С ухудшением экономического положения страны продолжала меняться и официальная позиция, и к осени 1990 года Горбачев уже прямо просил не только об иностранных кредитах и кредитных поручительствах, но так, же и о дарах в виде продовольственных и медицинских поставок.
Наши посольские экономисты не были столь безрадостны, как советское правительство. Они считали, что в стране достаточно продовольствия, чтобы избежать голода, хотя в некоторых районах рацион, возможно, окажется ограничен. Беда была не столько в обшей нехватке продовольствия, сколько в расточительной и беспорядочной системе доставки. Приватизация переработки пищевых продуктов и их доставки могла б избавить от большинства трудностей, считали наши экономисты, но этого просто–напросто не происходило.
Нехватка медицинских припасов была более серьезной. Система советского здравоохранения всегда финансировалась недостаточно, а фармацевтическая промышленность не только пребывала в первобытном состоянии, но и была одной из самых вопиющих отравительниц природы в стране. Более того, в рамках СЭВ, организации экономической взаимопомощи стран советского блока, Восточная Германия специализировалась на производстве медикаментов, и большая доля тех, что использовались в Советском Союзе, импортировалась из ГДР. С объединением Германии такой импорт стал стоить настоящих денег, и его пришлось резко сократить. В то же время многие советские химические предприятия были закрыты, дабы ограничить загрязнение окружающей среды. В результате советская система здравоохранения оказалась перед лицом кризиса: во многих местах даже аспирина невозможно было достать, а современные препараты были доступны только элите да тем, чьи родственники и друзья за границей могли помочь с приобретением назначенных лекарств.
Мы из посольства докладывали в Вашингтон, что не предвидим условий, чреватых голодом, хотя продовольственная помощь некоторым местностям и таким уязвимым группам населения, как сироты и старики, была бы полезна и желанна. Впрочем, чтобы помощь была действенной, ее следовало доставлять непосредственно нуждавшимся в ней» а не просто передавать в советскую систему централизован ной доставки. Последняя была настолько неэффективна и продажна, что большинство припасов либо уходило на черный рынок, либо портилось.
Того же принципа следовало придерживаться и в поставках медикаментов, за исключением того, что в этом случае можно было осуществлять доставку в больших количествах по воздуху. Поскольку Европейское Сообщество приступило к крупной программе продовольственной помощи и имело возможность осуществлять ее, используя автомобильный транспорт, мы предложили сосредоточить усилия США на помощи медикаментами.
В конечном счете Вашингтон разработал президентскую инициативу по поставке медикаментов и медицинского оборудования. Несмотря на свой высокий титул инициатива использовала весьма небольшие правительственные средства: изначально было выделено 5 миллионов долларов на оплату доставки того, что жертвовали частные фирмы. Некоммерческая организация «Проект Надежда» взяла на себя заботы по поискам пожертвований и организации транспортировки по воздуху в ряд крупных городов, где нужда в помощи казалась наиболее острой. Приверженность делу и распорядительность сотрудников этой организации произвели на меня глубокое впечатление, и в ряде советских клиник они обернулись пользой для пациентов. Тем не менее, медикаментами на несколько десятков миллионов долларов нельзя было залатать бреши в стране, где так остро не хватало всего.
————
В панике перед тем, что могло бы случиться в приближающуюся зиму, советские официальные лица были необычайно предупредительны во всем, что касалось зарубежной помощи. Горбачев назначил первого заместителя премьер–министра Виталия Догужиева ответственным за координацию зарубежных усилий по доставке помощи на гуманной основе. Последовали переговоры, бывшие, наверное, самыми легкими за всю мою карьеру, и мы быстро договорились об основных правилах оказания помощи на гуманной основе, по которым советское правительство предоставляло жертвователям право доставлять помощь непосредственно нуждающимся, даже в районы, которые до того были закрыты для иностранцев. Официальная предупредительность была не только мерилом отчаяния перед ухудшающимся положением, но еще и знаком более глубокой перемены в отношениях. Прежде советские служащие (а до них российские имперские чиновники) зачастую предпочитали, пусть бы народ терпел лишения, лишь бы иностранцы до него не добрались.
Я с душевной радостью смотрел, как множество правительственных и частных организаций на Западе принялись за поставку гуманной помощи нуждающимся в Советском Союзе. Это доказывало, что образ врага померк по обе стороны того, что служило железным занавесом, — да попросту исчез, на самом–то деле. Это вселяло в советских людей чувство того, что они не забыты и не отвержены остальным миром. Все это было ценно, важно и вдохновляюще.
Тем не менее, я осознавал, что опасности подстерегают даже в хорошо расписанной программе помощи на гуманной основе. Во–первых, она никак не помогала решить системную задачу, стоявшую перед страной и требовавшую внутренних реформ. Во–вторых, действительность редко согласуется с высокопарными речами. Большинство из осуществимых программ помощи выглядели маленькими, когда соотносились с потребностями страны, столь обширной, разнообразной и измученной, какой был Советский Союз. Неизбежно, многие люди не увидят никакой помощи, вокруг которой поднято столько шуму, и почувствуют себя преданными. В-третьих, подобные программы зачастую оставляют по себе неверное впечатление в странах–жертвователях. У многих там сложилось впечатление, что объем помощи больше, чем он был на деле, и когда это не приводило к переменам в другой стране, основа для любого вида помощи истощалась.
Такие опасности, считал я, не являлись доводами против гуманной помощи, скорее они предостерегали от преувеличенных ожиданий. Правительствам, равно как и общественности, необходимо было понять, что любая программа гуманной помощи не может заменить собой хорошо организованного, хорошо спланированного совместного усилия по оказанию содействия стране, которой потребно фундаментальное изменение ее политико–экономического строя. За трудности, которые испытывал Советский Союз, остальной мир не нес моральной ответственности: не он их породил, — и в то же время остальной мир был глубоко заинтересован в том, чтобы трудности эти были успешно преодолены. Если Советский Союз и составляющие его республики не сумеют создать открытые, демократические политические системы и не войдут полноправными участниками в более широкую систему мирового хозяйства, они снова представят проблему для безопасности своих соседей и Соединенных Штатов.
Мне это было кристально ясно. Однако в Вашингтоне никогда не проводилось серьезного изучения вариантов переходного развития в приложении к Советскому Союзу, а все помыслы президента были заняты поддержанием коалиции для изгнания Ирака из Кувейта. Наши западноевропейские союзники по–разному относились ко многим вопросам, их отвлекали проблемы, имевшиеся дома. Японское правительство сделало свою политику в отношении СССР заложницей возвращения южных Курильских островов, расположенных к северу от Хоккайдо, — требование справедливое, но не из тех, какие достигаются прямым нажимом.
Даже когда Горбачев просил совета у своих западных партнеров, они то ли не понимали, то ли не желали четко разъяснить, что помощь Запада будет иметь значение лишь тогда, когда Горбачев решится на слом механизма централизованного управления хозяйством и внедрение на его место рыночных механизмов. Они же вместо этого ударились в прочувствованные заверения по поводу поддержки вообще лично Горбачева.
Разумеется, у них были все причины быть признательными Горбачеву за изменения, внесенные им в советскую внешнюю политику, и им не следовало впадать в порицающий или назидательный тон, когда доходило до обсуждения его внутренних проблем. Однако заверять его в ничем не оговоренной поддержке, да еще и его лично, как раз тогда, когда обозначился его разрыв с политическим соперником, чья внутренняя программа превосходила Горбачевскую и без сотрудничества, с которым он неизбежно терпел неудачу, было не просто поспешно и обманчиво, но и до крайности безответственно. Эго побуждало Горбачева считать, что поддержка Запада обеспечена ему, что бы он ни натворил, и мешало ему понять, что никакая внешняя поддержка не спасет его, если его собственная политика повернет не в ту сторону.
