— Гляжу я на тебя, Зиннат, и радуюсь, —сказала она. — Очень хорошо, что вернулся. Ведь долго писем не было. Уж начали тревожиться. Ну, теперь слава богу... И домик твой цел, и картошку на случай возвращения колхоз тебе посадил. Очень удачно ты вернулся, Зиннат, очень удачно...

Продолжая говорить, она взяла тарелку, тщательно, с присущей ей опрятностью вытерла ее и наложила доверху пшенной каши. Потом стерла пыль со стола, наскоро сколоченного из неструганых досок, покрыла скатеркой и подозвала Зинната:

— Ты с дороги, проголодался небось. Поди подкрепись немного.

Отрезав два больших ломтя хлеба, она пошла к костру подвесить чайник.

Зиннат был глубоко тронут тем, что Мэулихэ встретила его хлебом-солью, как родного сына. Чтобы сдержать подступившие к горлу слезы, он закашлялся.

— Б-большое тебе спа-сибо, а... а Мэулихэ-апа! Сердечный ты человек. Ты мне напомнила мать. Ты первая встретила меня на родной земле.

— А как же иначе, все вы наши дети!..

Зиннат начал расспрашивать про дела в колхозе, и Мэулихэ сразу оживилась.

— В колхозе у нас, слава богу, все благополучно. С севом справились вовремя и картошку почти всю посадили. Народ очень старается. Уж так старается, что только диву даешься. Бывают такие дни, думаешь — не одолеем женской силой. Да куда там! Лучше всяких мужчин справляемся.

— Неужели? Смотри-ка! — вставлял Зиннат время от времени, не отрываясь от еды.

Мэулихэ рассказывала складно, с увлечением, то и дело упоминая имя Нэфисэ.

— А что... Нэфисэ у вас начальник какой? — спросил он как бы невзначай.

— Нэфисэ? Нэфисэ у нас уважаемый человек. Она нынче всему району пример подала. Как бы тебе объяснить... ну вроде Стаханова, что ли...

Зиннат даже голову поднял от тарелки:

— Да неужели?

— А как же! Ее теперь весь район знает. Чего только она не придумывает, удивительно прямо!

Мэулихэ присела у таганка и, подбрасывая в огонь сухие ветки, продолжала говорить:

— Только вот смерть Газиза подшибла ее. Ай-ха-ай, как измучила! — покачала она головой. — Она ведь из тех, кто в душе, одна переживает, а таким людям еще тяжелее... Теперь уж понемногу отходит. Труд, он все превозмогает.

Зиннат отодвинул тарелку с кашей и нервно вынул папиросу. В голове у него никак не вмещалось, что Нэфисэ, та самая его Нэфисэ, могла убиваться по ком-нибудь другом.

Вдруг Мэулихэ посветлела вся. К ним издали подходила группа женщин.

— Знать, долго ей жить на свете, — вот и сама заявилась.

— Ха, солдат возвратился, солдат! — вдруг весело закричала рыжеватая круглолицая девушка, шедшая впереди, и подбежала к Зиннату. — Вот и тебя увидеть довелось! Здравствуй, Зиннат-абы! Как доехал?.. Узнаешь меня? Я же Гюльзэбэр! Неужели забыл! Ты припомни... А знаешь, Зиннат-абы, мы так ждали тебя, так ждали...

Искренняя радость этой милой девушки заставила Зинната забыть обиды и сомнения.

— Да что ты говоришь? Разве я мог забыть своих? И днем в мыслях были, и ночью во сне снились, — пытался он отшутиться и поздоровался с Гюльзэбэр, чувствуя какую-то неловкость за свою левую руку.

— Ох, вряд ли, Зиннат-абы! — В голубых глазах Гюльзэбэр зажглись искорки.

Зиннат улыбнулся.

— Ты очень изменилась, Гюльзэбэр. А... а... большим начальником стала, да? — спросил он, поглядев на ее гимнастерку и сапоги.

Гюльзэбэр расхохоталась, забавно сморщив маленький нос.

— Уж и начальник! Вожусь тут с ребятишками да подростками.

Она наконец обратила внимание на его руку в перчатке и сразу стала серьезной.

— А как твои пальцы, Зиннат-абы? Двигаются? Или не совсем?

Зиннат с грустью посмотрел на левую руку и пожал плечами:

— А... а... кто их знает... Пока не на что надеяться... Но, может быть...

И рука Зинната и его затрудненная речь сильно огорчили Гюльзэбэр.

— Дикари, изверги! Что сделали, а? — Она взглянула прямо в глаза Зиннату. — А как там, Зиннат-абы, нашим? Трудно очень? Когда же гнать их начнем?

— Когда? — Зиннат опять пожал плечами. — Это, дружок, наверное, только главнокомандующий знает.

Гюльзэбэр быстро огляделась кругом и заговорила шепотом:

— Знаешь, Зиннат-абы, я тоже поеду...

— Куда, на фронт?

— Да, прямо на войну. А не отпустят — убегу... Как ты думаешь? У меня ведь очень зоркие глаза, посмотри! Я могу быть снайпером. В крайнем случае сестрой буду. Я сейчас так зла на них, так зла, что и передать не могу.

Действительно, глаза девушки горели такой ненавистью, что Зиннату вдруг подумалось: почему в нем нет этой силы ненависти? Он дружески похлопал девушку по плечу:

— Иди, Гюльзэбэр, родная, иди! Видишь, я даже радости мщения не испытал. Ты и за таких, как я, отомсти! Ты сумеешь, Гюльзэбэр. Сердце у тебя горячее.

Гюльзэбэр было приятно услышать от раненого солдата такой отзыв о себе. Она торопливо стала рассказывать ему, кто из колхозной молодежи и где воюет, какие они пишут письма, и под конец заговорила о нем самом:

— Знаешь, Зиннат-абы, ты нам очень, очень нужен. Уж не обижайся — я тебя прямо спрошу: на гармонии, вероятно, и сейчас играешь? — Затем добавила почему-то шепотом: — Надо подбодрить наших, развеселить. Сам понимаешь, работа тяжелая, нелегко живется...

Заметив, что Зиннат пристально смотрит куда-то мимо нее, она смолкла и оглянулась. К ним подходила Нэфисэ с метровкой на плече. Гюльзэбэр бросились в глаза яркая красота Нэфисэ, ее длинные косы. Девушка сообразила, что она тут лишняя, и, круто повернувшись, зашагала, поскрипывая сапогами, к Мэулихэ. Присев на корточки у костра, Гюльзэбэр стала усиленно счищать пыль с сапог. Почему-то они сейчас показались ей огромными, неуклюжими, и клок коротких волос, всегда спадавший на лоб, сейчас особенно мешал ей.

Нэфисэ увидела Зинната еще издали и растерялась. У нее вдруг сильно забилось сердце, на лице выступили красные пятна. Она даже рассердилась на себя, но потом взяла себя в руки и, подойдя, сказала просто:

— А я думаю — кто же это к нам заявился? Оказывается, наш солдат... Как доехал?

Спокойствие Нэфисэ совершенно смутило Зинната. Он стоял неподвижно, не зная, удобно ли будет протянуть руку замужней женщине. Но Нэфисэ сама подала ему руку.

— Ну, здравствуй! Как твое здоровье? Как рука?

— Ничего... Я очень рад, Нэфисэ... Вот мы и встретились... На опушке... Здесь так хорошо...

Зиннат не отрывал от нее удивленного взгляда. Где же прежняя Нэфисэ? Где та худенькая девочка, которая провожала его со слезами до околицы? Перед ним была красивая, молодая и уверенная в себе женщина.

Не зная, как и с чего начать разговор, Зиннат беспомощно пожал плечами.

Поражена была и Нэфисэ. Она ожидала увидеть Зинната обозленным, ершистым, а перед ней стоял смущенный, жалкий человек.

Ветер времени рушит каменные горы, иссушает полноводные реки. От гор остаются холмы да взгорки, от рек — глубокие овраги. А от сердечной раны остается неизбывная грусть.

Казалось, грусти не будет конца, казалось, станет она черной спутницей всей ее жизни... Но и от такого недуга нашлось исцеление. Ласковый ветер родной земли обвевал Нэфисэ, добрым словом утешали друзья.

Но самым могущественным исцелителем для нее оказалась работа. День и ночь трудилась она в окружении своих подруг. И думать ей приходилось не о себе, а о них и больше всего — о пшенице.

Тридцать пять гектаров земли вспахали они поперек склона, забороновали в четыре следа, засеяли тракторной сеялкой. Земля лежала мягкая, как пух. Но это было лишь начало. Впереди бригаду ожидали тысячи тревог и сомнений: «Как взойдет пшеница? Не густо ли засеяли? Не ошиблись ли в расчетах? Одним заколосится колосом или двумя?»

Впрочем, Нэфисэ готова была преодолеть любое препятствие, любую помеху.

Прошел день, другой, третий. Всходить пшенице еще было рано. Но Нэфисэ все равно каждое утро приходила в Яурышкан. Ей хотелось первой увидеть молодые всходы.