— ЗВЕРЬ!!!

Небо надо мною вдруг не выдержало копившейся в нём энергии. Оно разродилось ею со страшной силой, выплеснув из своего чрева огромную массу воды. Ураганный ветер расщепил её на миллиарды мелких струй, переплёл хаотично друг с другом, безжалостно вбил в почву, трансформируя её в сплошное месиво. Гигантская ослепляющая молния неожиданно пронзила небо и ударила вниз, в землю, недалеко от меня. Гром мощно встряхнул мироздание. Всё вокруг задрожало, заходило ходуном, земля превратилась вдруг в тёплую смолу, стала сначала уползать из-под ног, а потом вспучиваться и холодно кипеть.

Все события того вечера хаотично переплелись в моей голове. Я потом долго, с помощью соратников, вспоминал и анализировал их.

Помню, как ЗВЕРЬ то ли ещё до удара первой молнии, то ли одновременно с нею, мгновенно материализовался в двух шагах от меня. Шерсть его была вздыблена, она искрилась и пылала, из пасти по огромным клыкам текла слюна и тяжело взбрызгивалась пена, всё пространство вокруг заполнил ужасный страшный вой, воздух сгустился и завибрировал. Кровь застыла в моих жилах, кольчуга вдруг стала нагреваться, бедро обжёг кинжал. Потоки воды с неба с неимоверной бешеной силой продолжали истязать землю, которая неумолимо и покорно расплывалась под ногами.

ПОСОХ в моей руке вдруг раскалился, засветился ярким белым светом. Я перетёк в него, а он в меня, и мы стали единым целым, превратившись в плотный сгусток энергии. В свою очередь с небес полыхнуло нестерпимо ярко и мощно. Время застыло, мир вокруг трансформировался до неузнаваемости. Поток чудовищной энергии обрушился на меня, ослепил, оглушил. Он стал нереально медленно и крайне болезненно разрывать моё тело на мелкие куски. Я даже не успел услышать последующий за молнией мощный, сотрясший землю и небо, звуковой удар. Я просто знал, что он должен быть и, находясь на пике этого сумасшедшего ожидания, корчась от невыносимой боли, наконец-то рассыпался на миллион осколков, которые разлетелись по всей Вселенной в разные стороны.

Последнее, что каким-то непонятным образом запечатлело в памяти моё взорванное сознание, — прекрасное, печальное, неумолимо удаляющееся от меня лицо ГРАФИНИ. Потом я был поглощён чёрной, холодной, ужасной и спасительной тьмой.

Эйфелева Башня была почти пуста. В это время с неё исчезают организованные экскурсионные толпы и остаются только одинокие, завороженные и очарованные ею и Парижем посетители, немногочисленные влюблённые парочки и откровенно скучающие гуляки, которые не понимают, для чего собственно они на этом сооружении оказались в столь позднее время. Такие нервные придурки с мрачными лицами были и будут всегда и везде. Их не так уж и много, но именно они — стихийные, беспокойные и сами себе непонятные существа, увы, подчас оказывают заметное влияние на наш мир.

— Почему придурки? — пробормотал БОГ, любуясь ночным Парижем.

— Хватит читать мои мысли! — раздражённо произнёс я, отхлёбывая из карманной фляжки довольно крепкую, вонючую, купленную на последние деньги, текилу.

— Я твои мысли не читаю, я их творю! — возмутился ОН.

— Что за бред! — возмутился я в ответ. — Ты, конечно, сотворил этот мир, а значит и меня, и не только меня одного, но я сам творю свои мысли!

— А что такое мысль? Что ты знаешь о её природе!? — засмеялся мой собеседник.

— Мысль, — это продукт деятельности головного мозга, результат работы миллионов и миллиардов нейронов, соединённых между собой. Белое и серое вещество, нервные волокна, электрические импульсы, передающиеся по ним. Синоптические связи. Левое и правое полушария. Левое, кажется, отвечает за логику, правое за эмоции. Мозг регулирует и определяет работу всего организма. Ну, и так далее, и тому подобное. Я не биолог. Это всё, что я знаю о головном мозге, — сказал я, потом напрягся и задумчиво произнёс. — А может быть это всё только на поверхности, так, видимая часть огромного айсберга? А что там под водой, никому знать не дано. До поры до времени, конечно. Может быть. Возможно, возможно…

— Вот то-то и оно, вот то-то, — одобрительно пробурчал ОН, перехватывая из моих рук фляжку. — Как ты можешь пить эту гадость?

— Всё вокруг гадость: и текила, и виски, и пиво, и Кока-Кола, и Пепси-Кола, и этот непонятный, скучный, туманный ноябрьский Париж, и эти вечные, наглые, суетящиеся негры под башней, и эти отмороженные парижанки на своих мини-машинках и мотороллерах, и эти арабы, сжигающие нас ненавидящими взглядами, и эта грязная Сена, и весь этот фетиш! Кругом всё серо, противно и промозгло. Тьфу!

— О чём это ты? Какой фетиш!? — возмутился БОГ.

— Не надо придуриваться! — я долбанул ногой по металлической конструкции, которая глухо и одобрительно загудела мне в ответ.

— Ты сегодня явно не в настроении.

— Да, и не стесняюсь говорить об этом!

— С какой это стати ты так взъелся на этот чудесный город? — засмеялся ОН.

— Со всех статей! — ответил я. — В чём, собственно, его необыкновенная и уникальная чудесность? Город, как город, ничем не хуже и не лучше многих других.

— Ты уверен?

— Абсолютно и полностью! — воскликнул я. — Дома, как дома, соборы, как соборы, река, как река, асфальт, как асфальт, бетон, как бетон, кирпичи, как кирпичи, магазины, как магазины, кафе, как кафе, фонтаны, как фонтаны, музеи, как музеи… Ничуть не хуже и не лучше, чем в сотне других мест. Бабы в большинстве своём не красивы: то плоские, как сёлёдки, то жирные, как тюлени, а чаще всего вообще ни то, ни сё. Дурны, расчётливы, стервозны, суетливы. Мужики вечно чем-то озабочены, нервны и прячут глаза, при этом умудряясь слащаво улыбаться. Какая любовь, какая романтика?! Кругом эти чёрные, жёлтые, коричневые хари! Сплошная мешанина харь! А этот однообразный и глупый шансон!? А эти напыщенные, заторможенные и тупые полицейские!? Мне не нравится эта страна! Мне не нравится этот желанный для многих, но давно лишённый всякого флёра и смысла, абсолютно выхолощенный город! Ненавижу его!

— О, как, ишь, ты, однако! — хохотнул БОГ.

— Да, именно так! — злобно ответил я.

— Ну, хоть какое-то место во Франции тебе нравится? — иронично усмехнулся мой собеседник.

— Конечно, и ты об этом месте прекрасно осведомлён! — нервно произнёс я. — Ты знаешь, почему мне это место нравится, почему оно мне интересно и очень дорого!

— Ты имеешь в виду Монте-Карло и ту девицу, с которой ты занимался любовью на заднем сиденье экскурсионного автобуса, следующего ночью вдоль Лазурного Берега?

— Да.

— Но это была не Франция, ты в то время находился на территории Княжества Монако.

— Значит, Францию я не люблю вообще, — проворчал я.

— Да, сегодня ты явно не в духе, — усмехнулся ОН, а потом насмешливо продекламировал. — Что послужило этому причиной, Милорд, неужто, ваш РОМАН?

— Да, именно, Король, моей хандре причина он, — раздражённо пробрюзжал я в ответ. — Именно он! Не пишется, мерзавец! Нет этого самого, как его?

— Вдохновения, экстаза, огня?

— Да нет, всё не то!!!

— Может быть просто нет желания? Заела лень? Отсутствуют идеи? — ОН вдруг бесцеремонно выхватил из моих рук фляжку с текилой и сделал из неё большой глоток, поморщился. — Какая гадость! Ну почему не купить качественный напиток? Это же явная подделка!

— На какие шиши? На эту дрянь я потратил последние евро? — огрызнулся я и тут меня озарило. — Чёрт возьми! Нашёл то слово, самое уместное, ясное и понятное!

— Какое слово? — недоумённо поморщился ОН.

— Ну, то, которое объясняет, почему РОМАН не пишется!

— И какое же это слово?

— Нет КУРАЖА! — заметался я по обзорной площадке. — Нет КУРАЖА, понимаешь?!

— Понимаю, — усмехнулся БОГ. — Я сам такой. Без куража — ни куда!

— Пошёл к чёрту! — завопил я. — Не потерплю больше твоих дурацких издевательств! А, завершая нашу содержательную беседу на этой железяке, могу сказать, что мне всё один чёрт, — что Монте-Карло, что Париж, что Венеция, что Берлин, что Милан, что Прага, а тем более Варшава. Мерзкий отвратительный город. Везде мне одинаково скучно, неинтересно и одиноко. К чёрту всё, к чёрту!