Сразу после июльского бунта на большевиков посыпались обвинения в том, что они действуют на «немецкие деньги». Вопрос о деньгах возникал с 1915 г. в самых различных контекстах. В марте харьковские профессора заподозрили студентов, что те бастуют на немецкие деньги, в июне 1915 г. в действующей армии некоторым казалось, что майский антинемецкий погром в Москве был устроен «революционерами-жидами, действовавшими на немецкие деньги». 14 февраля 1917 г. «русские воины-баптисты» жаловались М.В. Родзянко на обвинения в том, что они якобы получают деньги из Германии{2764}. В глазах общественности любое неожиданное событие тут же представало в своего роде параноидальной ауре.
О финансировании большевиков немцами первым заговорил в эмиграции журналист Г.А. Алексинский во французской прессе еще в марте 1915 г. Его информацию подхватил редактор газеты «Русская воля» А.В. Амфитеатров{2765}. Но тогда эти публикации не вызвали общественного резонанса, они пришлись кстати лишь в 1917 г. Не удивительно, что П.Н. Милюков, по наущению которого союзники задержали Л.Д. Троцкого в Галифаксе (Канада), не постеснялся сделать соответствующие намеки относительно обнаруженных у последнего 10 тыс. американских долларов (около 200 тыс. по современному курсу). (Тот скорее всего позаимствовал их у богатых родственников, но, как «истинный революционер», постеснялся их «буржуазного» происхождения.) Впрочем, поскольку Временное правительство имело обыкновение снимать былые обвинения в пособничестве врагу, представления о «немецких деньгах» в массовом сознании притупились.
Между тем Австро-Венгрия тайно финансировала сепаратистский Союз вызволения Украины (СВУ) — немногочисленную группу украинских социалистов-самостийников — с 1915 г. Затем интерес к СВУ появился у немцев, которые оказались более щедрыми. В общей сложности лидеры СВУ получили из Германии в 1915–1918 г. почти 750 тыс. марок, однако успеха они не имели{2766}. Трудно предположить, что Германия воздержалась бы от финансирования прочих элементов, ослабляющих своего противника.
Новые обвинения в том, что Ленин — «немецкий шпион» поначалу строились на показаниях Д.С. Ермоленко — попавшего в плен еще в ноябре 1914 г., завербованного немецкой разведкой, а затем, после переброски в Россию в конце апреля 1917 г., решившего повиниться. Ермоленко подробно рассказал о том, как германское командование сформировало из военнопленных-украинцев 1-й Украинский полк им. Шевченко, а затем, между прочим, сослался на слова немецкого офицера о том, что с ними заодно действует Ленин, находящийся в постоянном контакте с известным самостийником А.Ф. Скоропись-Иолтуховским{2767}.
Похоже, сначала российские контрразведчики хотели использовать Ермоленко для дискредитации Ленина в связи с апрельскими беспорядками, затем в борьбе против «украинского сепаратизма», однако в связи с наступлением на фронте поспешно вложили в его уста легенду о «предательстве». В суде опровергнуть эту версию не составило бы труда[160]. Но бульварные газеты заговорили о связи Ленина и с Германией, и с «сепаратистами»{2768}. Разумеется, немцы готовы были субсидировать не только последних, но и всех российских «циммервальдцев». Но знакомство с многочисленными протоколами допросов Ермоленко (человека неоднократно контуженого) показывает, что в свое время немцы намеренно дезинформировали его относительно встреч Ленина со Скоропись-Иолтуховским, а российские контрразведчики не только «поверили» в это, но и добавили в эту версию «подробности»[161]. Дело дошло до того, что сам Скоропись-Иолтуховский в язвительной форме опроверг эти выдумки: Ленин физически не мог встречаться с ним.
Из материалов следствия видно, что большевики пользовались сомнительными деньгами от контрабандно-спекулятивных торговых акций. Можно также предположить, что немецкие деньги через Л.Б. Красина, работавшего в Русско-Азиатском банке, действительно поступали большевикам, но не по тем каналам, по которым предполагали сотрудники Чрезвычайной следственной комиссии{2769}. Скорее всего это было известно Ленину{2770}, но вряд ли вызвало у него какие-либо моральные угрызения. По представлениям тогдашних левых социал-демократов, согласно «единственно верной» марксистской теории империалистический мир объективно движется к своей собственной гибели, оставалось только помочь ему в этой «исторически-прогрессивной» задаче за его же деньги.
Провал наступления заставил активизироваться меньшевиков и эсеров. 27 июля под председательством Ф.И. Дана состоялось совместное совещание представителей Бюро ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, Бюро исполкома крестьянских депутатов, Центрального бюро профсоюзов, союза металлистов, представителей социалистических партий. Критика правительства не ослабла: звучали заявления о том, что «ведомство торговли разбойничье гнездо», меньшевик Н. Череванин вновь обвинял министра Пальчинского в саботировании экономической программы коалиционного правительства{2771}. Но радикальных предложений по реорганизации власти не прозвучало. Меньшевик Б.О. Богданов предложил учредить специальный орган — Комитет обороны страны из представителей «революционных» организаций и созвать съезд демократических сил. Поначалу решили провести съезд уже на следующей неделе, затем сообразили, что это невозможно по организационным причинам{2772}.
Тем временем правительство награждало себя все новыми и новыми полномочиями. Помимо арестов большевиков, запретов ряда съездов и собраний и спешной отправки на фронт солдат тыловых гарнизонов (особенно петроградского и киевского) начались аресты членов земельных комитетов, которые в соответствии с инструкциями министра земледелия Чернова брали на себя заведование земельными запасами. Представители военного отдела при Крестьянском Совете потребовали от Чернова немедленного осуществления объявленного курса, а тот не придумал ничего лучшего, как отправить их к Керенскому. Последний, в свою очередь, вновь направил их к министру земледелия. Создавался заколдованный круг. «Керенский и Чернов становятся палачами, — записывал в дневник 16 июля Пришвин. — И делают они совершенно то же, что и буржуазия… Изменяют слова и формы, сущность остается одна». 22 июля он добавлял: «В комитеты мы не верим. И даже в Учредительное собрание не верим… Не хватает какого-то звена»{2773}. Людям не хватало способности к гражданской самоорганизации, а ее и быть не могло. Демократическим политикам оставалось лишь бессильно сопротивляться ходу событий.
7–9 августа состоялось Совещание демократических организаций по обороне. В речи Ф.И. Дана была поставлена цель: «Взять дело обороны страны в свои руки и вырвать влияние у тех, кто ставит свои классовые интересы выше национальных». В принятой резолюции говорилось о необходимости «значительных жертв от всех классов населения» в борьбе с разрухой. Представители крестьянской секции со своей стороны предложили привести твердые цены на зерно в соответствие с ценами на продукты промышленного производства. Но установить «справедливый» баланс цен было уже невозможно. Состоявшийся 3–5 августа в Москве торгово-промышленный съезд осудил хлебную монополию как «меру антигосударственную», вызвавшую ухудшение продовольственного положения{2774}. 20 августа очередное частное совещание членов Государственной думы также подвергло критике хлебную монополию и деятельность местных продовольственных комитетов{2775}. Тем временем на местах крестьяне начали захватывать реквизированный у помещиков хлеб. Не прекращалась агитация против твердых цен. На этом фоне предложения Совещания выглядели нереалистичными. Политика местных продовольственных комитетов, озабоченных, прежде всего, сохранением хлебных запасов для нужд местного населения, все менее согласовывалась с общегосударственной продовольственной программой. Но что-либо изменить было уже невозможно.
