Она открыла рот только для того, чтобы спросить:

– Ты – венецианец, да?

Когда он кивнул в знак согласия, она окинула его оценивающим взглядом. Смутившись, он принялся осматривать ее братьев и сестер.

Поразмыслив, он предложил им взять старшую дочь к себе в дом в качестве экономки и помощницы. Он был готов даже дать им немного денег на обратную дорогу. Но они вернули ему холодные монеты, чуть ли не силой вкладывая их своими исхудавшими пальцами ему в ладонь. Брать деньги за Сосию они не желали.

Очень скоро он понял почему. Девчонка оказалась злой и порочной. Она изгнала из дома служанку, и та ушла, исцарапанная и в слезах. Лавочники боялись ее. Она ела в три горла, словно готовилась умереть, хотя ее грудь и бедра так и остались недоразвитыми. А потом он подметил ее взгляды, способные свести с ума любого мужчину.

Три месяца спустя она вынудила его совершить поступок, о котором он теперь сожалел более всего на свете.

Именно во время плавания на корабле Сосия научилась использовать свое тело к собственной выгоде. Один моряк показал ей, как можно зарабатывать деньги ртом и руками. Затем нашелся еще один моряк, менее осторожный, чем первый.

Она задавала им всего один вопрос: «Ты – венецианец, да?», и единственными, кому она отказала, были те, кто родился не в городе.

Лишенная материнской ласки, она начала получать удовольствие от жадных матросских рук, шарящих по ее телу; быстро научилась тому, что доставляло им удовольствие и приносило больше всего денег. К моменту прибытия в Венецию она читала желания мужчин так же легко, как пастух предсказывает погоду по облакам. И доктор Рабино Симеон тоже не стал для нее загадкой. Он не привлекал ее так, как матросы, но она не испытывала к нему и отвращения, готовая проделать с ним то же, что и с ними. Она решила, что таким образом компенсирует ему затраты на свое спасение.

Должность экономки ничуть ее не устраивала. Ожидая, что в любой момент ей придется рассчитываться с Рабино иным способом, Сосия не испытывала к нему ни малейшей благодарности за тот рай, который он предложил ей. В доме в Сан-Тровазо она вымещала свой гнев на полах, терла окна тряпками с песком, вывешивала ковры на подоконниках и колотила их, как непослушных детей. После того как она стала сначала любовницей, а потом и женой Рабино, у нее появилось больше свободы. К ведению домашнего хозяйства она стала относиться еще небрежнее, и Рабино частенько приходилось самому орудовать на кухне. В те редкие, но нескончаемые вечера в самом начале их супружеской жизни, когда Рабино еще бывал дома, он научил ее читать по-латыни и занимался с нею итальянским.

Муж отпускал ей нервные комплименты, говоря, что поражен быстротой, с которой она схватывает все новое. Казалось, слова откладываются в памяти Сосии без всяких усилий с ее стороны, причем не по одному, а связными фразами. Чем длиннее было слово, тем легче она запоминала его. Рабино не подозревал о том, что она самостоятельно обогащала свой словарный запас, а в его обществе притворялась более глупой, чем была на самом деле. Когда его не было дома, она без устали рылась в его кабинете, выискивая еще непрочитанные тексты, особенно те, которые он полагал неподходящими для нее. Теперь, выучив итальянский, она быстро овладела и венецианским, а это означало, что отныне она могла гулять по городу, завернувшись в тень своей накидки, ища развлечений и дохода на улицах. Даже с желтым кружком на локте Сосия умудрялась снимать физическое напряжение, прибегая к собственным нетрадиционным методам получения эмоционального удовлетворения.

Она торговала собой по сходной цене, с легкостью определяя конъюнктуру рынка и решая, с чем может позволить себе расстаться, поскольку сама была готова заплатить за то, что ей требовалось. Несмотря на опасность, Сосия отказывалась иметь дело с какой-либо определенной мадам или сутенером, предпочитая пополнять запас карманных денег, выискивая клиентов взглядом в толпе. Обычно ее сделки совершались в полном молчании, в переулках, заброшенных домах либо роскошных кабинетах богачей или аристократов. Всем им она задавала свой единственный и неизменный вопрос: «Ты – венецианец, да?»

Заработки свои она тратила на мимолетные удовольствия: спелые персики, пару украшенных драгоценными камнями туфель, носить которые не собиралась, шелковые ночные рубашки, которые надевала не более одного раза, после чего протирала ими склянки и пузырьки в крохотной аптечной мастерской Рабино. Потом она сжигала их. Покупала она и книги, которые обменивала на новые после прочтения. Однажды в лавке ростовщика она приобрела нитку жемчуга. По тому, как они задрожали у нее на ладони, когда она рассматривала их, Сосия поняла, что они таят в себе собственную трагедию. Но в невинном пафосе и заключалась их могущественная сила. Когда она надевала их, то клиенты буквально липли к ней. Жемчуга походили на ряд маленьких затвердевших сосков, которых еще не касалась ничья рука.

Сосию нельзя было назвать настоящей венецианской куртизанкой, обеспеченной и избалованной. Она не получила того образования в искусстве стихосложения и роскоши, которое было у них. Она знала, что такие женщины есть, и даже иногда встречала их на улице. Писец из Вероны Фелис Феличиано как-то объяснил Сосии их принципы: куртизанка обзаводится постоянной клиентурой в лице пяти-шести богатых любовников, каждый из которых может заниматься с ней любовью лишь в один, строго определенный день недели. Остальным временем куртизанка распоряжалась по своему усмотрению – продавала себя или отдыхала от трудов праведных. Фелис Феличиано уверял, что молодые вельможи находят нечто эротически возбуждающее в том, что делят между собой одну шлюху. Кроме того, здесь присутствовал и некий эффект соперничества, посему в спальне они старались проявить себя с наилучшей стороны. Ну а куртизанка, естественно, извлекала из этого одну лишь чистую прибыль, финансовую и физическую.

Но Сосия не вынашивала подобных устремлений. Она предпочитала короткие встречи, как можно более многочисленные. Ей нравилось разнообразие. Чтобы добиться его, она всякий раз старалась предстать в новом образе. Она могла менять выражение своего лица так, что, казалось, обретала совершенно новые черты. Иногда она выходила на улицу настоящей красавицей и находила мужчин, падких на смазливое личико. В другой раз она притворялась уродливой каргой, выискивая тех, кого привлекала подлинная чувственность.

Таким вот образом за первые двенадцать лет своего замужества она свела знакомство с купцами и сенаторами, уличными торговцами и владельцами лавок, пока наконец не встретилась с ученым-аристократом Доменико Цорци и неистовым писцом Фелисом Феличиано. Настаивая на разнообразии, она ничего не имела против того, чтобы время от времени повторить пройденное, и, таким образом, некоторые мужчины перешли в разряд ее постоянных клиентов. Но регулярность встреч с ними Сосия всегда определяла сама. От каждого из них она получала разное удовольствие и вела дневник, записывая их имена в три разных столбца: «Золотая книга», «Буржуа» и «Сточная канава».

Благодаря купцам и владельцам лавок она была сыта и хорошо одета. Уличные торговцы и катальщики тележек отличались завидным чувством юмора и нередко были весьма сведущи в искусстве любви. К Доменико она приходила из‑за его власти и библиотеки, к Фелису – ради желания обрести то, что нужно всем без исключения. А еще потому, что было в Фелисе Феличиано нечто такое, перед чем не могла устоять даже она, Сосия Симеон, причем меньше всех остальных.

К тому времени, как ему исполнилось девять, единственное, что Бруно по-настоящему помнил о своем отце, – это подушечки его пальцев. Сеньор Угуччионе был музыкантом в личном оркестре дожа, играя на всех видах духовых инструментов, – тихий человечек, красноречие которого проявлялось лишь в музыке. Бруно и его сестра Джентилия выросли на любовных мелодиях флейты, которые каждый вечер доносились из-под двери родительской спальни.