— Твой НП. А батарею поставишь вот здесь вот.

Кубанский ни о чем не расспрашивал. Еще не выветрились из памяти знания, вколоченные в него в Киевском артиллерийском училище, оконченном перед самой войной, после которого были бои на Пруте, под Одессой, здесь, в Крыму, где ему, старшему на батарее, не раз приходилось оставаться за комбата. Вопросов у него не было никаких, и поэтому, козырнув, как положено, он тотчас отправился на указанную высоту, взяв с собой связистов и разведчиков.

Высота и впрямь оказалась очень удобной для наблюдательного пункта. Пологая с запада, она имела крутой восточный, обращенный к противнику склон. С севера же и юга и вовсе были обрывы. На вершине стояла часовня, сложенная из крупных каменных кубов, а вокруг нее — прочная каменная стена метра в три высотой. Это было кладбище, на котором в ту Крымскую войну хоронили итальянских солдат. Все пространство внутри стен было уставлено надгробиями — каменными столбами и плитами с неразборчивыми латинскими надписями. Меж надгробий, там и тут, росли невысокие кусты.

Рассыпавшись по кладбищу, разведчики принялись обследовать его, выискивая места, где можно было бы поудобней и побезопасней устроиться. Кубанского прежде всего заинтересовала часовня.

Он поднялся по высоким ступеням к арочному входу. Внутри было сумрачно и тепло: то ли это ему казалось, поскольку стены укрывали от холодного ветра, то ли они еще держали в себе остатки летнего зноя. Пахло затхлостью склепа и пресной пылью осыпающейся побелки. Лестниц, ведущих к верхним окнам, никаких не было, не имелось вверху и уступов, чтобы установить стереотрубу, и потому у Кубанского сразу пропал интерес к часовне. К тому же он подумал, что одиноко стоящее на горе здание наверняка привлечет внимание немецких наблюдателей. Он пошел к выходу, но в этот момент разведчик Золотов углядел под ногами чугунную крышку люка и принялся поддевать ее подвернувшейся под руку палкой. Из открывшегося темного провала дохнуло влажной прелью. Подземелье было глубокое, и Золотов полез туда, нащупывая ногами прутья железной лестницы. Вспыхнула в глубине спичка, быстро погасла, и сразу же загремела лестница.

— Там… покойники! — крикнул Золотов, выскочив из люка.

— Естественно, — бодро сказал Кубанский. — Что ты еще собирался увидеть на кладбище.

Пересиливая себя, он спустился вниз, чиркнул спичкой и вздрогнул от неожиданного озноба: глубокие ниши в стенах были заполнены костями рук и ног, полукружьями ребер, топорщившихся в разные стороны. А поверх костей пирамидами были сложены черепа, пялились черными глазницами, скалились желтыми зубами.

Стараясь оставаться бесстрастным и спокойным, Кубанский вылез из люка и сам ногой задвинул тяжелую крышку.

— Не тут будет НП, — сказал он Болотову. — Пошли.

До кладбищенской стены было метров тридцать. Кубанский взобрался на камни, огляделся поверх стены. Перед ним расстилалась панорама гор, укутанная прозрачной пеленой тумана, внизу извивалась речка Черная, за ней слева в неглубокой лощине виднелось селение Алсу. Справа уходила в горы дорога, то самое Ялтинское шоссе, по которому они ехали сюда от Байдарских ворот. Вдали дорога исчезала из виду, прикрытая пологим горным склоном, и снова просматривалась на некотором отрезке. Кубанский сразу понял, что этот отрезок дороги будет главной целью и его в первую очередь следует пристрелять.

— Вот тут, под стеной, и будет наш НП,— сказал он. — Сделать амбразуру и вырыть окоп…

Амбразуру бойцы пробили без труда, но с окопом намаялись. Удалось прокопать лишь полуметровый слой земли и щебня, а дальше шла сплошная скала, которую не брали ни лопаты, ни кирки. Можно бы подорвать скалу, но взрыв разрушит и стену — главное укрытие. Так и смирились с необходимостью сидеть у стереотрубы, согнувшись в три погибели.

Ночевали в сторожке, стоявшей у входа на кладбище. Поужинали, приняли свои наркомовские сто грамм и заснули все, кроме положенных часовых да разведчиков-наблюдателей. Впервые за много дней спокойно заснули, уверенные, что наконец-то встали на свое постоянное место.

Утром проглянуло солнце, и Кубанский смог хорошенько разглядеть каждое пятнышко на противолежащих, занятых противником высотах, передний край, обозначенный внизу извилистой полосой наскоро вырытых окопов. Долго глядел в стереотрубу, изучая местность. И вдруг он заметил какие-то слабые проблески на темном фоне поросшей лесом горы. Пригляделся и понял: каски взблескивают на солнце.

— По пехоте! — радостно скомандовал он, решив тут же проверить готовность батареи.

— Да! — так же обрадованно отозвался телефонист, передав команду на огневую позицию.

— Дальнобойной гранатой!

— Да!

— Взрыватель РГ-шесть, осколочный!… Заряд четвертый!… Угломер сорок девять — тридцать!… Прицел пять-шесть!… Веер рассредоточенный!…

Давно не командовал он с таким удовольствием. На марше все было второпях, и гаубицы стояли тут же, развернутые на дороге. Все было не по правилам на марше, словно гаубицы — это обычные винтовки, куда повернул стволами, туда и стреляй. Теперь все было, как положено: настоящий НП, вынесенный далеко от ОП, и построен веер для стрельбы, и выверены все угловые величины.

— Первому, один снаряд — огонь!

— Выстрел! — крикнул телефонист.

Теперь можно было подождать и понаблюдать. Кубанский закурил, прислушиваясь к знакомому звуку летящего снаряда. Затем припал к стереотрубе.

— Левее пятнадцать! Огонь!

Теперь было то, что надо, и обрадованный такой быстрой пристрелкой, он заспешил:

— Прицел пять-семь!… Беглым! Огонь!…

Запрыгали разрывы в том месте, где только что взблескивали каски, дымом заволокло лес. И фронт вдруг ожил, словно разбуженный разрывами, загрохотал, затрещал пулеметными очередями.

На весь этот день хватило батарее работы, потому что цели появлялись одна за другой: то колонна вражеской пехоты выползала на лесную дорогу, то на дальний отрезок шоссе выскакивала автомашина, а то несколько немецких танков попытались приблизиться к переднему краю. А под вечер прибежал связной от командира батальона моряков, оборонявшихся внизу, в долине, передал просьбу прижать немецких минометчиков, которые не давали поднять головы.

— Где эти минометы? — спросил Кубанский.

— Вам с горы-то видней, — сказал связной и убежал, прикрываясь кустами, вниз по склону.

С горы, особенно в стереотрубу с ее 11-кратным увеличением, и впрямь все было видно — и как рвутся мины точно по линии окопов, и как распластываются по земле моряки, хорошо заметные на местности в своих черных бушлатах, но минометной батареи, как ни высматривал, Кубанский не мог обнаружить.

Когда вечерний сумрак совсем закрыл дали, на высоту поднялся сам командир батальона моряков капитан Боренко, деловито обошел часовню, посмотрел в стереотрубу, в которую уже ничего было не разглядеть, махнул рукой на горбящиеся по горизонту горы.

— Оттуда бьют, а ты не видишь? Глядеть надо лучше.

— Ночью обнаружим, — успокоил его Кубанский. — Одной вспышки довольно…

Но немецкие минометы ночью не стреляли. А утром снова запрыгали разрывы мин на линии наших окопов. И снова, сколько ни глядел, не мог Кубанский обнаружить эту хитро замаскированную минометную батарею.

— Кто ее найдет, проклятую, тому три дня отпуска в хозвзвод, — пообещал он своим разведчикам. — Пользуйтесь моей добротой, другого такого случая не представится!

Пооколачиваться в хозвзводе — это была мечта каждого. В баню можно было сходить, в город попасть, а там, глядишь, и новое обмундирование отхватить у старшины. Обещание комбата было более чем щедрым, и потому разведчики смотрели во все глаза. Но минометы словно из-под земли стреляли — ни вспышек не было видно, ни пыли, ни дыма от выстрелов.

В этот день немцы несколько раз пытались атаковать наши окопы, но, откатившись, снова начинали обрабатывать передний край минами. Днем позвонил командир дивизиона и, отругав Кубанского за то, что до сих пор не может подавить немецкую батарею и помочь нашей пехоте, приказал этой ночью сменить огневую позицию, поскольку немцы взяли гребень противолежащей высоты, откуда гаубицы — как на ладони.