Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Карлыгач окончила семилетку в соседней деревне Аланбаш. Учиться дальше помешала ей война. Впрочем, она ни на минуту не сомневалась, что после войны, когда вернется отец, она продолжит свое образование, будет учиться в большом городе, в институте.

Отец Карлыгач всегда занимал ответственные должности в этом волжском районе. В день, когда фашисты напали на страну, он даже не успел съездить в родной Байтирак попрощаться с женой и детьми и сразу отправился на фронт.

Когда вражеские полчища подходили к Москве, Карлыгач тоже пошла в военкомат.

— Я дочь Галляма, — сказала она. — Пошлите меня к отцу, на фронт.

— Ты еще мала, сестренка, — ответили ей.

То же повторили и в райкоме комсомола.

Тогда Карлыгач побежала в райком партии.

— Вырасти-ка ты побольше хлеба в колхозе — и за себя и за отца! Это и будет твоим фронтом, — сказал ей секретарь райкома Джаудат Мансуров.

В те дни Нэфисэ только что назначили бригадиром, и она приняла Карлыгач в свою бригаду. С тех пор они стали неразлучными друзьями.

Шум триера стих. Карлыгач и маленькая Сумбюль принялись пересыпать очищенную пшеницу. В наступившей тишине вновь зазвенела песня.

У Карлыгач был мягкий, еще не окрепший голосок. Они так спелись с Сумбюль, что можно было подумать, будто поет одна из них.

Я после ночи солнца жду.
И месяца под вечер жду...
Как месяца и солнца жду я,
Вот так и писем с фронта жду!

Апипэ совсем притихла. Сейчас на ее лице было выражение не то тоски, не то глубокой озабоченности. Мэулихэ, продолжая считать зерна, исподлобья поглядывала на нее. «Ага, и тебя проняло!» — подумала она.

В зеленых травах берег весь,
И льется жаворонков песнь,
И льется жаворонков песнь
Над каждою излучиной.
Идет рассвет — они поют,
Придет закат — они поют.
А я тоскую по тебе,
Разлукою измучена.

Вдруг песня оборвалась.

Женщины недоуменно оглянулись и увидели, что со стороны деревни идет председатель колхоза, сухорукий Сайфи.

2

Сайфи, в коротком распахнутом бешмете, заложив руки за спину, медленно прошел мимо Карлыгач и Сумбюль, поглядел, как они засыпают пшеницу, походил у соседних амбаров, потом приблизился к Мэулихэ.

— Не вернулась еще, как ее?.. Про Нэфисэ говорю, — промолвил он.

— Нет еще, — ответила Мэулихэ, — работа, видать, затянулась у них...

Лицо у Сайфи было румяное, круглое, усы и маленькая — клинышком — бородка аккуратно подстрижены, одежда ладно сшита. Не нравились только Мэулихэ глаза Сайфи: правый глаз — навыкате, а левый закрыт наполовину и, как бы невзначай, шарит где не следует. Вот и сейчас будто разговаривает о деле, а сам уставился на заголенные ноги этой бесстыжей Апипэ.

Мэулихэ повернулась в сторону поля и увидела наконец тех, кого давно ждали.

К ним, тяжело ступая, приближались женщины с лопатами на плечах. Карлыгач и Сумбюль побежали навстречу статной, высокой молодке, шедшей впереди.

— Очень устали, Нэфисэ-апа? — участливо спросила Карлыгач, беря у нее из рук лопату. Посмотрев на мокрые доверху сапоги, забрызганную одежду, она покачала головой: — Все пешком, да такую даль!..

Нэфисэ только кивнула головой и повернулась к своим спутницам:

— Идите, голубки, домой! Придете после полдника, закончим тут все с пшеницей.

— Лучше подождем, — ответили те, высматривая место, где бы присесть. — Пойдем вместе.

— Ну, как хотите...

Нэфисэ вытерла уголком платка лоб и щеки, порозовевшие от солнца и вешнего ветра. Из-под шали выбилась маленькая прядка волос, отчего ее тонкое продолговатое лицо стало еще миловидней. Большие, чуть удлиненные карие глаза вопрошающе взглянули на Сайфи. А он все так же, заложив руки, расхаживал взад и вперед.

— Сайфи-абы, ты хочешь мне что-нибудь сказать?

— Сказать? Известно, у председателя всегда найдется что сказать. Из Аланбаша вон представители приедут проверять. Вот я и осматриваю — что да как... семена, плуги, бороны...

— А-а... это по соцсоревнованию!.. — По лицу Нэфисэ пробежала тревога. — Не осрамиться бы! Нынче Аланбаш вон куда шагнул! Не чета «Чулпану».

Сайфи посмотрел в сторону. Он был явно не в духе.

— Почем знать?.. Действительно, может, придется краснеть. Год такой...

Нэфисэ удивленно посмотрела на него: «То есть как это — год такой?»

Наклонившись над липовой кадкой, стоявшей между Мэулихэ и Апипэ, Сайфи захватил здоровой рукой горсть пшеницы и подбросил ее на ладони.

— А что это у вас: на посев или в брак?

Мэулихэ обрадовалась, что председатель заинтересовался их работой.

— Те на семена не годятся, Сайфулла, — поспешила она ответить. — Выбраковали мы их. А вот эти, — она показала на мешочки справа, — пойдут на семена. Семена эти, если будет суждено посеять, очень надежные. Мы с Гафифэ по зернышку отбирали.

Но Сайфи едва взглянул на мешочки. Пересыпая пшеницу с ладони на ладонь, он хмыкнул, потом покачал головой.

— Интересно! Все-таки чем же эта пшеница плоха? С какой, скажем, стороны она вам не по нраву?

Нэфисэ взяла из кадки горсточку зерен и начала объяснять ему:

— Погляди-ка — вот эти мятые, а это битые; есть и больные, видишь. От них, если они и взойдут, толку не будет. На семена они не годятся. Нам нужно улучшать сортность нашей пшеницы, Сайфи-абы.

— Так! — Сайфи хмуро посмотрел куда-то в сторону и выпятил губу. — Та-ак! —повторил он. — Как я вижу, тебе, сестричка, на широкую ногу захотелось жить! Ишь, сколько семян забраковала. Интересно, чем же я пополню нехватку? Хорошо — район даст? А ежели нет? Вдруг скажут: найдите сами?! Нет, сестричка, в нынешнем году нельзя этак замахиваться.

— Что ж прикажешь делать?

— Старики говорят: «По одежке протягивай ножки». Хватит и того, что сделали. Вон другие бригады ничего не выдумывают! А тебе семян хороших подавай, всю зиму трать деньги — девок твоих учи да для опытов выписывай неведомо чего! Сама знаешь, тяжелые времена. Нынче, милая, голову ломаем из-за горсти семян не для того, чтобы все на твой участок покидать. Надо дорожить тем, что есть. Стало быть, не транжирь!

Нэфисэ с обидой взглянула председателю в глаза. Но правый глаз Сайфи, как стеклянный, ничего не выражал, а левый смотрел из узкой щелочки с язвительной усмешкой.

— Ты ведь сам прекрасно знаешь, почему мы по зернышку отбираем, — горячо заговорила Нэфисэ. — Ведь семена — основное богатство колхоза.

— Иной раз, сестричка, приходится забывать и то, что знал. Оно бы ничего, конечно, ежели б район у меня спросил: сколько зерен пшеницы перебрали да сколько весенних ручейков в сторону отвели. Не про то спросит район. Хлеба требует он у меня, хлеба. Пудами, тоннами...

— Нет, Сайфи-абы, ошибаешься, обо всем спросит тебя район. И область спросит, даже Москва спросит! Вы, скажут, обещали высокий урожай, как у вас там дела? Сколько, скажут, хлеба получили, сколько на фронт отправили? Вот мы и хотим так работать, чтобы ответить на все эти вопросы. И будем добиваться высокого урожая...

Сайфи стоял, покачиваясь и хихикая:

— В этом-то году? Нет, сестричка, ты эту сказку вон детворе своей сказывай! О завтрашнем дне пускай ишак думает. А мне нынешний день дорог. Завтра-то — кто будет жив, а кто и нет... Нам хоть бы голину в поле не оставить, вот что!

Мэулихэ не стерпела и вмешалась в разговор:

— Ну, знаешь ли, Сайфулла, как говорится, ткнешь в глаз — глаз выдавишь, слово скажешь — спор вызовешь. Уж раз на то пошло — выскажу я тебе всю правду. Не думали мы до сих пор о завтрашнем дне, вот и оставили хлеб на поле. — Она показала на тот берег реки, где, словно навозные кучи, чернели низкие копны овса, перезимовавшие под снегом. — Не остры мои глаза, а вижу все. Да и как не видеть, если копны эти всю зиму мне душу терзали, по ночам снились...

3
{"b":"273329","o":1}