Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Спустя некоторое время Нэфисэ обернулась и увидела, как Мэулихэ вдруг поникла головой и повалилась на стерню. Нэфисэ подбежала к ней и схватила за плечи. Лицо у Мэулихэ побелело, руки тряслись, из носу тонкой струйкой шла кровь.

— Ой, Мэулихэ-апа, милая! Почему же ты молчала?! — Она быстро принесла воды и положила ей на лоб влажную тряпицу. «Это я виновата. Я сама довела до этого. Разве выдержит пожилой человек такую гонку! Будь проклята эта война!..» — упрекала она себя. Потом принесла несколько жакеток и положила их под голову Мэулихэ. — Полежи, отдохни, а там проводим тебя на стан.

Однако Мэулихэ отказалась лежать. Посидев немного, чтобы успокоить Нэфисэ, она снова взялась за серп.

— Вовсе не кружится у меня голова, — отмахнулась она от девушек. Облизнув пересохшие губы, она кивнула на лес, который был уже близко. — Такую малость я хоть ползком, да сожну!

Перед заходом солнца Зэйнэпбану первой вышла на межу; остальные одна за другой дожинали свои полосы и валились на мягкую траву у опушки леса. Хорошо, ох, хорошо было так лежать, ощущая разгоряченным лицом и усталыми руками влажную прохладу травы, думать о том, что ты сегодня победила, как победила и вчера и третьего дня!

Нэфисэ восторженно смотрела на сжатую сегодня пшеницу, на суслоны, которым, казалось, было тесно в поле.

— Идите, голубки, угощу вас за это. Неси-ка, Сумбюль, неси сюда скорее! Пусть отойдут усталые кости, заживут натруженные поясницы, — шутила она.

И вот в кругу появилось деревянное ведерко с айраном, которое утром закопали в землю. Нэфисэ зачерпнула маленьким деревянным ковшом студеного напитка и, плавно покачивая его перед Зэйнэпбану, запела:

Ты выпей, подруга, вот чаша полна.
Не спрашивай только, откуда она.
Почувствуешь, выпив вот это вино, —
Сердечный огонь заливает оно!

Что может быть радостней для усталых друзей, чем эта минута отдыха на травке! Что может быть в такую минуту вкуснее холодного айрана!

Девушки весело улыбались Нэфисэ и не сводили глаз с Зэйнэпбану, которая медленно тянула прохладное питье. Каждая с нетерпением ожидала, что следующий ковш будет предложен ей и он непременно будет еще вкуснее, а теплая дружба веселого кружка, усевшегося вокруг ведерка с айраном, наверное, продлится всю жизнь...

Только на этот раз Нэфисэ не протянула ковша никому. Все увидели, что она озабоченно смотрит в сторону Апипэ. Похоже было на то, что Апипэ окончательно выбилась из сил. После каждого взмаха серпом она приостанавливалась, чтобы разогнуть спину. А жать ей оставалось еще довольно много.

Зэйнэпбану насупилась:

— Всю ночь хи-хи да ха-ха, а днем, бесстыжая, дохлой ходит!

— Фи, подумаешь! До ночи дожнет как-нибудь, — поддержала ее Карлыгач. — Пусть и она в поте лица заработает свой трудодень.

— Нет, девушки, — возразила вдруг Нэфисэ, — не отделяйте ее от себя. Недаром говорят: отставшего и медведь задерет и волк загрызет. Поможем, девушки, ей на этот раз. А кто сильно устал, оставайтесь.

Девушки хотя и не очень охотно, но пошли вслед за Нэфисэ.

Тяжело дышавшая Апипэ встретила их удивленным взглядом. Но когда девушки обступили несжатую полоску и принялись работать серпами, она сначала плюхнулась на стерню, а затем, вскочив, схватила пробегавшую мимо Сумбюль и принялась целовать отбивавшуюся девочку, приговаривая:

— Ах ты, мой сахарочек! Ах ты, мой голубочек!..

3

Как всегда под вечер в поле появилась Гюльзэбэр с треугольной метровкой на плече. Она теперь была не только секретарем комсомольской организации, но и счетоводом колхоза и учетчицей в бригаде Нэфисэ. Вместе с ней пришел возвратившийся позавчера в деревню сын Мэулихэ Хайдар. Это и был тот самый лейтенант, о котором писали в районной газете. Он был тяжело ранен в грудь и в ногу и теперь осторожно ступал по стерне, опираясь на палку.

Некоторые девушки, приметив высокого кудрявого лейтенанта с орденом Красного Знамени на груди, стали поправлять платки на голове, одергивать фартуки. Но Гюльзэбэр сразу отвлекла от него их внимание.

— Нэфисэ-апа, — крикнула она еще издали, — тебя на гумно зовут! Скорее! Комиссия твою пшеницу молотит. Сказали — чтоб одна нога здесь, другая там!

Все, побросав работу, обернулись к Нэфисэ. Вот и настал день итогов. Сколько-то выйдет на весах? Не придется ли им краснеть перед народом? Наобещали ведь вон сколько!..

На душе у Нэфисэ было очень неспокойно, но, стараясь не показывать этого другим, она размеренно пошла, опуская на ходу засученные рукава, к видневшимся у дороги скирдам. За ней вприпрыжку побежала черноглазая Сумбюль.

— Нэфисэ-апа, и я с тобой!

Вся бригада тревожно смотрела им вслед. А Хайдар, когда она проходила мимо него, ласково улыбнулся:

— Счастливого пути, Нэфисэ! Пусть пшеницы окажется больше, чем сама ожидаешь!

— Спасибо за доброе пожелание, товарищ лейтенант, — ответила Нэфисэ, обернувшись к нему, и побежала, схватив за руку Сумбюль.

Мэулихэ сидела под копной и обирала в подоле фартука колосья пшеницы. Увидев сына, она тревожно взглянула на него:

— Как бы ногу не натрудил, сынок. Далеко ведь очень! Не надо бы тебе пока ходить.

— Не беспокойся, мама! — Хайдар осторожно вытянул больную ногу и сел рядом с матерью. — Ведь я не пешком, Айсылу-апа подвезла. В деревне ни души, вот и потянуло в поле... Ребятишек хочется повидать... И тебя тоже.

Хайдар достал из зеленого мешочка, стоявшего перед матерью, горсть колосьев и стал их разглядывать.

— Мама, а почему машиной не молотите? Зачем мучиться с ними?

— И-и, глупенький, разве можно?

Мэулихэ вышелушила кончиками пальцев несколько зерен и, положив на ладонь, мягко погладила их. На ее лице появилось выражение какой-то таинственности и важности. Даже голос зазвучал по-особому:

— Разве можно путать эти колосья с другими! Мы их вдвоем с Нэфисэ со всего участка по штучке отбирали, ножницами стригли... Эти колосья — с самых толстых стеблей, самые большие, самые спелые. А теперь велит отбирать только снизу, где зерна покрупнее.

— Кто велит, агроном, что ли?

Мэулихэ недоуменно подняла на сына глаза:

— Да нет же, наша Нэфисэ. Она сама учит нас всему.

— Вот как, — протянул Хайдар, продолжая разглядывать колосья. — Ну, хорошо, вы отберете по зернышку, а дальше что будет?

— Эти зерна будем каждый год высевать отдельно, будем опять отбирать и еще чего-то делать. Так, говорит она, создадим новый сорт пшеницы. И, говорит, назовем его «Чулпан».

— Даже так? Интересно, очень интересно! Какие люди появились в «Чулпане»! Откуда же твоя Нэфисэ знает такие тонкости?

— Нэфисэ? — в голосе Мэулихэ послышалась обида. Не понравилось ей, что сын так неуважительно отозвался: «твоя Нэфисэ». — Нэфисэ все знает. Все! — заявила она решительно.

Хайдар улыбнулся и посмотрел в ту сторону, куда скрылась Нэфисэ. «Нэфисэ...»

В его памяти возник образ большеглазой девочки с перепачканными травяной зеленью руками. Тогда он еще был студентом.

Появление Гюльзэбэр прервало его мысли. Она уже измерила сжатый сегодня участок и теперь, усевшись рядом с Хайдаром, принялась за расчеты. Почесывая карандашиком брови, которые в последние дни вдруг почернели, вовсе не желая походить на светлые ее волосы, Гюльзэбэр вписала в тетрадку бесконечный ряд цифр и крикнула девушкам, складывавшим копны:

— Вы, девушки, — настоящие джинны! На вас работы не напасешься! Если в самом деле получите пшеницы, сколько обещали, ожидайте награды. Помяните мое слово! Давай, Хайдар-абы, запишем их имена покрасивее на красную доску...

— А не рановато ли?..

В это время показалась Сумбюль, а за ней Нэфисэ. Сумбюль махала руками, смеялась, кричала:

— Мэулихэ-апа, Карлыгач, суюнчи![30] Зэйнэп-апа, сто сорок пять пудов! И еще двенадцать килограммов!

вернуться

30

Суюнчи — награда за добрую весть.

39
{"b":"273329","o":1}