Позвольте процитировать вам отрывок из письма, которое я получил в этом месяце от знаменитого писца Фелиса Феличиано, который любит наш город, но ласково смотрит на него из Вероны. Вот что он пишет:

…где-нибудь в конце лагуны необходимо устроить хранилище, где содержались бы те части Венеции, что унесены из нее отливом. Я представляю его себе как воображаемую воздушную Венецию, воссозданную из этих фрагментов; раскрашенный слепок города, нечто вроде книги города, воплощенного в двух измерениях и более красивого, нежели трехмерный. Это и есть подлинная душа Венеции, этот воздушный город моей мечты. Он похож на прозрачную, парящую над водой книгу, где страницы – это мысленные образы, воплощенные в цвете. Это будет не порождение разума, а шедевр красоты, взывающий к одним только чувствам.

А теперь, милорды, я спрашиваю вас, разве этого вы хотите? Чтобы венецианцы сами распространяли клеветнические измышления о том, будто у нас нет разума, будто нам недостает твердости, будто мы – всего лишь пузырьки воздуха? Прозрачное яйцо, пустое и яркое, как буква алфавита? Пустоголовая куртизанка, а не город?

Хвала, расточаемая нашей красоте, отравила наш разум тщеславием. Пришло время доказать всему миру, что у Венеции есть душа и ум под стать ее несравненной красоты лицу. На этом, милорды, позвольте закончить. Давайте послушаем, что все остальные имеют сказать об этом печатном изобретении, и допустим ли мы его в свой город или же забудем о нем. Итак, каково будет ваше решение? Прислушаемся ли мы к мнению наших священников и пессимистов, осуждающих всякое новое веяние? Или же откроем наши врата ветру новизны? По ту сторону Альп ждут нашего решения мужчины, готовые превратить нас в город, который печатает книги и получает от этого выгоду.

Через несколько месяцев после речи Доменико через Альпы перешли Иоганн и Венделин Хайнрихи из Шпейера, обуреваемые жаждой успеха, с отливками букв в карманах.

С собой они несли рекомендательные письма, написанные по-итальянски падре Пио, римским клириком, направленным в очень могущественное епископство Шпейер. Падре Пио, не чуждый дружескому мздоимству, при обычных обстоятельствах написал бы такие письма для любого просителя за подношение, недостойное упоминания, но в случае с двумя братьями он поступил так исключительно из чувства дружбы. Еще во время самой первой аудиенции в своем просторном кабинете он разглядел в них нечто такое, что не только прельстило его коммерческую жилку, но и заставило проникнуться к ним искренней привязанностью. Старший брат приближался к тридцати, младший был на пять лет моложе. Но при этом обоих отличал явственный налет мальчишества. Пока что никакое разочарование или утрата иллюзий не стерли сладкий и восторженный оптимизм с их лиц, а их светлые волосы оставались мягкими и пушистыми, как цыплячий пух.

Печатное дело интересовало падре Пио чрезвычайно; одной из многочисленных его задач было увеличение количества томов в библиотеке. Он побывал в Майнце, дабы лично ознакомиться с процессом использования подвижных литер, и рассчитывал на полный успех печатных станков. Он также был одним из тех на удивление многочисленных либеральных клириков, которые не видели никакой опасности в возрождении древнегреческих или латинских текстов.

– Это всего лишь красочные аллегории истинных ценностей Господа Бога нашего, – говорил он. – В них нет никакого богохульства. Все, что доставляет такое удовольствие, не может не быть даром Божиим. Как виноград или взбитые сливки.

Сам падре Пио никогда не бывал в Венеции, но знал, что она может предложить двум предприимчивым и энергичным немцам, имеющим нечто прекрасное и практичное на продажу.

В день их отъезда он лично проводил их до корабля, который должен был отвезти обоих вниз по Рейну до Базеля. Крепко обняв братьев на прощание на пристани, он напутствовал их словами:

– Отправляйтесь прямиком в Locanda Sturion[51], запомните; не позволяйте отвести себя куда-либо еще, а потом идите в fondaco. А уж оттуда – прямиком на Пьяццу![52] Каналы! Куртизанки! Ах, Венеция! Если бы я был на пять лет моложе! Вы должны написать мне обо всем! Слышите? Обо всем!

Он махал им вслед до тех пор, пока их судно не скрылось за излучиной реки. Последним звуком дома для братьев стал его голос, долетевший до них над вспененной водой: «“Стурион”! Ищите вывеску: серебряная рыба на красном поле».

Повернувшись, чтобы уйти, падре Пио подумал: «Хотел бы я знать, вернутся ли они?»

Ранним весенним утром 1468 года братья из Шпейера прибыли в Местре. Они растерянно стояли, дрожа от холода, среди ящиков и сундуков, выгружаемых на пристань. Пусть они и не догадывались об этом, но ящики сослужили им добрую службу и стали хорошим предзнаменованием. В них находилась первая партия манускриптов из собственной библиотеки кардинала Виссариона, которую он целиком и полностью пожертвовал Венеции, дабы сделать ее книжным городом. Тысяча новых томов, большей частью на греческом… сейчас их переносили во Дворец дожей на временное хранение, пока для них не будет готова библиотека.

Спотыкаясь, братья сошли на берег, волоча за собой дорожные сундуки и сумки. Бо́льшую часть из них тащил Венделин, поскольку Иоганн значительно уступал ему и ростом, и силой; с самого детства он не отличался ни крепким телосложением, ни отменным здоровьем. Вся физическая сила и выносливость в семье достались Венделину. Но из них двоих большее впечатление производил именно Иоганн. Он привлекал внимание окружающих, внушая им тревогу и беспокойство своим пристальным вопросительным взглядом.

На ломаном итальянском, усвоенном из архаичных трактатов с помощью падре Пио, братья подрядили носильщика, чтобы перенести свой багаж, битком набитый матрицами и железными буквами, на лодку. И что это была за лодка! Единственный доступный транспорт оказался длинной змеей черного дерева, высунувшей голову из воды, неширокой посередине и еще сильнее сужающейся к корме и носу, на котором в тусклых лучах рассветного солнца злобно скалила зубы посеребренная морда твари. Братья уселись рядышком на покрытое бархатом мягкое сиденье, а носильщик скорчился на разрисованной жесткой скамеечке. Они во все глаза смотрели, как перед ними разворачивается подернутая дымкой панорама сказочного города. Если бы они не читали о нем в книгах, то решили бы, что видят мираж, видение, навеянное им тяготами проделанного путешествия. На фоне рассветного неба возносились стройные башни; город казался покоящейся на подносе из расплавленного золота раскрытой книгой, страницы которой перелистывал ветер. Белые дворцы, украшенные каменным кружевом, парили над туманной водой. Остальные здания были инкрустированы мозаикой и отливали всеми оттенками ляпис-лазури.

Братья хранили благоговейное молчание, боясь заразить друг друга своими страхами, высказанными вслух. Венделин и Иоганн, словно зачарованные, вцепились в борта гондолы, в глубине души желая вновь очутиться среди бархатных холмов Шпейера и упрекая себя за глупость и самонадеянность. Кто они такие, чтобы осмелиться вступить в этот легендарный город и при этом мечтать, что смогут привнести в него нечто новое?

Солнце поднималось все выше. Призрачные очертания города обретали плоть и четкость. Теплый ветерок ласково ерошил их волосы, отчего они вздрагивали, как в ознобе. Когда лодка приблизилась к берегу, их атаковали запахи: сдобной кондитерской выпечки, маринованных оливок, чеснока и лилий. Они услышали пение, выкрики уличных носильщиков и, что самое удивительное, трели птиц, наполнявшие солоноватый воздух нежным очарованием. Повсюду взгляд их натыкался на других чужеземцев – турок, греков, египтян, а до слуха доносились обрывки варварских наречий. Их гондольер направил лодку по Гранд-каналу, мимо палаццо, церквей и складов, изящные силуэты которых странным образом контрастировали с их огромными размерами и утилитарным предназначением. Братья сидели не шевелясь на своей бархатной скамье, пытаясь не поддаваться благоговейному испугу и думая о замечательном новом изобретении, что покоилось в их кожаных сумках.