал, но от свиста проснулся и молча смотрел на нас.

– Ты кто? – спросили мы.

– Глупый вопрос, – ответил он.

– А что ты здесь делаешь?

– Живу.

– Прямо на земле, что ли?

– Да.

– А зачем?

Смирившись с нашим любопытством, человек с усилием сел, потеребил бороду – из неё посыпались мелкие угольки – и стал рассказывать. Оказалось, что раньше он был обычным бюргером, держал в городе небольшую лавочку кожгалантереи, а по вечерам читал международные новости. И вот читал он, значит, новости, читал, а в один прекрасный день на него вдруг снизошло кристально ясное понимание: грядёт третья мировая война, грядёт скоро и неминуемо! А чем кончится война? Тем, что весь мир сгорит дотла, и будут одни только головешки. А что это значит? Что не останется никакой еды. А что останется? Останется только выжженная земля. И лишь тот, детки, сможет выжить после ужасной войны, кто сможет этой землёю питаться. И стал он постепенно приучать себя к земле: сначала в суп подмешивал, потом в котлеты, потом в компот, а через полгода решительно перешёл на строгую земляную диету. Земля переваривалась трудно, и он придумал специальную методику: кушать помалу, но очень часто, и постоянно переворачиваться со спины на живот и с боку на бок, чтобы стенкам желудка работу облегчать. Со временем совсем пообвыкся, бросил город и ушёл в лес. Выжигал полянки, чтобы к военным реалиям приблизиться, и жил на них, а воду пил из озера.

– Смотрите, какой я толстый! Ещё толще вас. Хорошая землица, жирная! Хотите попробовать? С молочком-то?

Земляной человек и вправду выглядел на редкость упитанно и благополучно, вот только глаза у него были подозрительно жёлтые, а может просто так свет упал.

– А нет ли у вас, детки, стронция или цезия? Изотопов-то?

– Что?..

– Эх вы, двоечники. Ну а градусник хотя бы есть?

Толик, который всегда носил с собой градусник по маминому настоянию, сбегал к рюкзаку и принёс. Земляной человек надкусил кончик термометра, запрокинул голову и вытряхнул в рот серые капельки ртути, а потом осторожно сплюнул в ладонь мелкие кусочки стекла. Нам это ужасно понравилось, и мы попросили разрешения прийти в гости ещё раз. Он был не против, но предупредил, что на днях снимается с места и отправляется на юг, к Чернобылю.

Когда мы были маленькими, счёт за электричество приносили раз в месяц, каждый второй вторник, в конверте с изображением лампочки. Папа вскрывал конверт, мрачно изучал цифру и разражался грубой площадной бранью:

– Подлецы! Грязные мерзавцы! Сволочи! Мошенники! Продажные твари! О, какое беззаконие!

Млея от приобщения к глубинам жизни, мы подслушивали в прихожей запретные слова. Кого он ругал? Почтальонов, бухгалтеров, правительство? Мы не знали.

– Негодяи! Подонки! Разбойники! О, низость падения человеческого! Стервецы!