— Выстрелили в окно, когда по телефону разговаривал.

— Поймали их. Говорят, сына Сагди взяли.

— Факт, кулацкое это дело...

— А какой человек!.. Золотая душа...

Детское сердце Нэфисэ почуяло недоброе. Вся затрепетав, бросилась она к Сарьяну и прижалась к его груди. Она почувствовала на своей спине его руку, рука была тяжелая, влажная и беспрестанно дрожала. Вдруг она услышала у самого своего уха:

— Сестренка моя...

Видно, хотелось Сарьяну сказать сестре самое дорогое, самое заветное. Но голова его опускалась все ниже и ниже, тело оседало, и он так и не смог досказать — унес с собой это последнее заветное слово.

Старшие рассказывают: был Сарьян первым коммунистом в Байтираке. Есть ведь такие люди: себя забывают, всю жизнь народу отдают. Таков был ее Сарьян-абы. Служил он вместе с мужем Мэулихэ у Буденного в коннице. Много воевал, многое повидал. А вернувшись в деревню, подхватил выпавшее из рук батрака Сибая знамя Советов.

Был Сарьян первым председателем комбеда, первым вожаком колхоза. И сепаратор в Байтирак он привез, и школу в деревне он открыл, и трактор при нем появился. В какой бы конец деревни Нэфисэ ни пошла, на какое бы место ни ступила — всюду ее встречает славное имя брата:

Сарьянов мост.

Сарьянов родник.

Сарьянов луг.

Это значит, и мост построили, и родник прочистили, и болото на лугу осушили его, Сарьяна, стараниями.

Ходит Нэфисэ по зеленому лугу, знает, вечно называться ему именем ее брата-коммуниста. Слушает она журчанье родника, и кажется, шепчет он дорогое имя. И становится ей легко и радостно, будто стоит она, как в детстве, со своим Сарьяном-абы, и чудится ей — вот-вот откроется заветное слово, что не домолвил он.

Что же хотел сказать ей Сарьян-абы? Может быть, что служение народу должно стать самым святым для нее, самым дорогим в ее жизни делом.

Не было Сарьяна, но для Нэфисэ он был точно живой. Будто сидит по-прежнему в большом кресле, следит за всем, что происходит в «Чулпане», и радуется всему, что есть хорошего в его колхозе. Нэфисэ так и привыкла на все смотреть глазами брата. «Наш Сарьян-абы сделал бы то же самое», — думала она.

Нэфисэ росла девушкой любознательной и вдумчивой. Ее большие карие глаза смотрели на мир с затаенным восхищением. Семь классов школы развили в ней неукротимую пытливость. К чувству бесконечного изумления природой прибавилось желание постичь ее, разгадать. Нэфисэ с детской непосредственностью могла еще теперь подолгу стоять, перебирая пальцами бусы своего янтарного ожерелья, и зачарованно глядеть в бездонную глубину лазурного неба. Сколько чудес происходит на ее глазах ежедневно, ежечасно! Как ни дивиться маленькому саду, который в одно прекрасное утро весь светлеет от белого цвета черемухи! Тонкий аромат, нежный узор цветов, — с чем сравнить их?! Скворец, поющий весну раннему солнцу, журчанье ручья, зеленый шум дубравы — все это восхищало Нэфисэ и вместе с тем вызывало какое-то беспокойство. Как вобрать в себя весь этот мир? Как познать его? Ее охватывало упрямое желание стать такой, как ее брат Сарьян. И в эти минуты она словно ощущала на своем плече теплую его руку, слышала оборвавшийся на полуслове родной его голос. Кто знает, может, Сарьян-абы хотел сказать тогда именно о том, что так волновало ее сейчас.

...Шли годы, рана, нанесенная ее детскому сердцу, постепенно заживала. Но образ Сарьяна остался путеводной звездой на небосклоне Нэфисэ, звездой, зовущей к большим и добрым делам.

Пришло время, когда джигиты Байтирака стали заглядываться на Нэфисэ, даже ревновать ее друг к другу. Так и вертелись они вокруг нее во время игр. А она делала вид, что вовсе не замечает их желания быть поближе к ней. Не раз в полумраке зрительного зала клуба приходилось ей выслушивать взволнованные признания, но они еще не задевали ее юного сердца. И когда возвращались гурьбой с поля и вечерами, на игрищах, тщетно пытались джигиты песнями обратить на себя внимание Нэфисэ:

В ответ на горячие признания она лишь смущенно улыбалась, а сердце все ожидало чего-то:

В школе Нэфисэ мечтала о том, что юность ее пройдет в светлых аудиториях, в большом городе и будут напутствовать ее в жизнь седовласые ученые. Ей хотелось стать агрономом или лесоводом, а не то выращивать, как Мичурин, необычайные плоды на диво самой природе. Но когда Нэфисэ собралась ехать учиться в город, болезнь приковала к постели ее старую мать Гюльбикэ. Оставить больную Нэфисэ не могла. В ту пору агроном Газиз Акбитов начал в «Чулпане» свои опыты по выращиванию особых сортов пшеницы. Нэфисэ упросила агронома прикрепить ее к своему опытному участку.

Работа на опытном поле была первым шагом, приблизившим ее к таинственному миру природы, чудеса которой она стремилась разгадать еще с детских лет. Теперь ей казалось, что свое счастье она найдет именно здесь, на полях «Чулпана». Ведь на колхозном поле вырастила Наталья Осиповна из Аланбаша пшеницу, за которую получила на московской выставке золотую медаль!..

Трудно угадать, где начинается настоящая жизнь, но Нэфисэ понимала, что стоит она у самого ее порога.

Тогда же в юном сердце зародилось и первое чувство любви.

Был в Байтираке джигит по имени Зиннат. Еще мальчишкой победил он своей игрой гармонистов всей округи. Как он играл! Как играл! Захочет — развеселит, захочет — слезу вызовет. Чувствительные женщины, слушая его игру, вздыхали, утирая платочком глаза.

— Ах, как играет! За сердце берет!..

Вот этот самый Зиннат повадился ходить каждый вечер с гармонью под окнами Нэфисэ. Из клуба ли возвращается или еще откуда, все равно забредет в их переулок. По душе ей внимание Зинната, а при встрече с ним и бровью не поведет. Но уж так получилось, что стала она каждый день с нетерпеньем ожидать наступления вечера. Приметила: поймает джигит ее взгляд — и будто сила какая повелевает ему заиграть любимую ее песню. Словно зачарованная, слушала его Нэфисэ... Плавно течет, извивается река Сарман, залиты солнцем зеленые луга. А на берегу стоит девушка, поет песню разлуки, полную тоски и печали...

Нэфисэ чувствует, что все ее тело охватывает мучительно-сладкая истома, и она приникает к оконцу клети. На улице в лунном сиянье мелькает белая рубаха удаляющегося Зинната. Звуки гармоники становятся все глуше. Вот джигит доходит до перекрестка, мелодия почти растворяется в гуще плакучих ив, потом последний протяжный звук, и прозрачная тишина окутывает ночную улицу.

Скоро они объяснились.

Сначала это было какое-то необоримое страстное чувство. Одного дня не могли они прожить, не повидав друг друга. Стоило Зиннату подойти не к ней, а к другой девушке, и Нэфисэ не смыкала глаз целую ночь. Тысячи сомнений рождались в ее сердце. Но утром, едва она встречала ласковый взгляд Зинната, как вновь оживала.

«Нет, я ошиблась. Любит, любит!» — говорила она себе и целый день звенела, словно жаворонок.

Иногда они ссорились, и тогда ходили хмурые, точно тучи. Но мир наступал очень скоро.

В таких тревожно-радостных волнениях прошли лето и осень. Подошла и зима. Все им пророчили счастливую супружескую жизнь. Когда они бывали в клубе, все любовались молодой красивой парой. А старуха Гюльбикэ, сидя в укромном уголке, утирала набегавшую на глаза слезу и шептала:

— Дай им бог счастья и согласия в жизни!

Нэфисэ, когда речь заходила о браке, из девичьей скромности молчала, но в душе уже давно избрала спутника жизни. Между ними все было договорено, и свадьбу они решили сыграть осенью, в День урожая. Нэфисэ стала готовить приданое. В долгие зимние ночи она вышивала скатерти, покрывала, носовые платки. Весной выкраивала свободное время и вместе с матерью ткала, по старинному обычаю, полотенца с красными концами, цветные салфетки, чтобы не стыдно было войти в дом свекрови. Все было приготовлено, все было новенькое, с иголочки.