— Хочешь найти клад? — спросил он меня, грешного звонаря. — Тогда пойдем со мной!

— Веди меня! — воскликнул я. — Я пойду за тобой хоть в самую преисподнюю!

Призрак степенно, но с угрюмым видом прошествовал до конца галереи и свернул в подвал. Я следовал за ним на некотором расстоянии, исполненный тревоги и ужаса, но без колебаний. Когда я захотел войти в тайную комнату вслед за призраком, незримая рука резко захлопнула передо мной дверь! Я, собрав всю свою смелость, стал ломиться в дверь, ударяя в нее ногой, но убедился, что она не поддается никаким усилиям, а на следующий день на этом месте была глухая стена!

Весь замок, включая леди Катрину, весело смеялся над рассказами звонаря. Впрочем, сейчас девушке было не до смеха. Всего на полгода ее привезли в родительский дом на похороны матери, и папа, известный не только храбростью на ратном поле, но и тугодумием, решал, куда отдать дочку: под венец или в монастырь, навсегда.

В ожидании отцовского вердикта Катрина читала Библию и проводила дни в молитвах, но сегодня ни чтение, ни размышления не лезли ей в голову. Она решила посмотреть на себя в зеркало при свете свечи.

— Поставила подсвечники по обе стороны от зеркала и стащила через голову рубашку. Ей нравилось рассматривать свое тело, особенно после того, как проклюнулись и набухли груди. Удлиненная шея плавно переходит в округлые плечи… Те аккуратные груди, при мерцающем пламени свечи казались похожими на две большие груши. Если перемещать свечу то выше, то ниже, тогда тени от грудей то сокращаются, то удлиняются… Можно выбрать любую форму… Медленно повернувшись, Катрина увидела в зеркале выпукло-солидные шары ягодиц, подпираемые сильными и широкими бедрами и стройные, длинные ноги.

Девушка, подумав, решила, что портрет не будет возражать, если она слегка погладит себя.

— Прости меня, грешную! — Катрина с восторгом предалась грешному занятию, не обращая внимания на портрет, дрожавший от справедливого негодования. Взгляд рыцаря стал строгим. Казалось вот-вот, и он сойдет со своего места, чтобы покарать бесстыдницу самым жестоким образом, но возмездие пришло совсем с другой стороны.

«Вот сейчас… — думала девушка, работая пальчиком, — Вот еще немного и…» В этот момент портрет прадеда, висевший над сундуком, явственно вздохнул, и грудь его поднялась и опустилась, но юная грешница была слишком занята для того, чтобы любоваться живописью в такой сладкий момент.

— Катрина! — ударом ноги отец открыл дверь, перепугав девушку до смерти.

Она схватилась за задранную юбку, намереваясь одернуть ее вниз.

— Стой, паршивка! — лицо девушки украсила крепкая оплеуха.

— Грязная грешница! — отец усмехнулся, глядя, как лицо дочери залила краска стыда.

Девушка медлила. Несмотря на все старания сохранить самообладание, Катрина не могла сдержать дрожь. Ей, взрослой девушке стоять вот так, голой перед отцом?!

— Папа, — девушка отскочила, ухватившись за щеку и на ходу.

Катрина стояла посреди комнаты, пунцовая от смущения и была готова провалиться сквозь землю. Тогда отец, уже окончательно решивший участь дочери, решил напоследок воспользоваться своей властью.

— Ты, бесстыдница, должна подчиняться отцовской воле! Сейчас устрою тебе belting[147] по одному месту.

Казалось, сама природа встала на сторону родителя. За окном сгустились тучи, раздались мощные раскаты грома.

— Да, сэр! — та нерешительно кивнула. — Я готова подчиниться!

Катрина, неизменно верная дочернему долгу, трепетала от страха перед суровостью сэра Мартина: братья не раз встречались с отцовским ремнем и свежим орешником. Воспитанием дочери он практически не занимался, поручив ее заботам Эллин и монахам. Теперь надо было наверстывать упущенное. Отец строго посмотрел на дочь, потом на распятие в углу комнаты и на старую гравюру, изображавшую воспитание девушек в школе, и на портрет своего деда Максимилиана. «Вот это правильно! — подумал он, любуясь учителем с пучком прутьев в руках. — Так и надо воспитывать юных грешниц! Говорят, дедушка был строгим, но справедливым! Он бы оценил!»

— Ты ведь знаешь, насколько сурово церковь карает за подобный грех? Похоже, я не уделил твоему воспитанию достаточно внимания, доверившись монахиням! Мало тебя в монастыре пороли!

— Простите, сэр, — пробормотала она, — я совершила великий грех!

«И какие черти занесли его в мою башню? — подумала девушка. — Прямо как нарочно!»

— Тебе что, святые отцы не объяснили, что за этот грех тебя ждут вечные муки? — взгляд отца метал громы и молнии. — Проси отца наказать тебя!

— Пожалуйста, сэр, накажите меня! — девушка с трудом выдавливала из себя каждое слово.

В сознание медленно заползал ужас перед строгим родителем и его страшным толстым ремнем. Взволнованная покрасневшая девушка была чудо, как хороша, и сэр Мартин вдруг почувствовал себя лет на двадцать моложе, полным сил рыцарем, лишающим невинности юную крестьянку на брачном ложе прекрасной Эллин.

«Молодая, красивая бесстыдница! — подумал он. — Вкусная, как персик! И когда она успела вырасти?»

— Папа, я дочь рыцаря, в моих жилах течет кровь потомков Вильгельма-Завоевателя! Меня нельзя бить как крестьянку! — юная леди сделала шаг назад. — Папа, можешь меня выпороть, но раздеваться я не могу! Что бы сказала моя матушка?

По спине Катрины потекли струи холодного пота: такого унижения она не испытывала ни разу в жизни! Папа смотрел на нее и думал, насколько красивы правильные черты хорошенького личика и как соблазнительно свежо обнаженное трепещущее тело.

— Ты еще споришь, бесстыдница! — отец грозно сдвинул брови. — Твоя матушка на небесах, мир ее праху, а ты, грешница, здесь! Ты не просто дочь рыцаря, ты моя дочь!

Катрина подумала, что сейчас, наверное, она первый раз в жизни упадет в обморок. Только сейчас папочке пришла внезапная мысль, заставившая бурлить кровь: одного рыцарского ремня за блудодейство явно будет мало, надо заставить дочь сделать то, что делали пленные мавританки с помощью губ и языка, и что категорически отказывалась делать его покойная жена. Конечно, «seminen in ore»[148] тоже грех, зато какой приятный!

Ни жива, ни мертва от объявшего ее страха, Катрина вскрикнула и вырвалась от него. Катрине отчаяние придало храбрости, и, больше всего страшась настойчивого стремления сэра Мартина осуществить жестокий замысел, она крикнула:

— Смотрите, смотрите! Само небо осуждает ваши нечестивые намерения!

Погода ощутимо портилась. Свинцовые тучи собрались над замком, и первые раскаты грома оповестили о начинающемся буйстве природы.

— Ни небо, ни ад не помешают мне выполнить то, что я задумал, — Мартин закрыл дверь изнутри на засов и подошел к дочери.

За окном сверкнула молния, осветив комнату отблеском адского пламени. Катрина, стоявшая спиной к портрету, не заметила, как портрет шевельнулся, и не знала, откуда донесся услышанный ею вздох, но вся задрожала.

— Папа, погоди! Извини меня. Поверь, я не хотела ничего дурного. Исполню все, что ты велишь! — Катрина, низко склонившись, поцеловала ему руку. — Папа, милый, прости меня!

— Ты ведь хочешь искупить свое плохое поведение, — отец ухмыльнулся, вспомнив прекрасных пленниц, проигранных им в кости, — греховодница? Снимай платье! Впрочем, я могу позвать слуг, они помогут!

Несчастной Катрине вдруг стало холодно.

— Да, сэр! — глотая набежавшую слезу, девушка выдернула шнуровку, и платье упало к ее ногам. — Только не надо звать слуг!

Последняя надежда, что позорного и унизительного наказания удастся избежать, рухнула. «За старым гобеленом есть тайная дверь! — мозг Катрины лихорадочно искал пути к спасению. — Но куда мне бежать?»

— Юбки и корсет долой!

«Только не в монастырь, — думала девушка, решив подчиниться воле отца, — пусть выпорет, но отдаст замуж!»

— Ты вполне сформировавшаяся женщина, — улыбнулся папа, снимая кожаный ремень, верно служивший ему уже не один десяток лет, — у тебя тонкая талия и крутой изгиб бедер, прямо как у твоей покойной матушки! А теперь, юная леди, становись на колени!