Эти печатные книги полны скверны так же, как яйцо – белка. И как это в духе наших немцев – возжелать напечатать самую постыдную и грязную рукопись, Катулла! Этот Катулл – непристойная ночная птица: пусть он летит прочь из Венеции. Да не навлечем мы на этот город позор, став первыми, кто напечатал его. Его творение – не произведение искусства, а порождение распутства.
Читать Катулла – то же самое, что пить прокисшее вино. Его рукопись лишает воли, навлекает позор на виновника и его потомство и, наконец, отравляет даже воду во рту читающего: он более не способен ощущать святость, потому что нёбо его уничтожено.
Публикация Катулла откроет ворота для нечистот, которые хлынут в чистую реку, превратит плоть в гнилостную язву, лишенную повязки, чтобы ею питались одни лишь мухи. Это будет акт скотоложства, совершенный у всех на виду, который может осквернить невинных женщин и детей. Зловонное неприличие сего сочинения – ничто в сравнении с гордыней, которую выставляют напоказ и которой похваляются поэт и – в силу сопричастности – печатники, лишенные стыда и совести. А ведь, в сущности, его труд – не что иное, как клиническое подтверждение упадничества духа и вырождения сего молодого человека.
Читателя тайком проведут в самую убогую из всех спален, лишенную даже покрова пристойности, и обяжут принять участие в постыдных игрищах. Поверьте мне, эта книга из тех, что пробуждает похотливое поведение, даже если бы читатель предпочел остаться невинным.
Вы можете возразить мне, что Катулл совершенно безвреден: он-де пишет о любви и лишь подшучивает над телесными нуждами, что он заставляет нас смеяться и заставляет забыть о каждодневных неудачах и тяготах.
Это – одна лишь видимость. И пусть она не вводит вас в заблуждение.
Святой Иоанн Златоуст заклеймил непристойные песни как куда более отвратительные, чем вонь и экскременты, потому что мы не испытываем неловкости от такой распущенности. Мы хихикаем там, где должны сурово хмуриться, и радуемся, когда должны ужасаться. Вот и Катулл прикрывает свое полное моральное разложение весельем и шутками.
У того, кто любит Господа, Катулл и его собратья-поэты из языческого прошлого должны вызывать лишь омерзение. Лукреций, Овидий, Тибулл[142], Проперций[143] и Катулл, что хуже всех прочих, – кто они, как не распространители моральных отбросов?
Они погрязли в своих невоздержанных пороках, как свиньи валяются в грязи.
Эти книги – ядовитые выжимки сущности самого дьявола! В этой связи я позволю себе процитировать благословенного Тертуллиана[144]. «Подобно дьяволу, издатель намеревается сделать венерическую болезнь пристойной, предложив больному крепкий ароматный напиток, дабы проглотить лекарство. Он даже крадет несколько очень вкусных ингредиентов у Божественного аптекаря. И когда вы видите сладкие слова на бумаге, помните об этом! Смотрите на них, как на мед, стекающий с челюстей зловонной жабы или из ядовитого мешочка паука».
Я прихожу к заключению, как и должен, что все книги, содержащие материалы, кои отсутствуют в священной Библии, – опасные, а те, которые его содержат, – ненужные, поскольку у вас есть священники, которые объяснят вам все на чистом и понятном языке Церкви.
Посему давайте втопчем эти развратные и постылые рукописи в грязь.
А вместе с ними давайте избавимся и от печатников, этих презренных созданий! Задумайтесь о том, сколь нечестивыми путями попадают к вам их книги! Они выходят из варварского немецкого печатного станка и зловонным ручейком текут к морально разложившемуся купцу или перекупщику, в маленькие лавчонки на темных боковых улочках. Вы покупаете их не у всех на виду, в достойном месте, а в таких убогих дырах, куда наведываетесь только для того, чтобы обзавестись снадобьем для умерщвления собственной матери.
А когда вы прикасаетесь к ним, нечистая черная краска оставляет следы на ваших руках.
Говорю вам – будьте бдительны! Мои источники сообщают мне, что в этом, 1472 году от Рождества Христова печатные тексты уже превысили числом те добропорядочные книги, что написали от руки наши писцы.
Взгляните на свои пальцы, добрые люди, взгляните на них. Не запятнаны ли они новым злом?
Держитесь подальше от книжных лавок. В них таится зло.
Выйдя из церкви и направляясь домой, вы можете встретиться с печатником! Даже если он не скажет вам ни слова на своем гортанном наречии, вы узнаете его по нескладной огромной фигуре и едкому запаху металла. Отвернитесь от него! Лучшее, что вы можете сделать во имя Господа, – плюнуть на него, стараясь не коснуться.
Вы можете пройти мимо человека с ручной тележкой, продающего печатные книги. Не поддавайтесь на его уговоры и ложь. Лучшее, что вы можете сделать во имя Господа, – перевернуть его тележку. Если же вам захочется купить одну из его книг, заплатите ему ударами дубинки и бросьте ее в канал. Мир станет чище, если в нем окажется на одну печатную книгу меньше.
Глава седьмая
…Иль, обещанья забыв, священною волей бессмертных Ты пренебрег и домой возвращаешься клятвопреступным?
Заверения Доменико утешили Венделина совсем ненадолго. Обвинения в соучастии с фальшивомонетчиками накрепко приклеились к печатникам, словно опухоль, быстро растущая и пускающая злокачественные метастазы.
Одного за другим венецианских типографов забирали на допросы, жестокие ритуалы которых проходили в верхних палатах Дворца дожей, где никто не мог слышать их криков, которые мысленно раздавались лишь в головах тех, кто ждал их возвращения дома, плотно сжав губы и всхлипывая.
Исчезли семеро печатников. Учителя и книготорговцы, связанные с ними деловыми отношениями, были арестованы по обвинению в содомии, за которую в Венеции, в отличие от Древнего Рима, сжигали живьем на костре. Ну и, естественно, содомия была как раз тем сексуальным искусством, которое практиковали древнеримские и древнегреческие писатели, о чем с удовольствием напоминал своим прихожанам фра Филиппо, сопровождая для наглядности свои обличительные речи соответствующими жестами.
Книги и тех, кто их делал, одинаково сжигали живьем меж колонн на Пьяцетта[145]. Иногда даже очистительный костер складывали из книжных томов. Другие книги уносили в общественные уборные, где бумага использовалась по прямому назначению, или ею надраивали подсвечники, или чистили башмаки. Мародеры продали некоторую часть книг владельцам бакалейных лавок и торговцам мылом, а кое-что даже погрузили на корабли и отправили в дальние страны, для какой надобности – Бог весть. Добродетельные руки перелистывали страницы, вырезали картинки или выдирали обложки ради золотых застежек.
А потом был осужден один из приезжих типографов, сириец, человек, которого хорошо знали в fondaco, потому что он покупал шрифты в stamperia фон Шпейера. Он печатал преимущественно труды по эзотерике, каковые не составляли конкуренцию их собственным, и Венделин даже считал несчастную жертву, Иоганнеса Сиккула, кем-то вроде друга.
Известия об аресте дошли до Венделина и его людей, когда они стояли вокруг станка, готовя к печати второе издание трудов Святого Августина. В stamperia неверной походкой вошел Морто, и его крики эхом разнеслись по крытым галереям fondaco.
– Они взяли Иоганнеса Сиккула. Против него выдвинуто обвинение. Он признан виновным. Говорят, что его обезглавят и сожгут.
– Porca Madonna![146] – прошептал один из compositori.
Венделин пробормотал себе под нос: