Заглянул к Крылову и новый член Военного совета дивизионный комиссар Чухнов. Большой, уверенный в словах и жестах своих, он размашисто ходил по тесной комнате, оживленно рассказывал о командирах и бойцах, с которыми уже успел перезнакомиться в поездках по частям и соединениям, о Ленинградском фронте, откуда был вызван по распоряжению Мехлиса. И о самом Мехлисе тоже рассказывал, о его уверенности в том, что очень скоро немцы в Крыму будут разбиты.

— А как вы сами об этом думаете? — спросил Крылов.

Вопрос был не по правилам, и Чухнов недоуменно уставился на начальника штаба. Мог ли он, член Военного совета армии, думать иначе, не верить в разгром врага? Но все же ответил.

— Войск там много, накоплено большое количество техники, несомненно, что полным ходом идет подготовка к крупному наступлению.

Он помолчал, ожидая, что начальник штаба вспомнит всех беспокоившее — о чересчур затянувшейся подготовке этого наступления. Но Крылов промолчал, и Чухнов продолжил воодушевленно.

— Товарищ Мехлис так прямо и сказал: «Первое мая мы с вами встретим в Симферополе»…

Лучшего бальзама на заживающие раны и не надо бы. Да все мучило сомнение Крылова: до первого мая много ли осталось, а Крымский фронт все не шевелится. А ведь бои предстоят не шуточные. Или Мехлис рассчитывает на какой-то свой «блицкриг»?…

Мало знал Крылов о Мехлисе, только то, пожалуй, что фигура он большая — представитель Ставки, по существу, решающее лицо при Крымском фронте. «Почему же это решающее лицо никак не решится начать решительное наступление?» — спрашивал Крылов сам себя, не замечая каламбура.

Что он за человек, Мехлис? Этот вопрос он задал при встрече и бригадному комиссару Бочарову, только недавно вернувшемуся из Керчи, куда он ездил по своим политотдельским делам.

— Строгий человек, — ответил Бочаров. — Даже мелочи не проходят мимо его внимания. Получили новые карманные фонарики для командного состава. Казалось бы, пустяк — распределить их меж генералами. Но и это дело Мехлис взял в свои руки…

Так и не понял Крылов, хвалил Бочаров такую вседеятельность Мехлиса или осуждал его за мелочность. Но рассказ этот о фонариках все не забывался и, наконец, Крылов понял — почему. Фонарики — мелочь, но не говорят ли они' о том, что Мехлис в растерянности и, хватаясь за мелочи, лишь обозначает деятельность? Не видная никому внутренняя паника? Не потому ли Ворошилов под Ленинградом, как об этом рассказывал Чухнов, однажды самолично бросился в атаку вместе с бойцами? Растерялся в трудную минуту, ощутил беспомощность свою перед обстоятельствами и для самоутверждения ухватился за первое попавшееся дело.

Размышления эти совсем расстроили Крылова. Казалось бы, отчего расстраиваться? — Есть в Керчи и командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов, а у него целый штаб опытных военачальников. Но Мехлис — это же Мехлис. Если уж, по рассказам, в кабинет к Сталину дверь ногой открывал, то можно представить, как он подмял под себя Козлова.

И сразу, как только Крылов об этом подумал, ясно стало, почему некоторые транспорты с боеприпасами, направлявшиеся в Севастополь, заворачивались на Керчь. Боясь поражения, Мехлис копил силы возле себя. И немало уж накопил. Только ведь не одним числом достигаются победы, а еще и умением…

Вот тебе и фонарики, вот тебе и «простительная слабость»!…

Мощный взрыв покачнул старенький домик, с потолка посыпалась побелка. Опираясь на палку, Крылов вышел, увидел в небе привычную карусель воздушного боя, а на том месте, где был домик, в котором в тихие ночи отдыхал командарм, стояло облако пыли. Прихрамывая, он заспешил к домику, но кто-то, бежавший навстречу, остановил радостным возгласом:

— Не было там Петрова!… Командарм в штабе!…

С трудом Крылов спустился на второй этаж штабного бункера и первого, кого увидел, майора Ковтуна.

— Костенко погиб, слышали? — заговорил он возбужденно.

Крылов кивнул. Батальонный комиссар Костенко был военкомом оперативного и разведывательного отделов штарма. Несколько дней назад они с Ковтуном возвращались в штаб и попали под такой же, как сегодня, воздушный налет. Не успев добежать до щели, легли у каменной ограды. Там его и достал тяжелый осколок.

— Вам не кажутся странными такие целенаправленные обстрелы и бомбежки? — спросил Крылов.

— Об этом теперь все говорят. Командарм считает, что надо сменить КП…

Командарма Крылов нашел в своей каморке рассматривающим какие-то бумаги.

— Садитесь, Николай Иваныч, нельзя вам стоять, — кивнул Петров на единственный в каморке стул. — Я сейчас.

Крылов догадался: командарм рассматривает представления командиров частей на награждения и очередные воинские звания. Разбирался он с ними быстро, в один взгляд, многие подписывал, а некоторые откладывал, хмурился, даже морщился. На какой-то бумаге крупно наискось написал «Рано!» И поднял голову, улыбнулся, сказал смущенно:

— Мой-то сынок хорош, нажаловался матери, что я его зажимаю.

Подумал о чем-то, все так же улыбаясь, глядя перед собой, и снова уткнулся в бумаги.

Крылов знал, что на место адъютанта Кохарова, убитого той же миной, какой ранило его, Петров определил своего сына, только что окончившего ускоренный курс Ташкентского военного училища, вызвав его в Севастополь, и теперь сын обвыкался во фронтовой обстановке под руководством старого соратника и друга командарма верного ординарца Антона Емельяновича Кучеренко.

Близкий взрыв докатился по подземным коридорам отдаленным гулом. Петров снова поднял голову, пристально посмотрел на Крылова.

— Как самочувствие, Николай Иваныч?

— Одышка только, а так ничего. Втягиваюсь в работу помаленьку.

— Осунулись вы.

— Пройдет. Что, Иван Ефимович, пора менять КП?

— Пора, — вздохнул Петров. — Похоже, немцы поняли, что тут у нас. Генерала Рыжи вчера чуть не убило. Только поднялся наверх, снаряд ударил в пяти шагах. Счастье, что не взорвался.

— Место присмотрели?

— Штольни возле Херсонеса. Подземные коридоры прорубали для складов и там уже есть вентиляция и электропроводка. Только проложить связь да немного переоборудовать.

— Я сегодня же поеду туда…

— Вам это необязательно, Николай Иваныч. Тем более, что перебираться на новое место будем постепенно, чтобы незаметнее. А для вас тут дело есть. Как вы?

— Готов на любое…

— Не трудное дело. Но и не легкое.

Петров улыбнулся, показал на стопку листков, лежавших на столе.

— Решили мы к празднику наградить лучших бойцов и командиров Почетными грамотами Военного совета армии. А сколько их, лучших-то, сами понимаете.

— Немало…

— Надо подписать не меньше десяти тысяч грамот. Вам, мне, обоим членам Военного совета — Чухнову и Кузнецову. Придется потрудиться.

— Если бы только этот труд, — засмеялся Крылов.

— Да, если бы…

В тот час, когда велся этот разговор, начальник политуправления армии бригадный комиссар Бочаров шел по дну глубокой Карантинной балки, подступавшей к руинам древнего Херсонеса. Обогнув бетонную плиту, защищавшую массивную железную дверь, он вошел в штольню. Гирлянда лампочек вела в глубину широкого горизонтального коридора. Здесь не надо было спускаться по лестницам, чтобы оказаться глубоко под землей, толща горы сама вздымалась над головой, и уже в нескольких шагах от входа становилась непробиваемой ни для какой бомбы. Но было здесь и то, что не обрадовало: растворенная в сухом воздухе мельчайшая пыль известняка, которую сразу ощутили губы и глаза.

«Нелегко будет здесь работать», — подумал Бочаров и заспешил к выходу. День был ясный, голубизну неба скрадывала тонкая облачная вуаль, но Карантинная бухта, видневшаяся неподалеку, голубела сочно, зовуще. Руин Херсонеса из-под горы не было видно, но Бочаров знал, что они тут, только подняться по склону, и он, давно собиравшийся поглядеть их, заволновался: самое время сейчас, другого случая может не представиться.

Тропа была суха, желтые колоски прошлогодней травы тянулись через нее с обеих сторон, словно хотели достать друг друга, перехлестнуться стеблями, закрыть проход. Снова подумал Бочаров о застывшей в непонятном оцепенении ударной группировке армий там, на Керченском полуострове, которым так хотелось протянуть руку отсюда, из Севастополя. Просохло ведь, чего не начинают? Дождутся, Манштейн начнет… Вспомнился Мехлис, корректный в разговорах, но слишком самоуверенный, не терпящий возражений, мелочно обидчивый. Такое простительно взводному, да и то не очень…