Султан встал, пристально вглядываясь в занавешенные окна, медленно поднялся на крыльцо и потянулся к полурастворенной двери, но, увидев что-то, резко отпрянул и, оторопело осматриваясь, словно сомневаясь, в свой ли попал он дом, остановился как вкопанный.
И тут же из сеней рванулся здоровый краснолицый мужчина в желтой расстегнутой рубахе и помчался к огороду. Вслед за ним выскочила и сама Апипэ, растрепанная, в резиновых калошах на босу ногу. Она стала неторопливо спускаться с крыльца, переваливаясь с боку на бок, как утка, и вдруг, увидев мужа внизу, истошно закричала и грохнулась всем телом на ступеньки.
Лицо у Султана побелело, рот раскрылся как бы в немом крике. Он схватился дрожащими руками за ворот и, задыхаясь, тяжело поводил шеей.
Апипэ застонала и с жалобным воем поползла к Султану.
— Убей меня, Султан, убей, крылышко мое! Пусть не увижу я белого света! — вопила она, волоча по земле грузное тело.
А пес то подбегал к Апипэ, то бросался к Султану, лизал ему руки, словно хотел примирить своих хозяев.
Султан устало прислонился к забору и провел рукою по лбу. Он оглядел застывшими глазами дом и разоренный двор и, отворачиваясь от жены, глухо прохрипел:
— Не подходи! — Губы его дрожали, и он с трудом выговаривал слова. — Не подходи, иди к своему...
Апипэ вскочила и упала ему в ноги.
Султан вздрогнул и, гадливо крикнув: «Не прикасайся!»— выбежал на улицу.
— Султан! Крылышко мое, не уходи! — выла Апипэ, ползая по траве. А Султан уже перешел улицу и повергнул в переулок.
Хадичэ кинулась вслед за солдатом.
«Господи, ушел. Как же его удержать? Ведь это тяжкое пятно на совести не только соседей, но и всей деревни».
И Хадичэ бросилась бежать, выкрикивая на ходу слабым голосом:
— Султан, сынок мой! Остановись!
Солдат шел не оглядываясь, все больше ускоряя шаг, и Хадичэ начала уже задыхаться.
— Не удержала, уходит с проклятьем! — шептала она в отчаянии.
А солдату, видно, так опостылело все, что он даже ни разу не обернулся, поднялся на косогор и скрылся за двумя соснами.
Хадичэ опустилась в изнеможении у дороги и заплакала.
К счастью, на телеге, груженной зерном, возвращался с поля дед Айтуган. Узнав, что Султан ушел из деревни, даже не заходя в избу, дед рассвирепел.
— Это что ж такое? — рычал он. — Ежели жена у него оказалась свиньей, так ведь свет не на ней одной держится! Кроме жены, имеются односельчане, деревня, народ! Нет, я этого не допущу! А ну-ка, давай за ним!
Они свалили мешки с зерном у дороги, и дед Айтуган, поправив на голове тюбетейку, сердито взмахнул вожжами и погнал лошадь.
Весть о происшествии во дворе Султана быстро облетела деревню. Вскоре вокруг сидевшей на земле Апипэ собрались соседки. Она была разлохмачена, на щеки спадали спутанные волосы, калоши свалились с ног и лежали тут же рядом. Женщины хмуро разглядывали ее, точно видели впервые.
Хадичэ не выдержала и принялась ругать Апипэ:
— Ни стыда у тебя, ни совести! И мужа не пожалела, и народа не постыдилась. Ишь, со страстями не справилась! Семью разрушила. Дом разорила. Над кем надругалась? Над воином! Ему в огонь идти. С каким сердцем пойдет он теперь?..
Вслед за Хадичэ и другие женщины стали выкладывать свои гнев и обиду:
— Всяких проходимцев и бездельников привечаешь, бесстыжая!
— Всех солдаток позоришь...
— Что руками натворила, подними-ка теперь плечами!
— Ладно еще, Султан смирный. Другой бы на месте пристрелил!
При последних словах Апипэ вдруг встрепенулась. Вскочив на ноги и отряхнувшись, она обвела собравшихся злыми сверлящими глазами.
— Крылышко мое! — выкрикнула она голосом, полным изумления. — И какого черта я так раскисла? С какой стати позволяю издеваться над собой! — И тут она сама накинулась на собравшихся вокруг. — Вам какого рожна здесь надобно? Полюбоваться пришли? Ишь, собрались, привидения! Между мужем и женой чего не случится: и поссоримся и помиримся! А вам какое дело? Может, носы на лакомый кусок потянуло? Думали, уйдет от меня, вам перепадет? Завидно, что Апипэ гуляет, а вам уж не под силу?..
Старухи, испугавшись змеиного языка соседки, разбежались кто куда. Расходившаяся Апипэ накинулась тогда на Хадичэ:
— Сказала бы я и тебе, Хадичэ-апа! Ты давно уже заслужила себе рай, ну так сиди и не суйся между мужем и женой. Говорят: смех идет посмеивается, за тобой гонится. Смотри, недалеко ведь ходит от тебя!..
— Ты меня не учи... — начала была Хадичэ, но так и осталась с открытым ртом.
Апипэ прервала ее:
— Не учу, Хадичэ-апа, а только говорю. И чему учить? Ведь за бедой тебе не к соседям ходить!..
Хадичэ терпеть не могла ругань, но тут сочла необходимым ответить Апипэ:
— Гафифэ, соседка! Пусть я плоха, ладно, но сына и невестку не тронь. Довольно ты уж намолола о них. Душа не принимает твоих сплетен!
Но теперь Апипэ уж нельзя было остановить никакими силами:
— Это я-то сплетничаю?! Я?! Да я своими глазами видала их. Не веришь, так у Ильгизара, у невинного дитя, у Сумбюль спроси! Недавно со своим Хайдаром все утро под липой обнималась. Вот лопни мои глаза, если вру!
Хадичэ побелела как полотно.
— Неправда! Лжешь!..
— Ага, правда глаза колет! — усмехнулась Апипэ. — Может, еще сказать тебе новость? Вон только что с поля вернулись... Правильно говорят: красивая девушка на свадьбе срамится! Хваленая твоя невестушка весь колхоз опозорила. «Я» да «я»! «Я сто сорок пудов пшеницы возьму!» Как бы не так! Сайфи-абы на глазах у всего колхоза взвешивал, пшеница у нее только половину вытянула. Уж и знамя у нее отобрали... Ну, хватит? Иль еще добавить?
Хадичэ остолбенела.
— Господи, что еще ты мне уготовил? — прошептала она пересохшими губами. — Пусть бог тебя покарает, пусть язык твой отсохнет!
— Как бы не отсох, — отплюнулась Апипэ. — Отсохнет, да не у меня!
«Значит, правду сказала! — ужаснулась Хадичэ. — Господи, что я буду делать? Куда деваться от позора?..»
Опустив голову, она медленно побрела к своему дому.
8
Нэфисэ удивленно остановилась у порога. В доме царила глухая тишина, и огня почему-то не зажигали. Ей, пришедшей с поля, показалось даже, что горница стала маленькой и тесной.
— Мама, ты дома? — окликнула она Хадичэ.
Никто ей не ответил.
Вдруг с улицы донеслись взволнованные голоса. По переулку, шумно переговариваясь, шла группа людей.
«Султана-абы встречают», — решила Нэфисэ и распахнула окно.
— Время-то, время какое! — послышался сокрушающийся голос. — Война к Волге подходит. Вся страна одной заботой живет. А она здесь гляди чего вытворяет. Тьфу, бесстыжая!
— Плюнь ты на нее, братец Султан, право, плюнь!.. На такую собаку и слов тратить жалко!
Тут, заглушая остальных, заговорил дед Айтуган:
— Была бы, сынок Султангерей, голова цела, чтобы немца поскорей победить!.. Остальное — пустяки!
Дойдя до середины улицы, все остановились и начали наперебой приглашать Султана в гости:
— Пойдем к нам, Султангерей, отведаешь нашего хлеба-соли!
— Я только что супу наварила, зайди покушай!
Тут снова загудел Айтуган:
— Нет, нет! Даже не заикайтесь! Нынче Султангерей мой гость! Во-первых, он ровесник моему Хасбиулле, ведь они вместе росли, и, значит, он мне все равно что родной сын; во-вторых, он — самый близкий мой сосед. Пойдем, Султангерей, вот старуха-то обрадуется! Баню затопим, если будет суждено, бельишко сменишь.
Толпа постепенно удалялась, голоса затихали.
«Как бы приветливо ни встретили Султана байтиракцы, — думала Нэфисэ с болью в сердце, — как бы ласковы ни были, все же тяжко должно быть солдату, что не смог он войти гостем в свой дом!..»
Нэфисэ соскучилась по дому и по свекрови. Она зажгла лампу и с особым удовольствием начала приводить в порядок горницу; одернула край голубой накидки на швейной машине, стерла пыль с репродуктора, прибрала на комоде. Потом она бережно сняла портрет Газиза, висевший в простенке между окнами. Лицо его показалось ей грустным. «Ушла и забыла, — словно говорил он ей, — а я все один да один». Если бы Газиз был жив, он с первого взгляда понял бы ее состояние. «Что случилось? Чем встревожена?» — спросил бы он ее и утешил и помог бы.
