Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Он поспешно вернул мне куклу, словно ему было неприятно касаться ее. Это напомнило мне кое о чем еще. Я привела его по лестнице в кабинет моего мужа и показала ему бюро, внимательно вглядываясь в его лицо.

– Что вы об этом думаете? – спросила я, стараясь голосом не выдать своего волнения.

– Об этом предмете мебели? – рассеянно осведомился он, и мне показалось, что его все еще занимают мысли о восковой фигурке.

– Да, – отозвалась я.

– Он необычен, – ответил он, и я поняла, что он подбирает слова, не зная, что еще сказать.

– В нем нет зла? – настаивала я, изо всех сил сдерживая слезы и поглаживая переносицу.

– Злыми бывают только люди или их поступки. И мысли, – сказал он.

Его ответ показался мне уклончивым. А потом я испугалась, что он сочтет меня помешанной, раз я задаю ему подобные вопросы. Вскоре после его ухода я поняла, что он не подсказал мне способ избавиться от восковой фигурки, на что я очень рассчитывала.

Я вновь спрятала ее в кошачьем будуаре под шелковыми шарфами и принялась размышлять над тем, что услышала от него. Мне не хотелось класть ее в огонь. Это привело бы к тому, что после стольких лет ее магия ожила бы вновь. И что тогда может случиться? Кто знает, чья любовь была приколота ногтями к почкам, печени, селезенке и сердцу этой женщины времен Римской империи и для чего? Если я сожгу ее, как знать, вдруг она станет преследовать меня?

– Но какое она имеет ко мне отношение? – вслух поинтересовалась я.

Теперь я боюсь этой восковой фигурки еще сильнее и знаю, что должна придумать способ обратить ее в ничто, не вернув при этом ей могущество. Мне трудно разгадать эту загадку, и я чувствую себя ребенком, который складывает головоломку, не имея в своем распоряжении всех ее кусочков.

В конце концов, мне легче думать о своих привычных проблемах, какими бы печальными они ни были.

Расчесываясь, я читаю записки, которые оставил для меня в ящике муж.

Один взмах расчески, и в зубцах слоновой кости остаются густые пряди. Цвета темного золота. Волосы мои с каждым днем становятся все темнее. Когда-то они были золотистыми, как солнце или сливки. Теперь же они стали пепельными, какими-то грязно-белыми, и, если так будет продолжаться, вскоре они станут совершенно темными. На такой жаре мои кудри должны быть светлыми, как шерсть ягненка. Но вместо этого с каждым днем они чернеют, как и мои надежды. Каждый вечер я вытаскиваю их из расчески и заворачиваю в тряпочку, потому что мы, жители этого города, верим, что у каждого человека на голове есть особый волос: если его схватит ласточка, это обречет меня на вечную погибель. Поэтому я прячу выпавшие волосы подальше, чтобы они не достались жадным и прожорливым птицам.

Мой муж пишет: «Твоя кожа – как молоко, светлая, как ангел в перьях, сошедший из рая, словно ты слишком хороша для этого мира».

Глава четвертая

…Как я измучен бывал Аматусии[196] двойственной счастьем, Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен. Был я тогда распален подобно скале тринакрийской[197], Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил. Полные грусти глаза помрачались от вечного плача, По исхудалым щекам ливень печали струя.

Бывает такая любовь, которую нужно холить и лелеять, словно редкий цветок в дендрарии, ведь легчайшее дуновение холодного воздуха способно погубить его. А есть такая любовь, которая растет на скалах, подобно кактусу, и чем труднее ей отыскать влагу привязанности, тем глубже она пускает свои корни. Но существует и любовь, которая лучше всего чувствует себя на волнах воображения. И вот последняя – самая восхитительная из всего, что только может предложить реальный мир. Такая любовь – самая прочная и устойчивая, и именно такой любовью Бруно любил Сосию.

Фелис уговаривал его ненадолго покинуть Венецию.

– Давай уедем от этой жары. Поехали, постреляем птиц, как в старые добрые времена, – настаивал писец, не в силах удержаться от того, чтобы ласково не погладить Бруно по исхудавшему лицу.

Но Бруно лишь неизменно качал головой в ответ. Сейчас он просто не представлял себя вне пределов города. Он часто бродил по улицам без видимой цели, но маршрут его неизменно пролегал по местам, где он бывал с Сосией.

Бруно, направляясь к церкви Сан-Джованни-э‑Паоло, обнаружил, что служба уже началась. Священник в белом облачении размахивал своим музыкальным кадилом, похожий на серьезного ребенка с погремушкой.

Сегодня он должен был встретиться с нею здесь, а не у себя на квартире. Следовательно, о физической близости не могло быть и речи, с горечью отметил он. Значит, сегодня ей это не нужно, по крайней мере от него. Очевидно, она рассчитывает освежиться в другом месте или только что пришла оттуда.

На ступеньках расселся чужеземный безногий бродяга, который привлекал внимание прихожан своими пустыми штанинами. Он ловко забрасывал их наверх, и, когда брюки, в манжеты которых были вшиты деревянные грузила, под их тяжестью падали вниз, они цеплялись за ноги и обувь молящихся. Бруно дал мужчине монетку и получил позволение пройти. Когда наконец появилась Сосия, он стоял у входа в церковь, глядя внутрь.

Вместо приветствия он обратился к ней с вопросом, заданным небрежным тоном, изо всех сил стараясь показать, что не придает значения тому, что ему пришлось долго ждать ее:

– Слышала о новом Ca’ Dario, что будет построен на месте старого? – Он все рассчитал правильно; его слова застали ее врасплох.

– Привет, Бруно, – улыбнулась она, признавая, что преимущество осталось за ним. – Я слышала, что ваш Катулл стал последним писком моды в этом городе.

Они остановились в дверях, словно пастухи у рождественского вертепа, глядя вверх, на свод купола, на мертвенно-бледных святых, разворачивающих золотые свитки, и на темных мозаичных ангелов на позолоченных архитравах[198]; на терракотовый и кремовый мозаичный пол, на покрытые патиной серебряные светильники, похожие на усики экзотического папоротника, растущие вниз, со свечами, под непривычными углами торчащими в разные стороны, словно пестики и тычинки. Священники затянули литургию, и их старческие надтреснутые голоса были окрашены верой, словно выдержанное тиковое дерево.

Безногий нищий подполз к ним, схватил Сосию за лодыжки и что-то залопотал, глядя на нее снизу вверх.

– Грязный хорват, – сплюнула она.

Бруно поймал ее за руку и упрекнул:

– Бедняга хочет всего лишь поговорить с тобой. – Он почему-то решил, что нищий примется льстить ей.

– To prdio, to govorio, njemu sve jedno, ему все равно: громко выпускать газы или говорить.

– Ты его знаешь? – поинтересовался Бруно.

– Мне знаком его выговор. – Сосия повысила голос, чтобы нищий смог расслышать каждое ее слово. – Da moe zavukao bi mu se u dupem, он – скользкий тип: если бы мог, он бы пролез и в задницу.

Сосия пнула попрошайку ногой, и тот застонал. Бруно заметил, что она рассекла бродяге щеку своим острым каблуком. Он озабоченно подался вперед, не выпуская запястья Сосии. Она не сопротивлялась. Рана у нищего оказалась неглубокой, но она быстро набухала кровью. Он плюнул в Сосию.

– Poljubi micelo kurca!

Сосия расхохоталась.

– Вот это славно!

– Что он сказал? Это по-сербски? – с тревогой поинтересовался Бруно.

– Да, по-сербски. Он сказал: «Поцелуй мой член в головку».

Бруно хлопнул в ладоши, желая отпугнуть нищего, словно кота или маленького ребенка. Тот ответил ему грубым жестом.

– Как всегда, ты великолепен в своей никчемности! – насмешливо улыбнулась Бруно Сосия. Повернувшись к нищему, она нейтральным тоном осведомилась у него, откуда тот родом. Когда он ответил, она сплюнула. Бруно, правильно истолковавший их обмен репликами, хотя и не понявший из него ни слова, с удивлением уставился на Сосию.

вернуться

196

Аматусия – Венера, по названию города Амафунта на посвященном ей Кипре, где расположен одноименный храм.

вернуться

197

Тринакрийская скала – имеется в виду огнедышащая Этна (Тринакрия – мифологическое название Сицилии).

вернуться

198

Архитрав – балка, являющаяся нижней из трех составляющих классического антаблемента, основным его конструктивным элементом, обычно опирающимся на капители колонн.

103
{"b":"547704","o":1}