— Что за петухи?!

— Бей, потом разберемся!

Всплески разрывов мин, длинные пулеметные очереди прореживали цепи. Бойцы, давно не видевшие такого обилия целей, били на выбор. А сине-малиновые «актеры» все карабкались по камням, и становилось тревожно, что не удастся справиться с этой лавиной, что она успеет докатиться до вершины, захлестнуть один единственный взвод, оборонявший Генуэзскую башню.

— Да сколько же их?!

— Бей, — потом посчитаем!

Открыла огонь вражеская артиллерия. Снаряды ухали по монолитам валунов, из которых была сложена башня, как паровые молоты. Но они не попадали в узкие амбразуры, и пограничники почти не несли потерь. Беспокоила только плотная пыль, временами совсем закрывавшая видимость.

«Не ударили бы дымовыми», — волновался командир взвода, младший лейтенант Орлов, выискивая очередное сверкающее пятно медной каски.

— Может они с ума посходили?

— Бей, не спрашивай!

Сквозь грохот разрывов прорывались возбужденные выкрики: всех горячила неестественность боя, необходимость стрелять и стрелять без перерыва, пока наступающие не подошли слишком близко или пока немецкое командование не опомнилось и не перестало так открыто подставлять своих солдат под пули. Надо было спешить. — Враг, убитый сегодня, не пойдет в атаку завтра.

И вдруг все стихло. Орлов подался к теневой стороне амбразуры, чтобы не привлечь внимание немецких снайперов, осторожно выглянул. Склон пестрел неподвижными голубыми мундирами, и начищенные каски взблескивали, словно рассыпанные медяки.

Вечер был необычно тих. Закатное солнце заливало кровью гладкое, словно отполированное, море, бесконечное, пустынное до самого горизонта. Сколько раз смотрел Орлов на это море, сколько думал об исключительной, необычной позиции, доставшейся ему па войне: южнее не было ни одного подразделения, весь огромный советско-германский фронт простирался к северу. И мысленно клялся сам себе, что умрет тут, а не отступит.

Умереть было не мудрено. Гораздо трудней выжить и победить. Орлов вспомнил, как их батальон выбивал немцев из этой башни. Тогда они атаковали ночью, потому что только ночью и можно было незаметно подобраться под стены. «Но ведь и немцы могут подобраться ночью, — подумал Орлов. — Не все же такие дураки, как эти разнаряженные…»

Быстро темнело, а Орлов все не переставлял своих людей, все казалось ему, что перед башней в складках склонов и под обрывами врат накапливаются к новым атакам.

Ночью в крепость приползли ребята из соседнего взвода во главе с «коком» Гришей Вовкодавом, принесли ящики с патронами и ведра с еще не остывшим борщом. Потом пришел и сам командир полка вместе со своим адъютантом лейтенантом Козленковым. Он примерялся к каждой огневой точке, подолгу всматривался в амбразуры. За амбразурами в лунном свете горбились высоты, похожие на округлые спины бойцов, спящих в тесной землянке.

Рубцов присел у стены, вздохнул облегченно:

— А мы в штабе боялись — не удержите крепость.

— Как это не удержим?! — послышались негодующие голоса. — Да хоть десяток таких штурмов…

— Не хвались, идучи на рать. Лучше смените некоторые огневые точки. Немцы тоже не дураки, небось, засекли все ваши амбразуры.

— А мы их каждый день меняем. Генуэзцы много амбразур понаделали, да и мы кое-какие пробили. Удержим, не беспокойтесь.

— Командование верит вам. И потому ходатайствует о присуждении нашему сводному пограничному полку звания гвардейского.

— Ур-ра-а! — вскинулось над крепостью, и немецкие пулеметы сразу застучали в темноте, всполошились.

— Товарищ майор, а что это за петухи на нас лезли?

— Вам была оказана особая честь, — полушутя-полусерьезно сказал Рубцов. — Это личная охрана самого Антонеску. Ему Гитлер подарил Воронцовский дворец, вот Антонеску и приехал поглядеть подарок. И от радости расщедрился, подарил Гитлеру Генуэзскую крепость.

— Как это подарил?!

— Так вот и подарил. Надо бы, конечно, вас спросить, но, видно, понял, что вашего согласия не будет, и велел, кровь из носа, взять крепость.

— Кровь из носа — это пожалуйста! — озорно выкрикнули из темноты. — А взять — дудки!

Пространство башни перечеркнул широкий мутный луч. Дымы цигарок шевелились в этом луче, словно призраки. Рубцов привстал, выглянул в амбразуру. Из-за тучи выскользнула луна, подсветила, испятнала горы, светлой дорожкой разделила море на две части. Он снова перевел взгляд на белесые в лунном свете, словно заснеженные холмы и подумал, что надо будет прикрыть подходы к крепости огневыми завесами. Лучше, как говорится, перестраховаться. Фланговая крепость всего советско-германского фронта должна стоять поистине, как крепость…

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

Он узнал голос повара Вовкодава и улыбнулся.

— Не разрешаю. Знаю, опять в разведку будешь проситься.

— Никак нет. Разрешите мне тут остаться?

— Зачем?

— Хрицев пострелять.

— Почему именно здесь?

— Так у Орлова нет ни одного снайпера.

Бойцы загудели в темноте. Снайперов, может, и нет, но метко стрелять каждый умеет.

— Но ведь и ты не снайпер. Этому еще учиться надо.

— А меня Лёвкин учил.

Лёвкин был авторитет, имя его гремело на весь Севастополь. Сам генерал Петров однажды экзаменовал Лёвкина и остался доволен.

— В другой раз, — сказал Рубцов. — Вот проверю, чему ты научился, и разрешу разок поохотиться.

— Только разок?!

В голосе его было столько недоумения и горечи, что бойцы дружно захохотали. От немцев снова отозвался пулемет, пули дробно сыпанули по камням.

— Ну, мне пора, — сказал Рубцов. — Да и тебе тоже. К утру пополнение придет, накормить нужно.

— Тю, чем я их накормлю?! — горячо выкрикнул повар, и бойцы снова засмеялись.

— Тебе видней. Сготовь какой-нибудь суп.

— Да разве одним супом накормишь?! А продуктов мало, только к утру подвезут.

— Костоеды! — выругал Рубцов нерасторопных снабженцев. Он всегда их так ругал, хотя и понимал, что не всегда они бывали виноваты. — А может можно одним супом?

— Они ж голодные.

— Почему так решил?

— Что я пополнение не знаю?!

— Придумай что-нибудь.

— Хлеба надо побольше, — помолчав, сказал повар.

— Как ты их одним хлебом накормишь?

— Я знаю как. Вы только распорядитесь насчет хлеба.

— Распоряжусь.

На том и кончились разговоры. Потому что надо было молчком ползти меж камней, чтобы миновать со всех сторон простреливаемое пространство возле башни. Только когда спустились к бухте, разогнулись и пошли в рост: под обрывами были безопасные участки.

Внезапный грохот заставил присесть. Взрывная волна отскочила от противоположного берега оглушающим эхом. Сразу было и не понять, где взорвалось, но взорвалось что-то немалое, может быть, целый склад боеприпасов. Первой мыслью было, что взрыв произошел на батарее береговиков капитана Драпушко, стоявшей на той стороне бухты. Но тут же Рубцов сообразил, что тогда эхо было бы другое и что всего скорей взрыв произошел на склоне высоты 212, где сидит в обороне левофланговая шестая рота.

Не прячась больше под скальные обрывы, Рубцов бегом ринулся к штабу второго батальона, в темном дверном проеме налетел на комбата-2 майора Ружникова.

— Что?!

— Бочка, товарищ майор. Только что сообщили.

— Какая бочка? Что еще за бочка?!

— Немцы скатили.

— Пошли!

Он размашисто пошагал по тропе, потом по знакомому ходу сообщения, перебежал, согнувшись, освещенную луной площадку, снова нырнул в черноту закрытой траншеи. Сзади, почти в спину, дышал комбат, слышался торопливый топот других сопровождающих. Под обрывом, где скальные выступы ближе всего подступали к бухте, Рубцов увидел первых раненых. Их стаскивали со склона, усаживали и укладывали здесь в непросматриваемом с горы пространстве.

— Что? Много? — спросил первого попавшегося бойца.

— Много, — раздраженно отмахнулся тот, не разобрав в темноте, с кем говорит.