Убедившись, что замковые слуги им не будут мешать, матушка приступила к обряду изгнания дьявола. Для начала она зажгла несколько свечей и принялась изучать все уголки нежного тела прекрасной Эвелины.

«Вот уж не думала, что изгнание дьявола может быть таким приятным!» — Эвелина почувствовала, как матушка втирает в нее церковное масло. Нежные прикосновения никак не давали узнице сосредоточиться: хотелось думать не о спасении души, а плотских удовольствиях.

«Сэр Гилфорд Уэст вряд ли посчитает это изменой! — леди Эвелина подумала, что еще немного, и она не сможет устоять. — Столько лет я не знала никаких других ласк, кроме укусов страшной плетки! Косточки Фанге давно сгнили!»

Обряд экзорцизма в исполнении матушки Изольды был для узницы чем-то совершенно новым, сладким и очень грешным. Никогда до этого леди не испытывала подобных ощущений.

— Подожди немного, — прошептала матушка, — теперь и я разденусь, чтобы легче очистить твое тело от грехов, и облегчить хоть немного страдания грешной души?

«А интересно, — думала леди Эвелина, — чью душу она имела в виду, свою или мою?».

Монахиня потрясла заключенную: под бесформенной рясой скрывалось крепкое ухоженное тело, не растравившее за годы постов и молитв природной привлекательности. Низ живота был гладко выбрит, а груди упругие и тяжелые.

«А ведь она не раз рожала, — подумала Эвелина, разглядывая матушку, — а как же обеты безбрачия?»

— Какие прекрасные груди, — промурлыкала матушка, любуясь прекрасным телом узницы, — твой муж лишил себя такого сосуда блаженства…

— Изыди Сатана! — Тут же матушка принялась целовать и щекотать их. Соски набухли и затвердели, а леди Эвелина почувствовала приятное тепло между своих стройных ног. А Матушка Изольда, казалось, сразу узнала об этом. Она целовала женщину все ниже и ниже, пока голова не оказалась на уровне живота. Каждый следующий поцелуй становился все более страстным, разогревая соскучившееся по ласке тело.

— Не волнуйся, все будет хорошо! Сейчас я выгоню беса из лохматой лощины! — проворный язык матушки начал приятно щекотать между ног.

— Боже мой! — леди Эвелина раздвинула их как можно шире, чтобы Матушка Изольда могла делать все, что пожелает.

— Ох! Ах! — леди Эвелина застонала, когда матушка поцеловала маленькую горошинку, а потом принялась нежно водила языком вдоль повлажневшей лощины.

Наступил момент, когда леди Эвелина не могла больше терпеть, выгнулась дугой, вздрогнула и, казалось, взлетела над постелью!

— Ну вот, — матушка оторвалась от тела Эвелины, — похоже, я выгнала беса из твоего грешного тела!

Клубок тел распался.

— А теперь твоя очередь, моя сладкая грешница! — голос матушки Изольды стал сладким, как мед.

Леди, забыв про всякий стыд, начала делать тоже самое. До самой смерти она не забудет, насколько сладкой была матушка Изольда.

Впрочем, минутная слабость с монашкой не смогла заставить пленницу забыть возлюбленного мужчину.

— Что делать, мой отец тот год скончалась мать, и граф, раздосадованный тем, что она не родила ему сына, поклялся в том. (В чем поклялся?)

— Род Брисбернов — древний, честный, уважаемый, хотя, быть может, и пришел в упадок за последнее время!

— Да уж, твой папочка, мир его праху, был весьма строгим родителем. Я хорошо его знала, — глаза монашки стали вдруг мечтательными, как у молодой жены в первые дни после свадьбы, — щедро жертвовал на нужды нашей тихой обители! На вот, возьми. Эту волшебную воду делает нам аптекарь Авраам. Когда закончится, и сама можешь сделать. Рецепт прилагается!

«Способ изготовления ландышевой воды, — Прочитала Эллин, — взять горсть ландышевого цвету, настоять в кувшине белого вина, процедить и принимать по чайной ложке один раз или два, по мере надобности. Возвращает речь косноязычным, исцеляет подагру, унимает сердечную боль и укрепляет память. Полезен и больным, и здоровым, мужчинам, равно как и женщинам». Ниже рукою матушке Изольды была сделана приписка: «Помогает также при вывихах и после порки [втирать] и коликах [пить по столовой ложке каждый час]».

— Спасибо матушка! — леди с трудом подавила счастливую улыбку. — Ваша весточка о сэре Гилфорде лучшее лекарство!

— Господи, — матушка перекрестилась, — прости меня, грешную! Но вот, почитай!

Монахиня протянула женщине потрепанную книгу в кожаном переплете. «Gesta beati Benedict!».[71] Она укрепит твой дух и поставит тебя на пусть раскаяния! — Deus vobiscum![72] Благословила узницу матушка Изольда на прощание.

Проводив матушку Изольду, леди Эвелина раскрыла подаренную матушкой книгу, но буквы прыгали, а мысли никак не хотели перестроиться на благочестивый лад. Страдалица давно поняла, что молить мужа о снисхождении напрасно, и покорилась своей судьбе. Пока сердце господина оставалось закрытым для нее, она не могла ни молить его о прощении, ни даже уверить себя в том, что должна быть за что-то прощена.

Так шел месяц за месяцем. Страшная кобыла, колодки и плеть палача все меньше казалась ей орудием наказания — по приказу мужа, а больше испытанием на прочность: что сильнее ее чувство к сэру Гилфорду Уэсту.

И в воспоминаниях о тех встречах в лесу черпала женщина силы мужественно переносить ежемесячное наказание на кобыле. Господи, пошли мне мужества и сил! Молилась она, стоя на конях в часовне. Моей единственной надеждой терпеть остается твоя, Господь любовь и милость ко мне, и что сэр Гилфорд остался в живых — и однажды придет за мной. Пошли мне сил терпеть все мучения! Тебя Господи, бичевали перед казнью. Кому как не тебе знать, что чувствует несчастная раба твоя под ударами страшной плети! Комендант и стражники не проявляют ко мне ни капли жалости, а муж забыл меня!

«Наш долг — жестоко наказывать! — во исполнение приказа лорда!» — считали они, обсуждая поведение леди Эвелины во время последней порки.

Ритуал, ставший за пять лет традицией, был неизменным. Хлестал ли по камню дождь, сыпался ли снег или в первый день нового месяца было солнечно, узницу неизменно выводили во двор замка, заставляли раздеться донага и растянуться на кобыле, потемневший от непогоды. Мужчинам никогда не надоедало глазеть на то, как секут жену их господина. Было ли это ветреным весенним днем, средь пыльного летнего жара, в тусклой осенней сырости или скованной морозом зимой.

Лучники, охранявшие пленницу, менялись каждые три месяца. Стоит ли говорить, какой популярностью пользовалось теперь назначение в этот отдаленный замок. Капитану каждой смены полагалось проводить порку собственноручно. Все они были разными. Некоторые — молчаливыми и жестокими, другие — казались сочувствующими ей, хотя от этого удары их не становились более слабыми. Одним нравилось оскорблять ее, называя распутницей и бесстыжей шлюхой. Другие развлекались тем, что приказывали после порки окатить морской водой, и соль нещадно жгла свежие рубцы.

Она сносила любые оскорбления со всем достоинством, которое только могла в себе найти. И терпела немыслимые страдания, чтобы сохранить любовь внутри себя.

Новые страницы «Летописи наказаний» заполнялись красивым мелким почерком Эвелины. Но все записи в дневнике были схожи в одном — в конце каждой была фраза: «…претерпела ради тебя, моя любовь».

«Когда вернется возлюбленный, — думала Эвелина, — я отдам ему дневник, и он послужит залогом нашей любви!»

Сейчас она медленно шла по крепостной стене, наслаждаясь прохладным ночным ветерком и запахом песчаных дюн. В этом месяце исполнялось пять лет с того страшного дня, когда она была разлучена с любимым. И столько же времени провела она вдали от своего мужа, когда тот уезжал в поход.

Она в последний раз глянула на неспокойное море и вернулась в свою комнату, а чуть позже в двери повернулся ключ.

Утром она искупалась в корыте и читала Библию, спокойно ожидая, когда за ней придут. Ожидание затягивалось. Через несколько часов внимание привлек необычный шум — стук копыт во дворе.