Как-то раз я попыталась сжечь его письма, но быстро убедилась, что он использует какие-то особые чернила, которые не просто выживают, но и начинают танцевать в огне. И тогда получается, что слова написаны на языках пламени, и я не могу отвести от них глаз. Иногда я думаю, что они огненными буквами выжжены у меня в душе и его ненависть горит на мне, словно клеймо.

Теперь я храню их, и если со мной что-то случится, когда-нибудь мой сын узнает, что именно, как и почему.

Когда я чувствую, что с минуты на минуту муж вернется домой, у меня внутри все сжимается, так что я едва могу пошевелиться. Когда я слышу его шаги, язык у меня немеет и прилипает к гортани. Я начинаю широко разевать рот, как рыба, и дышу неправильно, делая вдох вместо выдоха и наоборот, так что воздух застревает у меня в горле, а легкие, кажется, повисают на тонкой ниточке, которая грозит вот-вот оборваться.

Вот он идет. Я должна…

Нет, это не он. Это всего лишь ветер, который разгоняет липкие испарения над каналом, не принося прохлады, и обнимает нас влажными и горячими руками. Иногда мне хочется спрятать куда-нибудь нашего сына, когда я слышу эти шаги: Дева Мария, вот они звучат опять.

Взгляд мой устремляется к кошачьему углу, дабы убедиться, что все в порядке. Давеча кот обманул мои ожидания и забрался в кабинет мужа через открытое окно. Очевидно, по какой-то причине ему вдруг приглянулась маленькая восковая женщина, хотя она сделана отнюдь не из шелка или бархата. Наверное, это случилось оттого, что она гладкая, как холодное масло. Как бы там ни было, он ее стащил. Заметив пустое пространство позади ящика, я первым же делом бросилась в его будуар и принялась рыться в шарфах. Там она и обнаружилась, на самом дне, закутанная в какое-то рванье, словно цыганская принцесса.

Сердце замерло у меня в груди, потому что больше всего на свете я боялась того, что муж найдет ее и обвинит меня в колдовстве. Я знаю, он считает меня пустоголовой из‑за того, что я верю в привидений, но восковая женщина – совсем другое дело, поскольку она покажет ему, что я сама балуюсь магией. Он не поймет разницы, хотя для меня все ясно, как Божий день: я верю в призраков, но ненавижу колдуний.

Даже если я расскажу ему правду о восковой кукле, это станет для него лишним поводом не доверять мне. Я нашла ее еще в Сирмионе, не показала ее ему сразу же, все это время прятала от него и не оставила на том месте, где обнаружила, о чем теперь жалею от всего сердца.

Рабино, столкнувшись с Сосией на лестнице, заметил блеск шелка под легкой накидкой, которую она застегивала. Пробормотав обычное робкое приветствие, он проскользнул мимо нее. Она что-то мурлыкала себе под нос и ответить не удосужилась.

«Здесь, с нею, мне очень одиноко, – с жалостью подумал Рабино, – но при этом я не хочу, чтобы она ушла. Я никогда не пытался остановить ее. Быть может, мне стоит хотя бы попробовать?»

Он откашлялся и с мольбой взглянул на узкую спину жены.

– Я… я бы хотел, чтобы ты реже бывала в городе, – запинаясь, проговорил он.

Сосия на мгновение замерла, но не обернулась.

– Означает ли это, что вы любите меня, господин доктор? Что вы хотите иметь меня под рукой в собственном доме? Вы хотите сказать, что любите меня больше всех? Вы имеете в виду… – Сосия, не договорив, громко рассмеялась и продолжила спускаться по лестнице.

– Я имею в виду, что не желаю делить свою жену… с незнакомцами. Вот так. Мне представляется, что ты слишком беззаботно относишься к… своему здоровью и ведешь себя неосмотрительно, – смущаясь, добавил он.

– Неужели? – осведомилась Сосия, развернувшись на каблуках, чтобы взглянуть на него с нижней площадки лестницы. – Я не требую от тебя верности, Рабино. Ты можешь искать удовольствий там, где тебе угодно. Но не мешай и мне заниматься тем же самым, ладно?

– Я не хочу быть похожим на тебя. Боюсь, может случиться всякое…

– Ну и что? От этого люди становятся только злее. Чем они мягче, тем громче визжат.

Что он разглядел в ее глазах, когда она говорила эти слова?

– Нет, Сосия, от этого они становятся лишь уязвимее. Неужели мы не можем договориться? Ты становишься… неуправляемой, на мой взгляд. Я боюсь за тебя.

– Или, вернее, боишься меня, а?

Она улыбнулась и повернулась, собираясь уходить.

– Куда ты идешь?

– Ты действительно хочешь это знать?

Рабино покраснел и покачал головой, после чего нервно облизнул губы.

– Хороший мальчик, – сказала она. – Быть может, теперь я и не уйду.

Он отшатнулся и уже готов был выкрикнуть: «Нет! Я хотел совсем не этого!» – но тут загудел церковный колокол Сан-Тровазо. Сосия, похоже, вспомнила о чем-то. Вздрогнув, она быстрым шагом направилась к двери. Рабино почувствовал, как по спине у него стекает струйка холодного пота.

Сосия, направляясь к Доменико Цорци, изумленно покачивала головой, поражаясь бестактности Рабино. Какой смысл оговаривать условия их сожительства после стольких лет брака?

А потом она улыбнулась про себя, вспомнив, что Доменико Цорци пообещал сегодня сделать ей подарок: у нее появится собственный экземпляр Катулла.

Часом позже, честно заработав его, она стояла с печатной книгой в руках. Доменико своим худым телом прижимался к ней сзади, лаская ее груди и целуя в шею.

– Тебе нравится? – поинтересовался он. – Разве она не прекрасна?

– Великолепна. Над заглавными буквами работал Фелис Феличиано?

– Да. Я нанял его, чтобы он разукрасил напечатанные страницы. Ты знакома с ним?

– Все знают Фелиса, – пробормотала она, подаваясь ягодицами ему навстречу.

Доменико нервно вздрогнул. В ее голосе ему послышалось нечто такое, что вызвало у него неприятные подозрения. Доменико, считавший себя самым образованным из всех аристократов Венеции, признавал, что не является настоящим поборником равноправия. Ему претила мысль о том, что он делит ее с писцом, пусть даже это был сам несравненный Фелис Феличиано, а их женщина вдобавок – обыкновенная чужестранка. Он попытался сосредоточиться на грудях Сосии, накрыв их обеими руками и прижимая ее к себе вместе с книгой.

– Береги ее. Ты же знаешь, что она – особенная.

– Да, очень необычная. И тебе известно, как я ценю это. Мне всегда хотелось иметь свой собственный экземпляр.

– Кстати, – сказал Доменико, – я бы как-нибудь взглянул на твои стихи.

На лице Сосии отразилось неприкрытое изумление, а Доменико настаивал:

– Я знаю, что ты всегда носишь с собой книгу в кожаной обложке, которую я подарил тебе как раз для этой цели. Не нужно стесняться своих работ, ты можешь спокойно показать мне их. А вдруг у тебя есть талант?

Взгляд ее метнулся к кожаному дневнику, лежавшему на полке рядом с аккуратно сложенной одеждой.

– Я еще не готова, – отказалась она. – Давай пока остановимся на Катулле.

Сосия оглянулась, ища его губы, осторожно положила книгу и притянула его к себе.

Доменико вновь изготовился, а Сосия с улыбкой закрыла глаза. Он опять повернул ее спиной к себе, возвышаясь над нею, словно богомол, и долго двигался в ней.

«Вот так, хорошо, – думал Доменико, – я доставляю ей подлинное наслаждение».

«Эта книга, – улыбалась про себя Сосия, – стала моей настолько, что он даже не может себе этого представить».

Отпечатанная на прекрасной болонской бумаге Венделином, с заглавными буквами, нарисованными Фелисом, отредактированная Бруно, она принадлежала ей больше, чем кому-либо другому.

Монахини выразили Бруно свое беспокойство относительно его сестры, намекнув на ее неподобающее поведение. Кроме того, они заметили, что Джентилия бывает в городе чаще, чем того следовало ожидать. Он же изрядно удивился, узнав о том, что она вообще покидает остров. Чем она занимается в Венеции? К нему, во всяком случае, она не приходила ни разу. Мысль о том, что она одна бродит по улицам, изрядно встревожила его, поскольку Венеция была явно неподходящим и опасным местом для неопытной молодой девушки, да еще и страдающей некоторой неуравновешенностью.