Краем глаза он тоже заметил, что портрет ожил, но это не остановило его намерения.

«Хорошая из нее получится монашка, — подумал рыцарь, любуясь прекрасным телом, — будет, кому замаливать мои грехи!»

Катрин, оставшись в костюме праматери Евы, стыдливо прикрыла руками груди и низ живота. Конечно, в монастыре, где она провела последние годы, святые отцы не раз задирали ученицам юбки и, шепча молитвы о спасении их душ, и, краснея от вожделения, украшали нежные половинки следами березовых розог, но никогда ей не приходилась раздеваться полностью перед мужчиной, тем более перед собственным папой.

— Ну-с, юная леди, начнем! — мужчина подмигнул портрету, зажал голову дочери между своих ног и грубо потискал пышную попку, чтобы усилить мучительные переживания от предстоящего наказания.

Бедная девушка молила пощадить ее, но голос терялся в гневных раскатах грома. Туча между тем продолжала плыть над замком. Она закрыла солнце, и на землю спустился сумрак. Казалось, сама природа требовала наказать девушку.

— Сейчас твоя попа получит то, что заслуживает! — он наслаждался видом расколотой луны, вздрагивающей в предвкушении наказания. — Надо было зажечь факел, а то моему предку плохо видно!

От каждого папиного слова дочка мелко вздрагивала, а ужас полностью овладел всем ее телом. Попытки высвободить голову были совершенно напрасны. Сэр Мартин, много времени проводивший в седле, держал шею дочери как тисками.

— Господи, прости ее грешную! — отец сложил ремень вдвое. — Поза как раз для молитвы! Читай Pater Noster! И не дай Бог собьешься! Начну сначала!

Мужчина придавил спину Катрины левой рукой, затем поднял ремень, любуясь, как дочка мелко дрожит в коленопреклоненной позе, столь унизительной для юной леди на выданье.

Кожа спины и плеч приговоренной стала покрываться мелкими пупырышками: явный признак того, что Катрина боится. Но тут она почувствовала, что не может произнести ни одного слова. Ужас от предстоящего наказания наложил на уста девушки печать.

— Возьмись руками за мои сапоги! — приказал папа. — Читай!

По замковой черепице застучали первые капли дождя.

— Pater noster, qui es in caelis… — сумела выдавить из себя Катрина и крепко зажмурилась.

Папа с треском опустил воспитательный инструмент на круглый зад, непроизвольно сжавшийся в предвкушении удара.

— Больно! А-аа! — дочка, забыв о молитве, открыла рот от боли, и тело вздрогнуло. — Sanctificetur nomen Tuum…

— Это только начало! — улыбнулся сэр Мартин, снова поднимая ремень. — Читай молитву!

— Так ее! — вмешался портрет со стены. — Эта бесстыдница не стеснялась даже меня, сэра Максимилиана! Давно пора!

— Adveniat regnum Tuum! — девушка тихо вскрикнула, тело непроизвольно дернулось вновь, но мужчина не выказал никакого милосердия.

— Всыплю, мало не покажется! — ответил предку сэр Мартин, не подумав удивляться. Он был так увлечен наказанием, что ни ужаса, ни страха перед ожившим портретом не испытывал, а Катрине тем более было не до удивления. Ремень кусал и кусал ее тело, и страшная боль не давала возможности сосредоточиться на чем-то еще. За задержку очередной фразы она получила основательный удар.

— Fiat voluntas Tua,… — Катрина не выдержала и прикрыла ягодицы руками, — sicut in caelo et in terra!

Ей показалось, что от боли из глаз посыпались искры.

— Начать сначала? — спросил папа, припечатывая ремнем еще раз.

— Panem nostrum quotidianum da nobis hodie! — с последним словом ремень угодил как раз в щель между ягодиц.

Не выдержав, она стала крутить попкой, наивно считая, что сможет увернуться от нового удара.

— Не жалей ее! — приказал дед со стены. Максимилиану хотелось вылезти из рамки, но слова молитвы накрепко привязали его к холсту.

— Что заслужила, то и получила! — методично и по-рыцарски крепко мужчина хлестал обнаженный зад, пока несчастная произносила слово за словом. — Руки на сапоги!

— Et dimitte nobis debita nostra! — девушка с трудом выкрикивала знакомые с детства слова, когда ремень снова и снова врезался в мягкое тело, всякий раз оставляя все следы на нежной коже… — Sicut et nos dimittimus debitoribus nostris!

— А-а! — получив крепкий удар, девушка пронзительно закричала, а потом, собравшись с силами, читала молитву. — Et ne nos inducas in tentationem!

«Это не школьные розги! — успела подумать она, и снова ремень оставил отметину. — Не переживу!»

— Sed libera nos a malo! — обезумев от дикой раздирающей боли, униженная и морально раздавленная, дочь рыцаря билась и кричала, как простая крестьянка, поротая за недоимки в замковом дворе, а папа спокойно ждал, пока она произнесет последнюю фразу, которую от всей души припечатал ремнем к попе.

— Amen!

— Amen! — добавил портрет.

После последнего «Аминь», ей показалось, что истерзанная попка лопнет как спелый гранат!

«Неужели все кончилось? — подумала Катрина, и на минутку приоткрыла плотно зажмуренные глаза. — Это же мои слезы сбегают вниз по носу и капают на пол!»

Отец стоял, усмехаясь при виде того, как вздрагивает дочь после унизительной воспитательной процедуры.

Девушка еще не знала, как поможет ей эта молитва, в момент куда более страшный, чем отцовская порка. Предок, с интересом наблюдавший за наказанием, от возбуждения чуть не вывалился из рамы.

— Любой грех можно искупить молитвой наказанием и покаянием! — улыбнулся портрет.

— Правильно, дедушка! — сэр Мартин разжал колени. — Боже, будь милостив ко мне, грешному! У тебя, доченька, будет время, чтобы покаяться. А теперь иди сюда, возьми его в ладошку! Думаю, дедушка не будет возражать!

— Папа… — Катрина жалобно всхлипывала, — прошу вас, не надо!

— Мне начать порку с самого начала? — Он поднял ее за волосы до уровня своего паха, расстегнул гульфик, повернулся к портрету спиной, вынув напряженный до предела член, и накинул ремень петлей на шею Катрины.

— Нет! — Она впервые в жизни видела этот интересный орган так близко. Напряженный и крепкий член казался ей по неопытности огромным.

«Откажусь, так еще раз выпорет! — сейчас она не согласилась бы ни за какие медовые коржики испытать на себе отцовский ремень еще раз. — По крайней мере, это не так больно!»

Покраснев от смущения до кончиков ушей, девушка потянула руку и, взяв член, сжала в ладошке. Упругий член вздрагивал и пульсировал в руке, как живая рыба.

— Правильно! А теперь соси! — приказал отец, слегка потянув концы ремня в стороны. — Так, так как ты сосала ледяную сосульку с крыши сарая!

— Медленно! — уточнил дед, обидевшись на то, что ему плохо видно.

В ноздри Катрины ударил запах немытого мужского тела. Сэр Мартин, как и большинство мужчин в те далекие времена, не очень-то заботился о чистоте. Зверски избитая измученная девушка послушно открыла рот, даже не пытаясь протестовать.

Папа дышал тяжело и мучительно, а Катрина с трудом удерживалась от того, чтобы желудок не вывернулся наизнанку.

— Ну вот, так-то лучше! — смеялся отец, зная, что уже сегодня девушка навсегда покинет родной дом, и мать настоятельница вот-вот приедет. — Теперь проведи по нему языком и снова заглатывай!

«Боже, что же я делаю?» — Катрина едва не подавилась и хватала воздух ртом, когда папа изверг семя. А потом, стыдливо прикрывая грудь, поперхнулась и залилась слезами. Ее лицо было пунцово-красным, сравнимым по оттенку с истерзанной попкой.

— Теперь одевайся! — папа убрал обмякший член и улыбнулся. — Умойся и приведи себя в порядок! У нас сегодня будут гости!

— С этого мгновения ужас от боли и унижения в душе Катрины сменился состоянием самого тяжкого уныния. Дыхание восстанавливалось, и боль от жестокого наказания, вытесняющая из сознания весь мир, постепенно расступалась, концентрируясь на попе. Она как будто медленно, нехотя всплывала на поверхность из глубины ужаса. Постепенно появлялись очертания комнаты, будто исчезнувшие за время наказания: кровать, гобелен, кувшин для умывания. «Сама не знаю, что со мной творится! Как он смог сделать со мной такое. Как я позволила? Я такая скверная, ненавижу себя!» Но, что самое удивительное, тело, столь жестоко наказанное, хотело жить дальше. Казалось, время остановилось. «Неужели в монастырь? — сердце девушки отчаянно билось. — Не хочу!»