— Именно так и должно быть, Сир…

Мы снова помолчали. Яхта почти не качалась на волнах. Лёгкий ветерок с опаской и осторожностью робко проникал в окно каюты, а потом, обжившись в ней и осмелев, как малый ребёнок, беззаботно и лихо гулял по её полу и углам.

— Кто такой МАГИСТР? — спросил я.

— Заместитель КООРДИНАТОРА, Сир.

— Вы, сударь, сообщили мне очень ценную информацию! Кто такой КООРДИНАТОР и что он координирует!?

— Сир, существует на Земле такая секретная служба. Агентство по Контактам. Это не просто секретная служба. Это сверхсекретная служба.

— Она настолько секретна, что уже давно забыла о всех своих секретах, — хихикнула Советник.

Я расхохотался вслед за нею весело и зло.

— Зачем я здесь? Я когда-нибудь получу ответ на этот простой, банальный и элементарный вопрос?!

— Сир, — Вы последний из МАРСИАН, — тихо и осторожно произнесла МАРКИЗА. — У Вас особая МИССИЯ на этих Островах.

— Темните, милая, темните! Не договариваете, — нахмурился я. — А что я всё-таки делал в этой глухой сибирской деревне под Благовещенском?

— Вы готовились к МИССИИ, Ваше Величество.

— Господа, вам не кажется, что всё это э, э, э…

— Полная фантасмагория, Сир! — усмехнулся ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.

— Да, именно… Бред какой-то. Зачем мне надо было готовиться к МИССИИ именно в той деревне? Почему я не готовился к ней в Чикаго, в Москве, в Мельбурне или, допустим, на Луне?

— Там нет воздуха, Сир.

— Но база там же есть?

— Имеется, Государь.

— Ну, говорите же, говорите! — нервно произнёс я.

— Сир, пока мы не всё можем Вам объяснить. Совет, знаете ли… А если честно, то мы сами бродим во тьме, вернее в полутьме. Очень много непонятного.

Мы снова помолчали.

— «Если бы Иисус Христос явился бы сегодня, никто не стал бы его распинать. Его бы пригласили к обеду, выслушали и от души посмеялись бы», — печально произнёс я одну не всем известную фразу.

— Как тонко подмечено, Сир.

— Не издевайтесь! Хватит скепсиса и сарказма! Подметил это не я. Кстати, меня всегда интересовали три очень важных вопроса, — задумчиво произнёс я, допивая Можжевеловку.

— Милый, прошу, не пей столько, — МАРКИЗА нежно коснулась моей руки, вызвав внутри меня волнительную дрожь.

— Хорошо, не буду, свет моих очей, радость моя, звезда моя.

— Я сейчас очень горько заплачу, — буркнул ПРЕДСЕДАТЕЛЬ и злобно глянул на девушку. — «Милый, свет моих очей, радость моя…». Как трогательно! Дорогая, а слышала ли ты что-либо о ГРАФИНЕ и некоей таинственной, далёкой и печальной даме по имени ИСЭ!?

— А вот это ты зря! Это абсолютно запретная тема для всех!!! Ах, ты старый хрен! — взорвался я. — То, что позволено Юпитеру, не позволено быку! ЗВЕРЬ!!!

Пёс проломил переборку каюты легко, мощно и играючи. Вслед за ним в комнату шумно ввалились Гвардейцы. Я дал им знак выйти, посмотрел на ЗВЕРЯ. Он мрачно взглянул на ПРЕДСЕДАТЕЛЯ, не торопясь, приблизился к нему и раскрыл пасть.

Портал возник мгновенно и стал открываться. Воздух задрожал и завибрировал. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ почти исчез, когда я крикнул:

— ЗВЕРЬ, вперёд!

— Сир, не надо! — Советник упала на пол и закрыла голову руками.

Пёс хищно и яростно прыгнул в закрывающийся Портал. Вслед за этим последовал мощный взрыв, который потряс и сотряс яхту, превращая её в ничто. Нестерпимо яркая вспышка ослепила меня. В невероятно короткое мгновение между самим взрывом и порождённой им световой вспышкой я каким-то чудом успел сконцентрироваться, неимоверно ускорился и, подхватив МАРКИЗУ с пола, слившись с нею всем телом, прыгнул вверх, пробив потолок каюты.

Мы плавно взлетели в небо. Вторая ударная волна снизу подбросила нас ещё выше. Мы несколько мгновений висели в воздухе, а потом грузно устремились вниз. Девушка на лету попыталась открыть Портал, но у неё ничего не получилось. Видимо, не сумела сосредоточиться, бедненькая моя, было не то настроение. Да, уж, какое тут настроение, при таких-то обстоятельствах!

Я увидел, что мы падаем прямо на длинный и острый кусок доски, торчащий из развороченной палубы. Он, как при замедленной съёмке, медленно, но неотвратимо приближался к нам. Я инстинктивно и мгновенно напрягся, потом расслабился. РЕЛИКВИЯ молниеносно завибрировала, загудела, и я всем телом почувствовал, что вокруг нас образовалось Защитное Поле, которое возникло как бы из этого гудения и явилось продолжением его. Странное, непередаваемое ощущение…

Скорость нашего падения была достаточно высока, так как угрожающая нам снизу мощная дубовая доска, на которую мы напоролись, легко переломилась, словно спичка. Мы грохнулись на останки палубы, которая разлетелась в разные стороны на куски, словно от удара невидимого гигантского молота, а потом упали в воду. Ох, как хорошо! Ох, как, однако, освежает и тонизирует осеннее море после таких-то перипетий и потрясений!!!

Мир был погружён в настороженную тишину. Не кричали чайки, не шумело море, не дул ветер.

— Знаешь, дорогая, я недавно с удивлением прочитал одну фразу, произнесённую когда-то Маяковским, — сказал я, обессилено выползая из довольно холодной воды на тёплый берег.

— Я вся во внимании, Сир. Кто такой Маяковский? — прохрипела МАРКИЗА, выползая вслед за мною и с отвращением выплёвывая воду изо рта. — Ах, да… Этот полубезумный русский поэт, который повесился!?

— Нет, он застрелился. Точно не помню, но, кажется, всё-таки застрелился, — пробормотал я, ложась на спину и щурясь от нестерпимо яркого солнца.

— Это почти одно и то же, — усмехнулась МАРКИЗА. — Какая разница, повесился ли человек, или застрелился, или сбросился с высокого дома, или отравился. Конец один…

— Почти, но отнюдь не одно и то же! Это же совершенно разные вещи! — возмутился я.

— Ну и в чём же заключается разница?

— Вешается тот, кто как бы смотрит на свои страдания со стороны, долго готовится, мучается, смакует сам процесс самоубийства и в глубине душе пытается его оттянуть или отказаться от задуманного, понимаешь?

— Ну, а те, кто стреляются? — заинтересовалась девушка неожиданной темой разговора.

— Эти ребята намного сильнее духом, они более решительны и чаще всего не поворачивают назад.

— Может быть, может быть…

— Ну, представь себе, что такое повеситься? Это довольно сложная процедура. Поиски верёвки, мыла, подходящего помещения, какой-то перекладины, балки, крюка или прочной люстры. Крайне нужны табуретка, или стул, или ящик или какое-нибудь ведро, на худой конец. Пока верёвку перекинешь или привяжешь, пока взгромоздишься на стул, пока проверишь петлю, пока её накинешь на голову. Так и всё желание отпадёт! А кроме этого само повешение — дело сугубо интимное, не терпящее свидетелей. То ли дело застрелиться! Взял пистолет, приставил дуло к виску, нажал на спусковой крючок, и всё! Это можно сделать и в поле, и в лесу, и в борделе, и в горах, и на оживлённом пляже, и в снегах Арктики, и в министерстве, и в ресторане, и на поле брани. Не нужно ни от кого таиться, бегать в поисках верёвки и табуретки.

— В принципе я согласна, Сир.

— А эстетическая часть самоубийства? Дорогая, она очень важна! Чрезвычайно важна!

— Что ты имеешь в виду? — удивлённо посмотрела на меня МАРКИЗА.

— Как что!? Представь себе висельника! Вот, входим мы в комнату, а скорее всего, в какой-нибудь хлев или сарай, и что видим!? Висит, голубчик… Шейные позвонки сломаны, вследствие чего голова неестественно вывернута. Волосы всколочены, так как незадолго до своего повешения будущий мертвяк теребил и рвал их, испытывая большие нервные страдания и муки. Всё размышлял, бедолага, вешаться или не вешаться!? Глаза покойника вылезли из орбит, язык вывалился изо рта, слюна с него свисает, внизу на полу — лужа мочи, а то и каловые массы. Вонь, жуть, сразу же захочется блевать. Отвратительно, невыносимо! Мерзкое и крайне жалкое зрелище!