Понимая, что стоящие перед ним люди не имеют представления о сухопутном бое, Коломиец начал рассказывать им, как нужно действовать здесь, в условиях горно-лесистой местности, но уже через несколько минут прервал рассказ и заторопился на КП: время не ждало. Входя в землянку, услышал слова комбата о том, что люди ему совершенно незнакомы и потому он сомневается в успехе.

Нет, его не возмутили слова Шейкина: все было верно, трудно вести в бой людей, которых только что впервые увидел. Но у генерала не было выхода; не мог он дать комбату ни одного часа. И он резко прикрикнул на него:

— Ты почему уговариваешь начальника штаба?! Немедленно выполняй мой приказ!

Через четверть часа рассыпавшиеся цепью роты уже лежали на исходном рубеже. Прячась за камни, за нетолстые кривые стволы дубков краснофлотцы высматривали в сером рассветном сумраке, где он там, враг? За полого поднимавшимся полем с частыми деревцами и кустами угадывался некий гребень черной вывороченной земли, на котором время от времени вспыхивали огоньки пулеметных очередей.

— Все у нас не по правилам, — сказал Шейкин комиссару и начальнику штаба. — И бой будет не по правилам. Каждому придется взять роту и вести ее.

Он огляделся. Краснофлотцы копошились под кустами, складывали рядками свои матрасы, готовились к атаке.

И тут вздыбился гребень высоты сплошными разрывами. Близкий гул заложил уши. Шейкин забеспокоился: в таком гуле его команд никто не услышит. Но подумал, что команды и не нужны: в этом бою все будет решать личный пример.

Десять минут, как было условлено, артиллерия долбила высоту. За минуту до того, как истек этот срок, Шейкин поднялся в рост и, взмахнув автоматом, пошел вперед. И сразу ожила лесная опушка: все ждали момента, когда командир поднимется в атаку. Такое единодушие обрадовало, он снова взмахнул автоматом, тонким в грохоте разрывов голосом закричал «Впере-од!» и побежал.

Вдруг наступившая тишина испугала, люди сразу почувствовали себя незащищенными, словно бы голыми на пустом пространстве. Но это и подстегнуло. Стреляя на бегу, чтобы только убить угнетающую тишину, разрозненно крича «Ура!», краснофлотцы бежали вперед, перепрыгивая через кусты и камни.

«Выдохнутся! Не добегут!» — думал Шейкин, прикидывая еще далекое расстояние до черного гребня, но остановиться не мог. Да и понимал уже: обязательные в иных случаях перебежки теперь ни к чему. Только так, нахрапом и натиском, можно взять в этой атаке, только так.

Пули хлестали мерзлую землю у самых ног, пули вжикали над ухом, но он старался не обращать на них внимания. Оглянулся, услышав сильный хлопок, — будто палкой ударили по тугой шинели. Бежавший рядом краснофлотец падал прямой, как столб, падал вперед. Наверное, очень страшно было смотреть на эту атаку со стороны: сбитые пулями люди внезапно сгибались и, еще не потерявшие инерции бега, катились по земле, словно и мертвые хотели хоть на шаг приблизиться к врагу. А живые не останавливались. И эта редеющая лавина уже захлестывала черный гребень.

И немцы побежали. Шейкин видел, как вскакивали и исчезали темные фигурки. Еще стучали пулеметы и винтовки, трещали автоматы, но огонь противника слабел с каждой минутой. Гребень высоты перемахнули, даже не заметив его, такой он был гладкий вблизи, не оборудованный окопами: окопаться в мерзлом грунте немцы не успели. То там, то тут возникали клубки рукопашных, но они быстро распадались, эти клубки, и уж ничто, кроме разрозненной, панической трескотни автоматов, не сдерживало разгоряченных боем моряков.

Проскочили мелколесье в неглубокой лощине, многие уже не бежали, а шли, запаленно дыша, но не останавливались. Шейкин и сам не знал, где нужно остановиться. Задача была слишком обща: уничтожить прорвавшихся гитлеровцев. Но они все казались ему еще не уничтоженными. Да и трудно было остановиться: если враг бежит, как не преследовать его? На очередном поле запрыгали белые клубки минометных разрывов, тут уж и вовсе нельзя было останавливаться: из-под обстрела, особенно минометного, лучше всего выходить броском. И Шейкин закричал, задыхаясь и хрипя:

— Бего-ом! Впере-од!

И побежал, чувствуя сухое колотье в груди, боясь задохнуться. С разбегу влетел в какой-то окоп, резанул очередью в его темную глубину. Справа и слева забухали взрывы гранат, застучали суматошные выстрелы, какие бывают только при рукопашных схватках. Крики, хрипы, глухие удары, — и вся эта какофония боя осталась позади: как не преследовать врага, когда враг бежит?! Снова был какой-то окоп на пути. Шейкин прыгнул в него, нажал на спуск, чтобы достать тех, кто тут был, но автомат выстрелил всего раз и клацнул затвором: кончились патроны. Он стал менять диск, даже не пригибаясь, чтобы видеть подбегающих, прыгающих в окопы своих краснофлотцев. Подумал, что надо поберечь патроны, но вдруг увидел, что и беречь уж нечего: ни одного заряженного диска не осталось, как расстрелял их, даже не заметил. Крикнуть бы адъютанта, у которого в вещмешке должен быть запас патронов, но нет адъютанта, не успел назначить. И от этого нетерпеливое желание преследовать врага и дальше пропало. Пришла отрезвляющая мысль, что ему, командиру, пора опомниться, оглядеться, разобраться в итогах боя.

Схватка в этих окопах закончилась быстро, словно тут обороняющихся было совсем немного. Затихло все — ни выстрела. Только слышались отовсюду возбужденные крики краснофлотцев, еще не остывших от атаки. Было совсем светло, небо над горами полыхало заревом восхода, обещая ясный день.

Шейкин углядел в конце окопа приоткрытую дверь, побежал к ней, надеясь найти в землянке если не патроны, то хоть гранату. Землянка была просторная. У входа на ящике горела плоская немецкая свеча, в тусклом свете ее поблескивали никелированные шары металлической кровати, над которой, на стене, висели картинки, не оставлявшие сомнений: тут жили немцы. И вдруг он понял: окоп, куда они с разбегу ворвались, не наш, а немецкий, и не временный, а давно обжитый. Он выскочил из землянки и увидел, что да, амбразуры в стрелковых и пулеметных ячейках проделаны в ту сторону, откуда они, атакующие, прибежали. Тут уж действительно надо было оглядеться да разобраться.

Он пошел по окопу, чтобы распорядиться пробить амбразуры в другую сторону. Краснофлотцы выбрасывали убитых немцев за бруствер. И тут вздыбилась земля по обе стороны от окопов, оглушили частые разрывы. Сидя на дне окопа, Шейкин чувствовал, как дрожит и дергается земля. Вдруг подумал, что вот сейчас, после этого артналета, немцы будут атаковать, а патронов, наверное, ни у кого не осталось. Согнувшись, чтобы не высовываться, он побежал по окопу, налетел на какого-то краснофлотца, сжавшегося на дне, закричал ему на ухо:

— Беги туда, передай: приготовиться к отражению атаки! Да патроны чтоб берегли, патроны!…

Сам, все так же согнувшись, заковылял в Другую сторону, повторяя каждому, на кого натыкался, про патроны, про гранаты, про то, что нужно подсобрать все немецкое оружие и боеприпасы к нему. Знал, что и без него сообразят это сделать, но все говорил, разъяснял, требовал: пусть знают, что командир живой, командир с ними.

Первую атаку отбили сравнительно легко. Но Шейкин знал, что будут новые атаки. Если пойдут танки, то основательно прореженный батальон не устоит: противотанковых гранат или хотя бы бутылок с горючкой не было ни у кого. Он отправил первого же попавшегося краснофлотца в тыл к генералу Коломийцу, чтобы доложить обо всем. Но еще раньше, чем посланный вернулся, прибежал связной от Коломийца с приказом отойти в свои окопы. И Шейкин заторопился выполнить этот приказ, понимая, что сейчас будет новый, наверняка более мощный артналет, так пусть колошматят пустые окопы.

Артналет начался, когда цепь краснофлотцев пробежала половину нейтралки. Со стороны было страшно смотреть, как взрывы рвут мерзлую землю, разбрасывая большие комья и целиком разлапистые дубки. Огненные всполохи дерганно метались по линии окопов, а здесь, на нейтралке, было спокойно, и краснофлотцы, почувствовав себя в безопасности, уже не бежали, а шли себе шагом, отпуская по поводу неожиданного огневого прикрытия веселые шуточки.