Наилучший способ донести свои соображения до руководства, полагал я, это изложить их высокопоставленному советскому лицу, кое–что смыслящему в политике США и способному объяснить те или иные наши шаги. Идеально для такой миссии подходил Александр Бессмертных, один из первых заместителей Шеварднадзе в МИДе, который большую часть своей службы провел в Вашингтоне. Бессмертных был способен понять, о чем я веду речь, знал, как преподнести это Шеварднадзе и Горбачеву, и занимал довольно высокое положение, чтобы свободно получить доступ к ним обоим.
Так что вскоре после наших президентских выборов я пригласил Бессмертных отобедать со мной в Спасо—Хауз. Когда речь зашла об администрации Буша, я предупредил Бессмертных, что хотел бы поделиться с ним личными соображениями. Выразив уверенность в том, что президент Буш, вступив в должность, станет стремиться к развитию сотрудничества, я сказал, что ему все же, возможно, придется время от времени выступать с грозными заявлениями, чтобы избавиться от упреков в «слабости». Если такое произойдет, советским руководителям лучше не делать вывод, будто Буш утратил интерес к конструктивным переговорам, а понять, что он прокладывает путь к более близким отношениям. Тем временем, я выразил надежду на то, что советские руководители воздержатся от действий, которые американская общественность могла бы принять за конфронтационные, поскольку они только усложнили бы Бушу разработку грядущей политики.
Бессмертных уверил меня, что у советской стороны и в мыслях нет идти на конфронтацию. Напротив, для СССР существенно важно улучшение отношений. Похоже, он понял, что я имел в виду, говоря о возможной грозной риторике, но напомнил мне, что Горбачеву тоже приходится считаться с политическими проблемами у себя дома и опрометчивые высказывания с нашей стороны осложнят для него достижение соглашений с нами,
Тем не менее, на протяжении весны 1989 года и Горбачев, и Шеварднадзе выражали беспокойство о том, в каком направлении станет развиваться политика США в президентство Буша.[47] Буш регулярно успокаивал Горбачева общими уверениями, как и в телефонном разговоре через несколько дней после вступления в должность, однако в американской политике явственно было заметно похолодание, а по ряду вопросов она становилась более требовательной. Советские руководители могли бы с пониманием отнестись к естественному перерыву в несколько недель, пока новый президент готовится и определяет курс, однако почти полная замена внешнеполитической команды Рейгана и месяцы «пересмотра политики» в 1989 году заставили их понервничать. Бессмертных вместе с другими «американистами» пытались убедить начальство, что Буш вернется к миролюбивой политике Рейгана, зато неверившие в улучшение отношений с США, такие как шеф КГБ Крючков и высшее военное командование, использовали «паузу» (так ее стали называть в Москве) как доказательство отсутствия у Буша намерения честно вести дела с Советским Союзом.
————
К январю стало ясно, что Буш почти полностью сменит внешнеполитическую команду Рейгана. С точки зрения кадрового состава, замена походила на ту, какая обычно происходит, когда президентство переходит к оппозиционной партии, а не на тот нормальный ход вещей, когда побеждает кандидат президентской партии. Случившееся меня не удивляло. Проработав в Белом Доме более трех лет, я имел представление о натянутых отношениях между «людьми Рейгана» и «людьми Буша» — хотя сам, будучи профессионалом, державшимся в стороне от партийных пристрастий в политике, вполне ладил с обеими группировками.
Тем не менее, ожидая от Буша замены большей части членов Кабинета и их ближайших сотрудников, я не был готов к его тактике, которая куда больше напоминала враждебные захватнические действия, чем переход к новому на основе сотрудничества. Дважды во время переходного периода я побывал в Вашингтоне, но, если не считать одного визита к избранному, но еще не вступившему в должность президента Бушу вместе с Андреем Сахаровым, так и не мог пробиться на прием ни к одному из лиц, назначенных им руководить новой внешнеполитической командой. Все они были многоопытны и хорошо представляли общее положение дел, однако никак не могли быть полностью осведомлены о многом из происходившего в то время в Советском Союзе и — в особенности — о растущем потенциале американского влияния на развитие событий там. Меня удручала невозможность обсудить эти проблемы с новыми творцами политики.
Вернувшись в Москву, я попросил сотрудников посольства подготовить всесторонний обзор произошедшего в Советском Союзе в последнее время и подумать о способах, которыми Соединенные Штаты могли бы с пользой для себя на это отреагировать. Несколько докладов были уже отправлены, когда президент Буш объявил, что готовится к всестороннему политическому анализу наших отношений с Советским Союзом.
Поскольку представить свои соображения новой команде мне лично не удалось, я решил предложить новой администрации свои рекомендации в серии личных посланий, причем заранее, с тем чтобы от них была польза во время политического анализа на уровне всего правительства. Штат посольства составляли сотрудники, о каких любой посол мог только мечтать, однако, как было мне известно, ничто не может заменить суждения главы миссии. Известно мне было и то, что никакое послание не будет — по содержанию, стилю, нюансам — доподлинно моим, если я сам не составлю его вчерне.
Еще до второй мировой войны наше посольство в Москве приобрело для отдыха сотрудников участок в четыре акра в деревне Тарасовка, откуда на машине примерно за час можно добраться до Кремля. Ребекке и мне нравились располагающие к покою окрестности, и в свои прежние годы в Москве мы с детьми ездили туда на выходные и по большим праздникам. Когда в 1981 году я стал послом, мы получили возможность проводить там почти все субботние вечера и воскресенья.
Впрочем, после нашего возвращения в Москву в 1987 году мы редко выкраивали время для дачи. Служебные обязанности в Москве, поездки в разные другие места занимали практически все выходные, и в праздники наша работа тоже не прекращалась. Тем не менее, я понимал, что рекомендации новой администрации нужно готовить быстро, если иметь в виду хоть какую–то пользу от них при принятии политических решений. На последние январские выходные я отменил все встречи и поездки, с тем чтобы отправиться на дачу и там, среди заснеженных сосен и берез, собраться с мыслями.
В пятницу вечером мы с Ребеккой отправились в Тарасовку, взяв с собой провизии на два дня, кипу желтых блокнотов и авторучку. Никаких документов, никакой справочной литературы я с собой не брал. Если имевшегося у меня в голове недостаточно для анализа и рекомендаций, то заполнять пробел было слишком поздно.
В пятницу вечером, после ужина, я принялся набрасывать основные тезисы того, о чем собирался сказать. Затем, с субботнего утра, я работал по два–три часа подряд, прерывался на полчасика, отправляясь бродить по тропинкам, протоптанным в снегу, привозя на тачке дрова в дом или просто любуясь на пламя в подобии камина, десятки лет назад сооруженного русским мастеровым из обычной русской печки. Большинство идей пришло мне в голову во время перерывов.
К воскресному дню я подготовил детальные наброски трех пространных телеграмм и черновые варианты первых двух из них. Вечером я возвратился в Москву с пачкой весьма помятых желтых листов, которые во время прогулок засовывал в карман куртки, а ночью прятал под подушку. Я сомневался, что Советы хоть что–то приобретут, ознакомившись с моими рассуждениями, но все же предпочитал держать их подальше от чужих глаз.
На следующий день секретарь героически расшифровала мои каракули и подготовила удобочитаемый текст. Тогда я разослал черновики и набросок рекомендаций своим ключевым сотрудникам. Мне нужны были их поправки, предложения и дополнительные соображения. Поначалу мы обсудили послания в комнате, защищенной от подслушивания, затем руководитель каждого сектора представил мне письменный меморандум, К концу недели два послания были готовы к отправке в Вашингтон. Потребовалось еще десять дней, чтобы завершить третье. Все послания были моими по стилю и содержанию, но я не написал бы их без множества соображений, выдвинутых моими коллегами.
