Разумеется, существовала и более веская причина. Я очень боялась приехать с ним в Шпейер, боялась куда сильнее, чем драконов с кошачьими головами или призрака Понтия Пилата.

Путешествие открыло мне глаза на пропасть, существовавшую между моим мужем и мною, на невидимый айсберг, что образовался между его немецкой и моей венецианской натурами. Горы казались ему красивыми, я же находила их отталкивающими. Он впервые продемонстрировал мне окостеневшую и непреклонную сторону своего характера. Я же сполна дала ему вкусить своих детских капризов. Что-то разладилось между нами, хотя до сих пор мы проявляли по отношению друг к другу только самые лучшие свои черты.

И теперь я просто не могла приехать с ним в Шпейер и предъявить нашу треснувшую любовь его родителям, а его городу показать свою ущербную натуру. Эти ясноглазые немцы увидят меня насквозь. Они скажут моему мужу: «Оставайся здесь! К чему возвращаться? Иоганн умер, и ты не сможешь один управлять деловым предприятием в чужом городе. Оставайся здесь, и ты найдешь себе спокойную работу, без забот и хлопот. А твоя жена пусть поступает, как сочтет нужным».

В глубине души у меня поселился еще один тайный страх. Я боялась, что забеременею в Шпейере. Иногда я удивлялась тому, что не понесла до сих пор, и ожидала этого в любую минуту. Если я забеременею в Шпейере, то насколько сильнее станут требования, которые предъявит ему город! Потому что тогда наш ребенок больше чем наполовину будет немцем. Мой муж умеет считать. Рано или поздно, но он вычислит все. И это станет для нас обоих настоящей катастрофой, и наш брак будет обречен на неудачу.

Венделин спорил с женой, теряя драгоценные дни и пытаясь переубедить ее.

– Мои родители будут от тебя без ума, – уверял он ее. – Я хочу, чтобы ты увидела Шпейер. Теперь, после того как ты вышла за меня замуж, он стал отчасти и твоим родным городом.

При этих словах она отчаянно вцепилась в руку зубами, взглянула на него полными слез глазами и отвернулась.

Венделин попробовал улестить ее рассказами о беконе с прослойками жира из Крайчгау. Попытался рассмешить ее названиями из меню: Schnippelbohnensalat[70] и Rahmpfiferlingen, пояснив, что это означает «сказочные грибы[71] в белом соусе». Но белый соус делали со сливками, и она обиженно надулась, как капризный ребенок.

За время пути через Альпы что-то сломалось в ней. Она стала больше полагаться на Венделина и одновременно отдалилась от него. Она встала между ним и всем остальным, что он хотел увидеть или сделать, требуя внимания, но при этом вела себя отстраненно.

«Она нездорова и переутомилась, – сказал себе Венделин. – Ничем больше я объяснить ее поведение не могу».

И тут ему в голову пришла счастливая мысль: «Должно быть, она беременна. У нас не все ладится в отношениях друг с другом, и она хочет дождаться подходящего момента, чтобы сообщить мне об этом. Да, так на ее месте поступила бы любая женщина. И она сделает именно так».

Что бы ни происходило внутри непроницаемого свинцового гроба, Венделин с растущим нетерпением ожидал возможности предать тело брата земле. Поняв, что ему не удастся уговорить жену поехать с ним, он стал строить вынужденные планы о том, как плыть в Шпейер без нее.

Прошло еще два дня, прежде чем он оказался на окраине родного города. При виде знакомых стен, мрачно высящихся на краю рейнской равнины, и сверкающих башенок кафедрального собора над ними у него перехватило дыхание. С помощью слуги он перенес гроб на лодку поменьше. На ней они свернули в излучину реки, протекающей через Шпейер, и ранним холодным утром прибыли в порт. Остановившись на Зонненбрюке, он прислушался к лепету Шпейербаха, текущего внизу, и поверх остроконечных городских крыш бросил взгляд на извилистую долину Хазенпфюля, вспоминая, как охотился там в детстве на зайцев. Казалось, это было так давно, что случилось не с ним, будто он всего лишь прочитал давнюю историю о двух мальчишках, выросших в Шпейере, словно Венеция забрала у него не только нынешнюю жизнь, но и воспоминания.

Чувствуя себя привидением, он удивился, когда без труда нашел дорогу от порта на деловитый дровяной базар, расположенный по соседству с рыбным рынком. Каким унылым и убогим показался ему выбор серой рыбы по сравнению с яркой драмой торговли на Риальто! Он потянул носом, вспоминая, какой из резких запахов издает бочка с соленой рыбой из Кельна, а какой – только что пойманный осетр. «Или не только что» – он сморщил нос. Какими сдержанными кажутся крики торговцев рыбой; какими бледными и плохо одетыми выглядят их жены, с содроганием подумал он. Даже хорошенькие молодые девушки, продающие яблоки, показались ему мягкими и бесцветными, как молочный пудинг.

Наняв двух мужчин с ручной тележкой, он зашагал по узким улочкам к Литтл-Хэвенз-Элли, где стоял его родной дом. К дверям подошли его родители, дабы приветствовать его, и быстро вышли на улицу, чтобы взглянуть на гроб Иоганна. Отец коротко постучал по дереву. Мать беззвучно бормотала молитвы.

Появился падре Пио; он шел по середине улицы, переваливаясь, как утка, но приближался на удивление быстро. Его круглые щеки блестели от слез. Подойдя к Венделину, он обнял его и заплакал у великана на груди.

– Сын мой, бедный сын мой.

Венделин, не пытаясь освободиться из объятий священника, хрипло прошептал:

– Никогда не думал, что мы вернемся вот так. – Наконец, отстранившись, он жестом указал на гроб и собственную исхудавшую фигуру. Тяготы пути подорвали даже его железное здоровье. Его родители, впервые услышавшие, как их сын говорит по-итальянски, обменялись испуганными взглядами.

– А где же твоя красавица жена, друг мой? – также по-итальянски поинтересовался падре Пио, заметив растерянность родителей.

– Ей нездоровится, и она не смогла проделать столь долгий путь, – пробормотал Венделин, заливаясь жаркой краской стыда.

– Надеюсь, ей нездоровится в хорошем смысле, сын мой? – Падре Пио подался вперед, показывая на свой округлый животик.

– Надеюсь, все дело именно в этом… Но мы должны подумать о моем бедном брате. – Голос Венделина дрогнул и сорвался, и падре Пио вновь заключил его в свои объятия, пока грудь Венделина сотрясалась в сдавленных рыданиях. Родители его в замешательстве отвернулись.

Призвали владельца похоронной конторы, который уже сидел в гостиной, чинно сложив руки на коленях. Тот поклонился и незамедлительно занялся тележкой. Передав гробовщику тело брата, Венделин испытал внутренний дискомфорт. Почему какой-то незнакомец должен отныне исполнять эти родственные обязанности, бывшие до сих пор его собственными? Он уже привык к присутствию гроба; в некотором роде тот стал членом семьи, не ассоциируясь с его братом. Венделин понял, что ему будет недоставать его.

Но родители были настолько потрясены его присутствием, что он просто не мог и дальше оставлять гроб у них на виду. Он поприветствовал владельца похоронной конторы с исключительной вежливостью, дружески простился с падре Пио, обнял по очереди вздрогнувших и отшатнувшихся родителей и увлек их внутрь. Он вдруг сообразил, что ни один из них не спросил его о жене, и уже по одному этому Венделин понял: они не хотят, чтобы он вновь уехал и вернулся в Венецию. Но, как было принято у них в семье, он также знал и то, что они никогда не заговорят первыми на эту тему и что вскоре они, не устраивая сцен, позволят ему уехать, как сделали это в первый раз.

Я вынудила его оставить меня во Фрайбурге, где по улицам текли игрушечные каналы, водой из которых тушили пожары и поили животных. Они называются Bachle, что означает «маленький ручей», и вскоре я заметила, что жители Фрайбурга восторгаются ими так же, как мы – нашими каналами, когда те застают врасплох чужеземцев, приезжающих к нам. Я часто видела гостей с юга или дальнего севера с мокрыми почти до пояса ногами: они пытались перепрыгнуть через каналы, недооценив их ширину, или же оступались, пятясь назад и запрокидывая голову, дабы полюбоваться на шпиль Мюнстера.