Лишь небольшая часть левых кадетов типа кн. Шаховского и Кишкина, которым надоело, по их собственному признанию, «сидеть на прежних позициях», продолжала настаивать на требовании «ответственного министерства» и осуществления реформ в интересах демократического большинства. В постановлении, принятом на пленарном заседании ЦК 10–11 мая 1916 г., состоявшемся в Москве, было признано желательным, чтобы «независимо от законодательствования в Думе велась борьба с правительством всеми парламентскими способами»{1675}.
В условиях стремительно назревающего общенационального кризиса лидеры российского либерализма вынуждены были признать, что все их благие надежды на примирение и сотрудничество с правительством оказались иллюзорными. Так, на заседании Прогрессивного блока 20 октября 1916 г. И.Н. Ефремов заявил: «Наш долг произвести переворот, чтобы добиться победы. Но это производство переворота предательство. Я не хочу приходить к выводу: братцы, свергайте правительство. Но возможно говорить, чтобы не вытекал призыв к революции: этого не может быть из любви к отечеству». 31 октября 1916 г. Ефремов довел до сведения участников Прогрессивного блока решение фракции прогрессистов о выходе из блока{1676}.
Некоторые подвижки влево наметились и на октябрьской партийной конференции 1916 г. По мнению левых кадетов, осторожная тактика Милюкова «убивает партию в глазах в последнее время стихийно левеющего провинциального общества». В отличие от партийного лидера, который «центр тяжести видит в парламентской борьбе с правительством», местные партийные организации «считают необходимым перенести центр тяжести в организацию масс, в сближение с левее стоящими политическими группами, в более решительной борьбе с правительством не только на парламентской почве, но и при посредстве всевозможных общественных организаций»{1677}. Учитывая рост оппозиционных настроений в стране, Милюков вынужден был признать необходимость более активного применения «всех парламентских средств для скорейшего устранения препятствий, стоящих на пути к победе». Вместе с тем он продолжал настаивать на том, что фракция будет до конца поддерживать связь с Прогрессивным блоком, «поскольку настроение последнего остается гармонирующим с поставленными текущим моментом задачами национальной политики»{1678}. Как историк и как политик Милюков прекрасно понимал, что в условиях стихийного массового движения, которое стало все более активно проявлять себя, Дума являлась единственным якорем спасения для либеральной оппозиции. И этот якорь следовало во что бы то ни стало сохранить. Это понимали и критикующие фракционную тактику Милюкова левые кадеты, вынужденные каждый раз идти на попятную и, в конечном счете, голосовать за предложения партийного лидера. Из этого порочного круга реального выхода не было. Оставалась лишь словесная эквилибристика, мастером которой и был Милюков.
Классическим образцом речи, в которой содержалась, с одной стороны, предельно острая критика правительства, а с другой — не было призыва к революции, явилось выступление Милюкова 1 ноября 1916 г. в Думе. «Теперь мы видим и знаем, — говорил он, что с этим правительством мы так же не можем законодательствовать, как не можем с ним вести Россию к победе». Однако Милюков был далек от призыва к свержению правительства, оставляя право на борьбу с ним исключительно либеральной оппозиции. «Мы, — продолжал он, — говорим этому правительству, как сказала декларация блока: мы будем бороться с вами; будем бороться всеми законными средствами до тех пор, пока вы не уйдете… Вы спрашиваете, как же мы начинаем бороться во время войны? Да ведь, господа, только во время войны они и опасны. Они для войны опасны, и именно поэтому во время войны и во имя войны, во имя того самого, что нас заставило соединиться, мы с ними теперь боремся»{1679}.
Речь Милюкова 1 ноября, в которой набатом звучал вопрос: «Что это, глупость или измена», — произвела огромное впечатление как на депутатов Думы, так на все российское общество. «Впечатление получилось, — вспоминал Милюков, — как будто прорван был наполненный гноем пузырь и выставлено напоказ коренное зло, известное всем, но ожидавшее публичного обличения»{1680}. Растиражированная в миллионах экземпляров, речь Милюкова стала, по его выражению, «мультипликатором полученного впечатления». Но все же было бы явным преувеличением ее считать «штурмовым сигналом» к революции. Она скорее была «громоотводом» от революции, которой лидер кадетской партии в принципе не хотел, ибо предчувствовал, что она неминуемо примет социальный анархический характер, а это как раз и не входило ни в текущие, ни в перспективные политические планы партии народной свободы.
Милюкова поддержал выступивший на том же памятном думском заседании В.А. Маклаков, который заявил: «Мы заявляем этой власти: либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна»{1681}. В ноябрьские дни лозунг «ответственное министерство» стал лозунгом всей либеральной оппозиции, рассчитывавшей на то, что, поднявшись на следующую ступеньку, можно предупредить революцию. «Правительство думает, что мы делаем революцию, а мы ее предупреждаем», — говорил на заседании Прогрессивного блока 16 ноября октябрист С.И. Шидловский{1682}.
Боязнь, что революция примет анархические формы, заставляла кадетов усиливать накал словесной критики в адрес правительства, тем более что они видели некоторые подвижки со стороны монарха, который наконец расстался с премьер-министром Б.В. Штюрмером. Либералам казалось, что если они еще чуть-чуть усилят напор, то не исключено, что можно «сверху» получить «ответственное министерство». При этом раскладе они рисковали гораздо меньше, чем своим вступлением в «игру» с подготовкой революции. Анализируя сложившуюся ситуацию, Милюков, выступая в Думе 16 декабря, подчеркнул: «Мы переживаем теперь страшный момент. На наших глазах общественная борьба выступает из рамок строгой законности, и возрождаются явочные формы 1905 года». Политическое движение в стране, считал он, снова «приобрело то единство фронта, которое оно имело до 17 октября 1905 года». Но за эти десять лет произошли серьезные подвижки в общественном сознании. Поэтому, по мнению Милюкова, «масштабы и формы борьбы, наверное, будут теперь иные». И в этой-то по существу уже ставшей экстремальной ситуации «кучка слепцов и безумцев пытается остановить течение того могучего потока, который мы в дружных совместных усилиях со страной хотим ввести в законное русло. Господа, я еще раз повторяю — это еще можно сделать. Но время не ждет. Атмосфера насыщена электричеством. В воздухе чувствуется приближение грозы. Никто не знает, господа, где и когда грянет гром. Но, господа, чтобы гром не разразился в той форме, которой мы не желаем, — наша задача ясна, мы должны в единении с общими силами страны предупредить этот удар»{1683}. Однако надежд на мирный исход борьбы с правительством оставалось все меньше и меньше. Это толкало к поискам иных, непарламентских средств воздействия на власть. Причем эти поиски велись как правыми монархистами, подталкивающими монарха к роспуску Думы, так и либералами типа октябриста А.И. Гучкова и прогрессиста А.И. Коновалова.
К началу 1917 г. лидеры либеральной оппозиции почувствовали свое бессилие изменить ход событий и оказались, по признанию Милюкова, «утомлены в бесплодной борьбе» с правительством. В то время, когда требовалась решительность в действиях, они упустили из своих рук «руководство событиями», которые перешли к более левым течениям{1684}. На заседании Думы 15 февраля 1917 г. Милюков, отвечая на призыв левых фракций действовать «смело, и страна будет с вами», заявил: «Эти призывы, эти надежды нас глубоко трогают, но я должен сказать, и несколько смущают. Наше слово есть уже наше дело. Слово и вотум суть пока наше единственное оружие»{1685}.
