В отличие от представителей провинциальных партийных комитетов, близко контактирующих с демократическими массами и заявлявшими, что ситуация в стране уже стала напоминать события 1905 г., Милюков продолжал уверять своих однопартийцев, что «в повторение революции 1905 г. мы не верим». В противовес провинциальным кадетам, настаивавшим на сближении с левыми партиями, он заявил, что партии ни в коем случае нельзя опять идти «за стихийной волной революции». Учитывая опыт прошлого, она должна сильнее прежнего «опровергать поведение с.-д.»{1613} Одним из аргументов, которым часто пользовались кадетские идеологи для доказательства, что во время войны революции быть не должно, являлось утверждение о том, что якобы армия с «крайними левыми не пойдет». Оставаясь в рамках концепции эволюционного общественного развития, идеологи либерализма предпочитали верить, что массовые выступления получат мирную форму самовыражения. Однако реальная жизнь на каждом шагу «взрывала» либеральную теоретическую схему, заставляла вновь и вновь обращаться к обсуждению вопроса о революции.
В плане понимания либеральными теоретиками и идеологами реальной угрозы новой революции интерес представляет доклад Ф.Ф. Кокошкина «Об общем политическом положении», с которым он выступил 3 января 1916 г. на съезде кадетских комитетов подмосковных губерний. Проанализировав политическую ситуацию в стране, Кокошкин заявил о том, что русское общество, полностью разочаровавшееся в попытках либеральной оппозиции «образумить» путем разных мирных комбинаций исполнительную власть, вновь вернулось «к старой мысли о революционном перевороте». Хотя докладчик не раз заявлял о нежелательности революции во время войны, тем не менее он все же вынужден был признать, что «нельзя отрицать возможности революции после войны, хотя нельзя считать доказанной ее неизбежность». Суть проблемы, по его мнению, состоит «не в том, что будет или не будет революция, а будут ли достигнуты те цели, для достижения которых многие считают революцию необходимой».
В общественном сознании, по словам Кокошкина, всегда придавали революции «слишком большое значение», причем расценивали ее «исключительно как отрицательную разрушительную силу», которая должна была смести существующий режим. Однако при этом, к сожалению, мало думали о том, чем же можно заменить старый режим. В результате Кокошкин пришел к крайне пессимистическому выводу о том, что если все же произойдет революционное разрушение старого строя, то в стране неизбежно установится «военная диктатура и реакция». Поэтому, считал он, «революция тогда только имеет значение, когда общество внутри себя готово к созданию нового строя, когда оно сговорилось и относительно основ этого строя, и относительно способа его осуществления». В настоящий же момент такой готовности у общества нет. Поэтому, как и в 1905 г., получится та же самая картина, а именно власть вновь окажется в руках организованных сил — дворянства и бюрократии.
Итоговый вывод доклада Кокошкина гласил: «Не нужно возлагать преувеличенных надежд ни на революцию, ни на переворот иного рода. Дело не только в устранении от власти тех элементов, которые сейчас ею обладают, а во внутренней готовности общества взять власть в свои руки». Сейчас же русское общество «не имеет внутри себя готового плана новой организации. Оно не сговорилось и не сможет сговориться в короткий срок о новом строе». В самый решительный момент, как это уже было в 1905 г., в обществе опять будут выставлены одновременно самые разнообразные требования: «Одни будут стремиться к парламентской монархии, другие к республике, третьи к социальному перевороту, четвертые к федерализму. Не будет также и тактической согласованности. В результате явится военная диктатура». Поэтому в создавшейся ситуации «самая важная и настоятельная внутриполитическая задача» состоит не в подготовке революции, а в организации и объединении всех общественных сил страны. В ходе реализации этой стратегической задачи «мы одновременно и поможем обороне, и подготовим различное участие общества во власти»{1614}. Представляется, что в своих основных положениях наблюдения Кокошкина были, безусловно, правильными. По сути, он, как по нотам, «проиграл» ситуацию послефевральского периода.
Как видим, либеральные идеологи, имевшие за своими плечами опыт Первой российской революции, прекрасно понимали, что революционные методы борьбы с авторитарным режимом для них неприемлемы. Признавая революцию 1905 г. как свершившийся политический акт, к которому в те годы они приложили руку, либералы прекрасно понимали, что следующая революция, независимо от того, начнется ли она в период войны или же после нее, с логической неизбежностью выйдет за привычные рамки политической революции, будет наполнена социальным содержанием. Признавая политическую революцию и последующие социальные реформы, либеральные теоретики самым решительным образом отвергали социальную революцию, на которой настаивали леворадикальные социалистические партии. Постоянно возвращаясь на заседаниях ЦК, партийных конференциях и съездах к проблеме революции, кадетские лидеры также прекрасно понимали, что не имеют в своем распоряжении сил, способных контролировать развитие революционного процесса в стране, а главное удержать его в мирных рамках. Поэтому лишены смысла утверждения о том, что якобы не только кадеты, но и либералы в целом сознательно вели подготовку революции в России.
Экстремальные условия мировой войны с особой остротой выявили наличие глубоких противоречий, с одной стороны, между теоретическим осознанием либеральными идеологами и политиками связи между войной и революцией, а с другой — их практическим неприятием насильственного переворота в стране. В своей повседневной политической деятельности лидеры либерализма максимально стремились к тому, чтобы предотвратить революцию в России. Во имя этого они сознательно шли на постоянные компромиссы с монархией, рассчитывая на ее благоразумие во имя собственного сохранения пойти хотя бы на минимальные уступки требованиям оппозиционной общественности.
Война с логической неизбежностью поставила и вопрос о необходимости единения всех национальностей, населяющих империю. «Идущие в бой инородцы, — подчеркивал Кокошкин, — должны знать, что они идут на защиту общего отечества, которое для них не чужой, а свой дом, в котором есть место для свободной жизни и развития их народности. Население окраин, угрожаемых неприятельским нашествием, должно чувствовать себя живой неразрывной частью государственного организма, связанной с его центром своими насущными жизненными интересами»{1615}.
В логике концепции «единой и неделимой России» либералы активизировали разработку национального вопроса. Так, при ЦК кадетской партии были созданы и активно работали комиссии: по еврейскому вопросу (председатель М.М. Винавер), украинскому (А.А. Корнилов, В.И. Вернадский), польскому (П.Н. Милюков, Ф.Ф. Кокошкин, А.А. Корнилов, Д.Д. Протопопов), армянскому (П.Н. Милюков, М.С. Аджемов, А.К. Дживелегов, М.И. Пападжанов), литовскому (П.С. Монас, М.М. Винавер, Ф.Ф. Кокошкин, П.Н. Милюков и др.).
Из национальных проблем, по которым были созданы специальные комиссии, наиболее слабо разработанными оказались еврейский и украинский вопросы. Проявлять инициативу их постановки в Думе либералы не спешили. Что касается еврейского вопроса, то опасались роста антисемитизма, искусственно раздуваемого черносотенной пропагандой, а украинского — в связи с событиями в Галиции и позицией правительства и националистов в отношении западных украинцев. Три других вопроса (польский, армянский и литовский) в годы войны приобрели еще и международный характер. 7 декабря 1914 г. Милюков сосредоточил внимание присутствующих на разъяснении различных точек зрения на польский вопрос, которые циркулируют в русском обществе. Причем амплитуда этих мнений колеблется от полной политической независимости Польши до признания достаточности предоставления ей прав местного самоуправления. Сам Милюков высказался категорически против предоставления Польше политической независимости. «Сейчас, — заявил он, — независимая Польша в силу тех или иных обстоятельств могла бы занять враждебную позицию по отношению к России, и надо пока ее придержать»{1616}.
