— Империя превыше всего, Сир!

— Ну, вот это совершенно другое дело! — я поднял рюмку к небу, задумчиво посмотрел сквозь неё на слегка искривлённую голубую высь. — Вы знаете, а может быть я и не прав. Что такое Империя? Мелкая пыль на ладони Вечности. Сгинет она под натиском ветра-времени и, возможно, никто никогда о ней не вспомнит, а если и вспомнит и помянёт, то, скорее всего, как это положено, недобрым словом.

— И что же в этом мире вечно, Сир? — раздался из-под стола глухой и неожиданно трезвый голос ШЕВАЛЬЕ.

— Любовь, мой друг. Только любовь. Сука-любовь… Именно она, увы, или к счастью, правит мирами! Только она!!!

На следующее утро мы вновь собрались всё за тем же столом. Переночевали все на флагманской галере, с трудом добравшись до своих кают. К ГРАФИНЕ я так и не зашёл. Не знаю почему… То ли не хотел увидеть её в нынешнем плачевном состоянии, то ли испытывал перед ней определённое чувство вины, то ли ещё что-то мешало мне навестить её. Не знаю…

Погода была превосходна. Дул лёгкий свежий ветерок, волны тихо и мирно плескались за бортом. Небо по синеве соперничало с морем.

— Советник, — лениво произнёс я, разливая по рюмкам Звизгун и задумчиво созерцая аппетитный кусок мяса, дымящийся в большом блюде, стоящем посредине стола.

— Да, Сир!

— Как вы себя чувствуете?

— Хреново, Ваше Величество, но вполне терпимо, — ответил ПОЭТ. — Что нам, Бессмертным, какие-то пять литров Звизгуна! Вот как чувствует себя ШЕВАЛЬЕ, это другое дело.

— Барон?

— Я здесь, Сир, — вяло ответил смертельно бледный ШЕВАЛЬЕ, с отвращением глядя на еду и питьё.

Руки его тряслись, голос предательски дрожал. Да, как бы не был могуч и молод организм, но за определённой чертой и он даёт сбой.

— Понимаю, сударь, что вы здесь, а не на Луне! — усмехнулся я. — Как здоровье?

— Очень хреново себя чувствую, Сир.

— А вы знаете, господа, ведь «хреново» и «очень хреново», — это же совершенно разные вещи! — расхохотался я. — А вообще-то, пить надо меньше!

— Полностью согласен с Вами, Сир. Но как же в Вашей компании не пить или пить мало? Вы за столом, как тайфун, как цунами, как ураган. Кто и что может на этой земле им противостоять? — поморщился юноша.

— Не только на Земле, но и в Космосе! — строго произнёс я.

— Конечно, Сир, — пробормотал смертельно бледный ШЕВАЛЬЕ.

— Насчёт тайфуна и цунами я согласен. Имеются у меня такие свойства характера. Что есть, то есть, — печально вздохнул я. — Отсутствием чувства меры грешите не только вы. Но что вы ожидали от Великого и Бессмертного ВЕРШИТЕЛЯ!?

— Сир, а что, — ПОЭТ тоже бессмертен!

— Да…

— Понятно, Государь.

— Ничего вам пока не понятно, мой юный друг. А вообще, пить вам действительно надо меньше. Здоровье превыше всего. Даже превыше Империи! Империи уходят и приходят, а здоровье, если его потеряешь, то уже не вернёшь. Зачем тягаться с нами, Бессмертными? Смысл? Я вам, кажется, уже как-то говорил, что умеренность — есть лучший пир! С сего дня вы должны определить для себя конкретную норму, меру, ну, например, сто пятьдесят-триста грамм, в зависимости от настроения и времени застолья. И не более того!

— Сир, я вообще бросаю пить!

— А вот это вы зря, юноша! Зачем же лишать себя одного из главных удовольствий, существующих на этом скучном и пресном свете?

— Сир, удовольствие на то и удовольствие, что бы быть полным, а в противном случае, какое же это удовольствие? Пить так пить, не пить так не пить!

— Советник, вы заносите в анналы наш диалог?

— Конечно, Сир!

— Обязательно отразите в Летописи, какой антураж сопровождал нашу беседу. Пустынный берег, серый, мёртвый и зловещий круг спёкшейся, таинственной субстанции на поверхности земли. Пять оставшихся на плаву величественных Имперских Галер. Они почти не имеют мачт и парусов, потеряли половину команд, но полны мрачной и грозной решимости, несмотря ни на что, сражаться до конца!

— Всё фиксируется, Сир!

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал я. — А сколько у нас осталось людей на сегодняшний день после этого взрыва? — спросил я, обращаясь к ШЕВАЛЬЕ.

— Сир, после взрыва, как я вам уже докладывал, погибли только Гвардейцы на берегу. Люди на кораблях не пострадали.

— Слава Богу! Это хорошо. Но бойцов у меня не густо, однако.

— Да, не густо, Государь…

— Ну что же, я практически вернулся к тому, с чего начал.

— Сир, сюда идёт БАРОН с войском. Всё не так уж и печально, — сказал ПОЭТ.

— Ах, да. БАРОН, БАРОН… Слушайте, а он точно отошёл от дел?

— Вроде бы… Но, чужая душа — потёмки, Сир.

— Скажите, а ГРАФИНЯ?

— Что ГРАФИНЯ, Сир?

— Она, как я понял, обычный человек. Вернее, обычная жительница этих Островов, правильно?

— Вроде бы, Сир, вроде бы… Она и ШЕВАЛЬЕ — обыкновенные люди. Матриц у них нет.

— А вы кто, сударь? — удивлённо спросил ШЕВАЛЬЕ.

— Я — Глорианин, — холодно и исчерпывающе произнёс ПОЭТ. — Третий Советник!

— Ясно, мне всё предельно ясно! — сморщился юноша так, как будто вот только что разжевал кусок самого кислого лимона на свете.

— Ладно… Вернёмся к теме нашего разговора, ну, к удовольствиям, — весело произнёс я, разливая по бокалам Звизгун. — Барон, я с вами категорически не согласен!

— В каком смысле, Сир? — ШЕВАЛЬЕ с тоской наблюдал за моими манипуляциями.

— А вот в таком… За здоровье! — я строго взглянул на собутыльников.

— За здоровье! — обречённо вздохнули они и выпили.

Мы закусили, посидели молча, лениво созерцая остывающий кусок мяса. Особого аппетита пока не было.

— И так… Я, в принципе, согласен с вами, ШЕВАЛЬЕ, что удовольствие должно быть полным. Желательно полным. Представьте себе интимное свидание с любимой женщиной. Ну, или с желанной женщиной. Вот вы отужинали с нею, пообщались, коснулись её пальчиков, щёчки, а потом всего остального в страстном танце и, конечно же, после этого затащили её в постель! О, какая грудь, о какие бёдра и то, что между ними находится! Ну, окунитесь же в чертоги рая! Сейчас, сейчас, осталось только снять с дамы трусики. А тут — тревога, гудят колокола, враг у ворот! Вы чертыхаетесь, торопливо одеваетесь, хватаете меч и несётесь на стены замка! Понятно, что удовольствие от свидания со страстно желанной вами женщиной в данном случае не полное. Но ведь часть его вы всё-таки получили! И, умирая от шальной неприятельской стрелы, безнадёжно и бессмысленно корчась в луже крови, вы будете с упоением вспоминать и тот чудесный вечер, и ту прекрасную даму, и касание рук и губ, и терпкое красное вино в бокалах, искрящееся в пламени камина и отдающее свою первобытную сущность мерцающим свечам…

ШЕВАЛЬЕ и ПОЭТ смотрели на меня молча, печально, удивлённо и восхищённо.

— Красавец, умница, поэт… — отчётливо и грустно прошелестело вдруг откуда-то с небес, словно блёклый лист воспарил над мёртвой землёй под внезапным порывом ветра и вознамерился вернуться на покинутую им вроде бы навсегда ветвь родного древа, и произнёс эти слова, полный надежды.

Мы все вскочили, подняли головы вверх, поражённо застыли, созерцая бездонную голубизну, царящую над нами.

— Господа! — я первым пришёл в себя. — Если нам это не послышалось, то предлагаю выпить за дам! Кавалеры пьют стоя.

— Если и послышалось, то всё равно за дам! — улыбнулся ПОЭТ.

Мы дружно и решительно выпили. Лица у всех порозовели, как по мановению волшебной палочки отринули от себя утреннюю бледность. Появился аппетит. Было произнесено ещё два неплохих тоста.

— Шевалье, я думаю, что вам пока хватит, — ухмыльнулся я, когда увидел, что юноша снова наполняет бокалы.