Бригадир из «Интернационала», откинув полевую сумку, надетую через плечо поверх черной фуфайки, легко ступая сапожками с короткими голенищами, направилась прямо к молотилке. Увидев огромные кучи обмолоченного зерна, она остановилась в радостном изумлении:
— Ай-яй-яй! Уродится же столько!
Последний сноп!
Ток, непрерывно гудевший с самой полуночи, сразу стих. Не успела еще молотилка остановиться, как Карлыгач, Сумбюль и другие девушки ринулись к весам:
— Сколько, Хайдар-абы? Сколько пудов?..
Нэфисэ сняла очки, скинула пропыленный холщовый халат и поздоровалась с Наташей.
— Вот спасибо, Наташа, что приехала. Побудь здесь минутку, я сейчас! — сказала она и подошла к Айсылу.
Озабоченная Айсылу, теребя в пальцах соломинку, нетерпеливо слушала Сайфи. Она молча пожала Нэфисэ руку:
— Нет, ты отвечаешь за пшеницу! — резко прервала она Сайфи. — Мы заставим тебя найти ее... Подумай-ка сам: выбрали тебя председателем — ты чуть с ног не свалил колхоз; как члена правления, как опытного человека поставили на ток — и здесь, гляди, чего натворил! Понимаешь ли, что можешь кончить очень плохо?
Сайфи, кажется, растерялся не на шутку.
— Говорю тебе, Айсылу, родненькая, наверняка перепутали, смешали с другими. Действительно, работа у меня тяжелая. Как тут поспеешь? Ведь я один. Где уж тут доглядеть? А может, тогда пшеница легкая попалась? Действительно, бывает она и с легким колосом. А то куда бы ей деваться?
Айсылу махнула на него рукой и подозвала Шамсутдина.
— Шамсутдин-абы! Правление решило с сегодняшнего дня поручить ток тебе. Будешь здесь бригадиром! Принимай все с проверкой, по счету, по весу. Не беспокойся, в помощь тебе Хайдар даст комсомольца. Вдвоем и будете работать.
Шамсутдин не стал возражать. Он, видно, был доволен назначением.
— Я что? Я согласен. Правление решило, значит все!
— Сайфи-абы, сейчас же сдай ток!
Сайфи ничего не ответил. Он с издевкой посмотрел на Шамсутдина и, заложив за спину руки, пошел к клети.
Айсылу покачала вслед ему головой:
— Он! Его это дело! Гнусный, темный человек!
Айсылу не переставала себя ругать за то, что согласилась на предложение Тимери назначить Сайфи бригадиром. Ведь она всегда сомневалась в Сайфи. «Пусть будет тебе уроком на всю жизнь! Заруби себе на носу: в партийной работе никогда нельзя примиряться с тем, что не принимаешь сердцем! Тимери-абзы — простой, доверчивый человек. И за него в первую очередь отвечаешь ты! Ты!»
Она сняла с фуфайки Нэфисэ колосок.
— Ну, погоревали? Очень? Кто же мог думать, что так получится?
Нэфисэ с горечью вспомнила пережитое вчера.
— Я заждалась тебя, Айсылу-апа. Да и отца дома не было. Хорошо еще, что Гюльсум по дороге встретилась!
— Я и сама жалею, что с вечера не вернулась. Может быть, тогда и не случилось бы ничего... — Она хотела было сказать, что ночью ей пришлось вызывать врача к Тимери и что сейчас только проводила его в больницу, но почему-то сдержалась. — Пойдем проводим Гюльсум!
Гюльсум торопливо готовилась к отъезду. Забравшись на трактор, она взглянула на часы:
— Если через полчаса будем в Алмалы, приказ директора будет выполнен. Нэфисэ, я так и не узнала, сколько вышло пшеницы? Ты уж извини меня, ладно?
— Ты опять выручила нас, Гюльсум, — сказала Айсылу, пожимая ей руку. — Желаю тебе счастья. Пусть отец выдаст тебя за красивого джигита!
Гюльсум усмехнулась:
— Только бы красивые джигиты вернулись, а за отцом дело не станет...
9
Почти вся бригада была теперь у весов. Если бы не торжественность минуты, девушки давно уже во весь голос кричали бы о победе: в самом деле, ведь невзвешенной осталась только маленькая кучка зерна.
Хайдар, прижав бумагу к столу, выводил на ней цифру за цифрой. Сумбюль и Карлыгач торопливо сгребали совками остатки пшеницы и ссыпали ее в железную бочку на весах. Дед Айтуган, следивший за правильностью веса, как только стрелка выравнивалась, выкрикивал: «Семьдесят два!», «Шестьдесят восемь!» Зэйнэпбану подхватывала могучими руками бочку и высыпала зерно.
Наташа пошла навстречу Нэфисэ:
— Тебя уже можно поздравить, Нэфисэ. Видишь, сколько пшеницы!
— Нет, Наташа, — сжала ее локоть Нэфисэ, — погоди немного. Я уж так обожглась, что теперь боюсь торопиться.
Подбежала Сумбюль и повисла на руке у своего бригадира:
— Нэфисэ-апа, помнишь, что ты говорила? Ты обещала подарить мне что-нибудь, если выйдет по-нашему. Не забыла? Вон уже последнее зерно взвешивают. Ну, скажи, что дашь мне?
Наташа со смехом начала щекотать тоненькую шейку девочки:
— Ах ты, воробышек! Нет, тут уж тебе легко не отделаться, Нэфисэ: придется обещание выполнить!
— Она у меня первая ударница! Так и быть, если выйдет столько, сколько я обещала Наташе, привезу тебе из Казани вышитые ичиги. На высоких каблучках. Хорошо? Довольна?
Еще бы не довольна! Девочка от восторга запрыгала.
Стрелка весов качнулась в одну, в другую сторону и замерла. Дед Айтуган повернулся к Хайдару:
— Пиши! Восемьдесят два. Последний вес.
Все сгрудились вокруг Хайдара. Торопливо водя карандашом по бумаге, он закончил подсчет и, вытянувшись по-военному, протянул бумагу Айсылу.
— Выходит по сто сорок девять пудов с гектара! Для нашего «Чулпана» это то же самое, что на фронте завоевать город.
— Спасибо вам, родные! — обратилась Айсылу к бригаде Нэфисэ. — От всего сердца спасибо! «Чулпан» никогда не забудет вашего усердия!
Мэулихэ, отвернувшись, тихонько вытерла глаза.
— Ай-хай, сто сорок девять пудов! — протянул кто-то в изумлении.
Дед Айтуган ласково погладил Нэфисэ по плечу.
— Большое это дело, доченька, — сказал он. — Высоко ты подняла наш «Чулпан»! Уж больше восьмидесяти лет прошло с тех пор, как мои ноги впервые ступили на эту землю. Но никогда никому она еще не давала столько хлеба. Видно, тебя ждала, доченька, ждала, когда ты приложишь к ней руки.
Голубые глаза Наташи сияли от удовольствия. Она долго не выпускала руки Нэфисэ.
— Поздравляю тебя, поздравляю! Молодец! — Она порывисто притянула Нэфисэ и несколько раз чмокнула ее в закрасневшиеся щеки.
Все собрались вокруг груды намолоченной пшеницы, удивлялись, хвалили, прищелкивали языками:
— Ну и крупные зерна!
— В таком разе придется Сайфи найти пропавшее зерно, — рассудил кто-то.
— Да, да. На одной земле ведь росла пшеница!
Расталкивая людей, из толпы вышел отец Нэфисэ — Бикбулат. Густые брови его, нависшие над глазами, выразительно двигались — он тоже был обрадован. Глядя своим неопределенным взглядом не то на плечо Нэфисэ, не то на кучу соломы, возле которой она стояла, он проговорил:
— Ну как, дочка... закончила свои дела? — Со дня ее замужества он, кажется, впервые назвал ее дочерью. — Ежели закончила, так... там белую горницу прибрали. Наложу для лошадок соломы — и поедем...
Нэфисэ сначала ничего не поняла. «О чем это он? Какая горница? Зачем понадобилось ее убирать?» Она вопрошающе взглянула на отца. И вспомнила. «А-а, вон на что он намекает! Что ж, нельзя же в самом деле ночевать в поле. Постой, а почему он вдруг стал так приветлив?»
Нэфисэ постаралась отогнать обидную мысль. Нет, отец, конечно, радуется не дополнительной оплате, которая вместе с ней придет в его дом, а тому, что он опять будет вместе с дочерью...
Наташа потянула ее за рукав:
— Мне пора ехать, Нэфисэ.
— А-а, ты торопишься! Пойдем, я провожу тебя. — Нэфисэ обернулась к своим подругам: — Девушки, сейчас же спать! Всем, всем, немедленно!
Айсылу попрощалась с гостьей.
— Я не могу проводить тебя, Наташа, не обессудь. Спешу к телефону, Мансуров вызывает. Наверное, узнал обо всем и хочет за уши отодрать, — усмехнулась она невесело. — Ничего не поделаешь, есть за что... — Она обняла Нэфисэ за плечи и взглянула ей в глаза. — Довольна? Сегодня уже можешь спать спокойно!
Нэфисэ покачала головой:
