Но не успел он прийти в себя, как тут же забыл, что едва отбился от смерти. На свою болезнь он смотрел, как на большую оплошность со своей стороны, и укорял себя за то, что в самую горячую пору прохлаждается в больнице.

— Вот ведь связала по рукам и ногам эта вражина! — говорил он с горечью.

К Тимери каждый день заходили то Айсылу, то Мансуров, то Хайдар и доставляли ему огромную радость рассказами о делах в колхозе, о пшенице Нэфисэ, о том, что до праздников собираются закончить хлебосдачу. Однако трудно было утешить беспокойное сердце председателя. Он мысленно обходил свое хозяйство и думал, что все там идет не по нем, что сам бы он многое сделал иначе. То он вспоминал пропавшую пшеницу Нэфисэ, то еще что-нибудь приходило ему в голову, и лежал старик в тихой палате без сна, размышляя ночи напролет.

Он тревожно следил за большими серыми тучами, бродившими по осеннему небу, и ему казалось, что тучи эти только и норовят вылиться дождем на его необмолоченные скирды. И как болел душою Тимери, когда на железную крышу больницы начинал сыпать нудный мелкий дождик! Перед его глазами вставали мокнущие копны пшеницы, упавшие в грязь снопы, зерна, взбухшие от влаги, и он ежился, точно капли дождя падали не на крышу, а на него самого.

Очень тяжело пережил Тимери уход Нэфисэ из его дома. Горько стало старику, когда узнал он, что невестка, которую он полюбил, как родную дочь, ушла от них, оскорбленная грязными наговорами. Было похоже на то, что этот поступок Хадичэ он не сумеет ей простить. У него появилось такое ощущение, что Нэфисэ унесла с собой из дому все, что было живой памятью о Газизе.

Завидев во дворе больницы гнедую кобылку с подпалиной на лбу, Тимери обрадовался, как ребенок. Он подбил дрожащими руками подушки и, прислонившись к ним спиной, стал с нетерпением поджидать приехавших.

Когда Айсылу вошла в палату, он сразу начал жаловаться:

— Так ведь и не отпускает старик! —Голос у Тимери был бессильный, надломленный. Это, видимо, раздражало его, и он усиленно откашливался. — И зачем он меня здесь держит, шайтан его знает!

Айсылу спрятала гостинцы в тумбочку и, подобрав полы накинутого на плечи длинного халата, потянулась к температурному листку, висевшему у изголовья кровати.

— По утрам-то у тебя температура сносная, а вот к вечеру повышается.

— Хи, нашла чему удивляться! — отмахнулся старик. — Температура, она от каждого чиха подскакивает. Я на нее и внимания не обращаю. Ничего у меня не болит. Сказал бы, что здоров я, как шайтан, да только в суставах еще силы маловато. А это потому, что лежу все время и ем без аппетита. Я вот пройдусь разок по гумну, ежели будет суждено, так наброшусь на еду, как волк...

Тимери все пытался разглядеть в окно, кто остался в тарантасе.

— С кем это ты приехала? Не Хайдар ли часом? Почему не привела с собой?

Услышав имя Зинната, он не выразил особого удовольствия.

— А-а... — протянул он. — Ну, какие новости? Как с заданием? Молотьбу не затягиваете? А зябь не закончили еще? Ну-ка черкни и на моем листке...

Айсылу взяла исписанную цифрами бумагу, которая висела рядом с температурным листком. Глядя на множество закорючек, сделанных рядом с длинной колонкой цифр, Айсылу улыбнулась. Видно, старик делает свои выкладки, что-то продумывает. Недаром он каждый раз дает хорошие советы.

Тимери внимательно следил за движением карандаша в руках Айсылу.

— Михаила Павлыч тоже поглядывает на эту бумажку, — засмеялся он. — Поглядит и скажет: «Больно интересная у тебя температура. Если на этой бумаге повышается — у тебя понижается, а если на ней понижается — у тебя повышается».

Старику совсем не понравилось, что вчера хлеба сдали меньше, чем в другие дни.

— Это почему же назад шагаете?

Айсылу с жалостью смотрела на резко выступившие скулы Тимери, на костлявые его руки и думала: «Все еще не может поправиться!»

— С молотьбой не успеваем, Тимергали-абзы...

— Вот этого я и боялся... — Опираясь слабыми руками о края кровати, Тимери немного приподнялся. — Плохи, значит, наши дела, сестрица Айсылу. Где уж нам теперь догнать «Интернационал»!..

У Айсылу были кое-какие мысли относительно молотьбы, но она ожидала, что скажет председатель.

— Что посоветуешь, Тимергали-абзы?

— Эх, не удалось мне выйти, провались оно совсем! — Он поднял на Айсылу умоляющие глаза. — Айсылу-сестрица, пойди к Михайла Павлычу, замолви за меня словечко. Скажи: «Больно скучает наш председатель. Скажи, Михайла Павлыч, пускай его домой! Здесь лежит — толку не будет». Право слово, поговори с ним так!

А когда Айсылу, вернувшись от главного врача, сказала, что придется ему полежать с недельку, Тимери вовсе закручинился.

— Ну и упрямый старик! — проворчал он и беспокойно заворочался на постели.

— Как думаешь, Тимергали-абзы, — прервала Айсылу наступившее молчанье, — если я попрошу в МТС молотилку с трактором на несколько дней?..

Лицо у Тимери несколько оживилось, но он тут же с сомнением покачал головой:

— Ай-хай, прижимист наш Самарин. Да ему и самому небось нелегко. Вон в скольких колхозах надо работать!

— В трудное время самая крепкая опора у нас — машина МТС.

— Что ж, попробуй. Может, и смягчится, ежели по-хорошему поговоришь. Ты скажи, пусть мимоездом поработают у нас дня два.

— Сейчас же поеду к нему.

— Правильно. А коли упрется, к Мансурову зайди. — Тимери опять заворочался. — Но слово мое — твердо! Все равно скоро выпишусь. До той недели ждать не стану. Выпишусь, ежели будет суждено. Сама видишь: задание не выполнено, хлеб недомолочен. Еще и пшеницу Нэфисэ надо разыскать. Ну как тут душа вытерпит!

Айсылу подбила получше подушку, закутала пуховым платком худые плечи старика.

— Беспокойный ты человек, Тимергали-абзы, — сказала она. — Говорю ведь, все будет сделано по-твоему. Вернешься, сам увидишь, какой будет у нас порядок. А ты никак не уймешься. Тебе поправляться надо, здоровье твое нам дороже! Джаудат-абы тоже не велит торопиться.

— Уж, конечно... Все вы там сговорились...

Что-то слишком уж долго задержалась Айсылу в конторе МТС. Когда она вышла, Зиннат по радостному оживлению на лице, по ее походке сразу понял, что заезжала она сюда не напрасно.

— Видать, с удачей, Айсылу-апа?

— Обещал дать! — Айсылу вскочила в тарантас и, взяв в руки вожжи, принялась весело рассказывать: — Обещал, ты понимаешь!.. Говорит, трактор с эмкой[41] завернет к вам по дороге в колхоз «Кызыл-тан» и два дня будет молотить. Дел, говорит, у нас по горло, да за хорошую работу подсоблю. Слышишь? Кто старается, тому не отказывают.

Зиннат искоса взглянул на Айсылу, чувствуя в ее словах какой-то намек:

— Да, что верно, то верно...

Ему показалось, что Айсылу должна знать о том, что случилось с ним вчера. Несомненно знает. Вероятно, она и надоумила мальчишку повести Зинната к себе домой. Иначе откуда бы тому догадаться?

— Я вчера каким-то образом попал к твоей сестре в дом.

Тонкие брови Айсылу чуть дрогнули.

— Да... я слышала, — ответила она и, не заводя больше об этом разговора, вынула из кармана сложенное треугольником письмо.

Зиннат смущенно проговорил опять:

— Нехорошо получилось. Признаться, нескладно прошли у меня эти месяцы, Айсылу-апа. Мансуров прав...

В последнее время Айсылу не раз упрекала себя за излишнюю мягкость, за жалостливость к Зиннату: дескать, руку ему поранило, лишен возможности учиться, одинокий... Правда, есть за что и жалеть... Но какой смысл в пустой жалости? Нет, Айсылу должна была вести себя иначе. Ведь она — доверенное лицо партии. Ей следовало быть более чуткой, более зоркой, предвидеть его будущее.

Она ударила гнедую вожжами.

— Не были бы они нескладными... От тебя самого зависело. Узенькая тропка всегда к трясине приводит. Одумайся, пока не поздно. Мансуров тебе очень дельные вещи говорил.